Интермедия

В обоих мирах большие беды пришли с моря. Самая первая – здесь, в родном мире Николы, – случилась еще до его рождения: явилась степенно, неотвратимо, не таясь, и не было ей никакого дела до горстки тех, кто пытался противиться.

Николин отец звал ее иначе – экологической катастрофой.

Морская вода сделалась зеленой и желтой от разросшихся водорослей, а после – мертвой; яд незаметно растекся по тонким венам планеты, отравил в первую очередь самых маленьких, незаметных рыбешек, затем тех, кто питался ими, а потом следующих и следующих в этой вечной цепочке. Дожди тоже сдались и стали нести гибель. Кожа – под чешуей ли, мехом или тканью защитной куртки – покрывалась незаживающими язвами. Океан долго безропотно брал все это – химикаты, отходы, всевозможную отраву, – но и вернул щедро. Сполна.

Слово «чистота» приобрело совсем иной смысл. Оно больше не означало вытертую поверхность кухонной плиты или белизну отглаженного воротничка рубашки. Чистота стала смыслом, спасением, надеждой. Они все грезили тогда ею, бредили, делали все, чтобы опять стало чисто – достаточно чисто для того, чтобы вновь можно было жить. Сооружения, станции, фильтры. Но куда деть грязь, накопленную за десятилетия, расползшуюся по планете, затаившуюся в самых укромных уголках? Ее закапывали – и земля гибла; жгли – и воздух делался ядовитым; топили – и вода становилась отравленной. Все казалось безвыходным.

Пока не пришли «Спасители».

Они явились в самый нужный момент. Настоящие герои из сказок, пусть и не с мечами и не в латах, а в дорогих костюмах и с последними моделями сотовых телефонов. Лощеные, корректные, вежливые. С простыми, понятными на первый взгляд решениями. Какая разница, что именно «Спасители» собирались делать – если они обещали избавить мир от Большой Беды, пришедшей с моря? И в чистоте они действительно знали толк. На перерабатывающий завод стали свозить отходы со всего света. Быстро, эффективно, надежно – ровно так, как и обещалось в глянцевых рекламных буклетах. Ничего лишнего, полная безопасность для окружающей среды. «Спасители» вкладывали немыслимые деньги в строительство очистных сооружений и создание безопасного транспорта. Щедро спонсировали медицинские исследования и программы восстановления редких видов животных, спасали пострадавших от экологических катастроф.

Все сомнения и опасения, будто первым снегом, припорошила радость происходящего.

«Кажется, среди прочего, им правда очень хотелось помочь, – раз за разом сокрушался Петр, отец Николы. – Они брали смешные суммы за свой труд. И все равно прославились и разбогатели – таких масштабов была беда».

Земля не сразу, но вздохнула с облегчением. Воды снова сделались прозрачными и пригодными для жизни, дожди опять были утешением и наградой в дни засухи. Оковы ограничений спали, удушливый стыд наконец-то перестал терзать людей: все производство, которое они годами пытались сократить, снова работало в полную мощность – можно! больше! еще!

О крылатых (и немного ползучих)

Никола хорошо помнил, что в его мире крылатых змеев звали драконами и почему-то очень любили и уже совсем, кажется, не боялись. Сочиняли истории, рисовали картины, снимали фильмы. Еще одна сказка, перебравшаяся к людям от иномирцев и многократно преобразившаяся.

– Поразительно дурацкое слово, – сказал Лавр, когда Никола поделился с ним этой своей догадкой. – А все остальное – еще бо́льшая чушь. Ну и зачем бы иномирскому змею понадобился этот ваш драгоценный человеческий металл? Что ему с ним делать-то? Женщины ваши им, поверь, тоже не сдались. И вообще, разве у вас этим же словом какого-то злодея-деспота не звали?

Никола только пожал плечами. Проще было перечислить те человеческие вещи, которые иномирцам не казались дурацкими. Их возмущало или веселило почти все, начиная с технического прогресса (которым они все же снизошли воспользоваться) и заканчивая возмутительной идеей варки в кипящей воде засохших кусков теста («Как-как? Ма-ка-ро-ны?»).

Объяснять, что Дракон-афинянин^[4] – совсем иная история, он и вовсе не стал.

