Простите, сэр, – промямлил капеллан, – но как я могу признать себя виновным, если вы не предъявляете мне конкретных обвинений?
– А как мы можем вам их предъявить, если вы их скрываете
Вы совершили очень серьезное преступление, отец, – объявил капеллану майор.
– Какое преступление?
– Этого мы пока не знаем, – сказал полковник. – Но обязательно узнаем. А вот что оно серьезное – это мы уже знаем.
Ты вот чего, парень, ты пока заткни свое хайло, – предложил ему полковник, – и обожди наших вопросов, идет?
– Не надо с ним так разговаривать, – сказал майор. – Зачем нам его унижать?
– А тогда пусть заткнет свое хайло и молчит, пока ему не начали задавать вопросы.
– Вы пока заткните ваше хайло, отец, – благожелательно посоветовал капеллану майор. – Так будет лучше.
Я бы с радостью отдал Йоссариану все, что должен, – самоотверженно решил Мило. – Но я ведь не должен ему все, а поэтому не могу и отдать, верно? Значит, придется ему рисковать наравне с другими, иного выхода нет, – покоряясь обстоятельствам, заключил Мило Миндербиндер.
Свершилось истинное чудо. Ему теперь ничего не стоило преобразить бессилие в смирение, алчность в бережливость, леность в умеренность, грубость в прямоту, богохульство в мудрость, неправду в истину, порок в добродетель, жестокость в патриотизм, а садизм в справедливое правосудие. Для таких преобразований не требовалось ума, их мог совершить кто угодно. Тут нужна была лишь строго безнравственная последовательность.
А могу я вставлять их в график работы, а потом отменять?
– Прекрасная идея! – мгновенно оживившись, воскликнул генерал Долбинг. – Только отменяйте их сразу, без предварительного включения в график. Это внесет неизмеримо больше путаницы
Я уже написал рапорт о предоставлении нам двух дополнительных майоров, четырех капитанов и шестнадцати лейтенантов, которые поступят в ваше распоряжение. Наша деятельность, повторяю, не слишком важна, но важно, чтобы люди видели плоды нашего труда.
Он был способен без устали предаваться какой-нибудь пустячной, но кропотливой работе много часов подряд, оставаясь при этом невозмутимым, спокойным и молчаливым, как древний древесный пень.