Никола все равно продолжал читать и вспоминать о тех, человеческих, крылатых змеях. У него вроде даже была в детстве футболка со смешным пузатым дракончиком: нелепые короткие крылья, доверчивый глупый взгляд. Иномирцев бы хватил удар от такой карикатуры на прекрасных, крылатых, всемогущих.

Но футболка – Никола зажмуривался и представлял гладкое прикосновение отутюженной ткани к коже и химозный запах цветочного кондиционера для белья – навсегда осталась на Земле, вместе с комодом в маленькой детской, вместе с домом, где жили мама и папа. Это все Никола помнил очень хорошо.

Но потом – провал. Черный, матовый, гудящий беззвучием. Никола десятки раз обещал себе, что спросит Вяза, вот наберется храбрости и непременно спросит: как все произошло? Чье это было решение? Что сказали ему родители, когда обнимали, скорее всего, последний раз в жизни? Как он очутился на Корабле – почему-то узнать это было особенно важно: зашел сам? Его внесли? Вяз был рядом? Должен был быть. Вопросы множились, становились округлыми, гладкими, тяжелыми, Никола таскал их повсюду с собой годами, будто камни, но так и не решался заговорить.

Словно боялся того, что услышит.

Следующее, что Никола помнил уже очень хорошо – здесь, на Корабле, – кулак Лавра, летящий прямо в скулу. Как будто сам Никола заснул в своей земной кровати, а через секунду проснулся в рубашке, сшитой иномирцами, окруженный сплошным металлом, в ожидании неминуемой боли. Существовала еще, кажется, между этими двумя точками крошечная прореха, до краев заполненная му́кой расставания, но и она теперь едва ощущалась. Проносились в памяти и другие дни – горькие, одинокие, потерянные, слившиеся в сплошное серое марево.

Вяз тогда сумел растащить их только через полчаса. К тому времени на рубашках почти не осталось пуговиц, а на Николе и Лавре – мест без ссадин и ушибов. Никола был хоть и старше, но худее Лавра и ниже ростом, и дрался впервые в жизни – отчаянно и зло.

Вяз поставил их перед собой и покачал головой.

– Кто это начал? Что вы не поделили? – он обращался к ним на родном языке Николы, освоенном иномирцами за годы подготовки к полету.

– Не помню, – Никола осторожно дотронулся до распухшей губы.

– И я, – ответил Лавр, ощупывая разбитый нос.

Вяз вздохнул и склонился ближе к ним. Никола еще множество раз увидит этот его взгляд: сосредоточенный, печальный, обращенный куда-то к прошлому.

– Так дело не пойдет. Лавр, – Вяз повернулся к сыну, – это ведь ты начал?

Лавр воинственно сжал кулаки. Опустил взгляд. И пробурчал:

– Говорю же: не помню.

– Поразительный приступ забывчивости для создания, способного моментально выучить, в каком именно из тысячи сундуков в кладовой спрятали сладости. – Вяз сокрушенно вздохнул и перевел взгляд на Николу: – А ты? Тоже пал от эпидемии короткой памяти?

Никола молчал под пристальным выжидающим взглядом. Стало вдруг очень тихо, как будто на всем Корабле из звуков остались только хлюпанья разбитого носа Лавра. В следующие годы всякий раз, когда Лавр заступался за Николу – словами или кулаками; когда пробирался тайком ночью в его комнату, чтобы побыть рядом в секунды Николиной невыносимой тоски по дому; когда – пусть насмешливо, но терпеливо – объяснял, как что-то устроено в жизни иномирцев; когда неуклюже пытался его развеселить и подбодрить, – всякий раз Никола на миг слышал эту самую тишину.

– Ну и что мне прикажете делать? – Вяз распрямил спину. – Придется, похоже, вам обоим привести себя в порядок и показать Льдинии свои боевые ранения. А потом – отправиться к Кедру, помогать с посадками. Я слышал, это отличное средство от излишней драчливости и внезапных провалов в памяти.

Слабая улыбка, появившаяся было на лице Лавра, мгновенно исчезла.

– Только не к Кедру! – заканючил он. – Он по сто раз заставляет все переделывать. И у меня все руки будут в земле, и там такая скука-а-а… – последнее слово Лавр простонал.

– И слышать ничего не хочу, – отрезал Вяз. – К маме, быстро!

* * *

– Почему ты вообще меня тогда ударил? – спросил Никола уже по-иномирски пару лет спустя, незадолго до того, как Лючия уснула. Они сидели вчетвером на полу в Куполе. Лючия вышивала, Элоиза – тогда еще совсем маленькая, кругленькая, едва научившаяся стоять на пухлых ножках – слюнявила огромную, с ее кулак величиной, алую ягоду, выданную Кедром.

– Ну ты решил вспомнить, – Лавр почесал затылок. – К отцу все-таки пойдешь, да? Мне готовиться рыхлить грядки?

– Ну тебя. Правда, я так и не понял. И вспомнить не могу.

Лавр, что случалось с ним очень редко, замялся. Лючия подняла взгляд от работы:

– Он не собирался сперва. Его Липа подбила.

Никола вздохнул. Липа. Ну конечно.

– Все-то ты знаешь. Я и сам, может, тоже хотел. Ты такой был хлюпик. Мы тебя не замечали, не брали в игры, не садились за один стол. А тебе будто и не надо было все это, копошился себе в углу, носом шмыгал. Как будто не давал себя… – Лавр вновь замялся. Сквозь чешую проступил румянец – эту особенность иномирцы демонстрировали миру совсем не часто.

– Наказать? – тихо подсказал Никола. – Наказать за то, что я человек, да? За то, что из-за людей все это случилось и мы оказались тут?

– Это Липа всем так говорила, Никола, – сказала Лючия, возвращаясь к вышивке. Она продела нитку в игольное ушко.

– Охотно верю.

– Справедливости ради, хлюпиком ты и остался, – Лавр улыбнулся.

Никола вспомнил все мучительные часы под надзором Ветивера в гимнастическом зале. Ненавистные уроки фехтования. Мяч, в который Лавр просто перестал с ним играть. И решил промолчать.

– Не всем хочется одними только кулаками махать, Лавр, – сказала Лючия, не отрывая взгляда от вышивки. Она положила новый стежок, и на золотом листе клена появилась красная прожилка.

Лавр насупился. Лючия сделала вид, что не замечает.

Она уже тогда отличалась от остальных иномирцев, будто готовилась к своему долгому забытью. Лючия была спокойнее и миролюбивее всех, кого знал Никола. Она принадлежала к морским иномирцам и, если бы Вяз не взял ее в свои воспитанницы, погибла бы, как и остальные. Лючия словно везде носила с собой широкую полноводную реку, с ее спокойствием и размеренностью водной глади. Всегда говорила честно и прямо, совсем ничего не боялась, и беды будто сами обходили ее стороной, пасуя перед этим бесстрашием. Там, где Лавр вспыхивал и лез в драку, она только равнодушно пожимала плечами. Лючии будто не было дела до чужих разговоров о дружбе с презренным человеком.

Никола и сам не знал, чем заслужил это.

* * *

Глядя на улыбающегося Лавра, Никола вновь вспомнил ту драку. Сегодня он позволил бы избить себя и в десять раз сильнее, знай наперед, чем обернется в его жизни эта потасовка.

– Скучно, значит, – Никола последний раз провел рукой по гладкому корешку. – И как я сам не догадался? А настоящие змеи у иномирцев есть? – Очень уж то, как иномирцы произносили «змей», напоминало земное обозначение этих рептилий.

– Говорю же: спят все давно, – Лавр ленивым взглядом обвел библиотеку. – Ты их ни за что не отличишь от горы или равнины. Ну, их тела. Души же, возможно, все еще бродят среди нас… Слушай, это тоска под слоем пыли, честное слово.

– Да нет же. Видимо, все-таки нет. Идем, покажу, – Никола жестом позвал Лавра за собой и прошел на половину, где стояли компьютеры.

Нужная энциклопедия нашлась быстро. Лавр со смесью сомнения и отвращения покосился на экран.

– То есть хочешь сказать, что вот это вот – тоже змеи?

– Ага, – Никола листал изображения. Чешуя, ядовитые клыки, погремушки на хвостах. И никаких тебе крыльев, игр и вековой мудрости.

– Элоизе не рассказывай. Мир, который населяет вот такое, – Лавр разглядывал капюшон кобры, приготовившейся к прыжку, – беречь, конечно, труднее.

– Прям уж весь мир!.. Они в основном по расщелинам всяким вроде прятались… Но все равно нам стоило постараться сберечь его получше, – Никола выключил экран. Лавр с облегчением вздохнул. – Даже если змеи наши были не крылатые, а весьма себе ползучие.