В седьмой части необыкновенно трогательно передано, как Троил ожидает возлюбленную после окончания назначенного ею срока. Он стоит у городских ворот, пристально смотря на дорогу. Всякий раз обманываясь в своей надежде, Троил придумывает для себя оправдания даме, порой столь наивные, что это вызывает у Пандара скрытую улыбку. Пандар подозревает неладное, но молчит из жалости к другу. Когда все оправдания, питавшие его слепую надежду, теряют силу, Троил постепенно впадает в отчаяние. Этот переход опять-таки последовательно и подробно показан автором, детально разработавшим психологию героя. Троилу снится кошмарный сон: кабан терзает сердце его любимой, и ей это по нраву. Мотив вкушения сердца возлюбленной или возлюбленным восходит к провансальским трубадурам и был использован Данте в первом сонете «Новой жизни». В романе Боккаччо он играет заметную роль. Именно с этого сна начинается прозрение Троила. Его отчаяние достигает своего пика, когда приходит Пандар, который уже не в силах его утешить. Это объясняет, почему Троил не пытался покончить с собой раньше, во время своего одиночества. Он хватается за нож в присутствии Пандара, угрожая его убить, если тот ему помешает. Из последних усилий друг не позволяет Троилу совершить самоубийство, и тот, сломленный, уходит в себя, уже не проявляя агрессии. Троил сдержал слово, данное Крисеиде и Пандару: о любви его в Трое узнают лишь случайно, от его брата Деифоба, невольного свидетеля его жалоб на Крисеиду. Перемирие в войне закончено, и Деифоб вместе с Гектором зовет Троила на бой. Отныне борьба и месть грекам становятся главной целью Троила. Именно это и придает ему силы, а не лживые письма, неизвестно с какой целью присылаемые Крисеидой. И только Кассандра, предсказаниям которой никто не верит, снова выводит его из обретенного было душевного равновесия. Троил обращает к ней страстную апологию Крисеиды, хотя сам уже не верит в порядочность своей дамы. Он впервые раскрывается перед всеми, как бы противопоставляет себя обществу близких ему людей, а те только жалеют его как безнадежно больного.

Развязка истории наступает в восьмой части. Троила приводит в бешенство внезапное подтверждение крепнущих в нем подозрений. Впервые он осознает всю подлость Крисеиды в отношении него, и никакое прощение уже невозможно. Его подарок, врученный ей перед расставанием в залог любви, она цинично передарила новому любовнику, Диомеду, привидевшемуся Троилу в образе кабана. Эта деталь введена Боккаччо. У Бенуа уликой служит рукав Крисеиды. Тем самым итальянский поэт значительно усиливает психологическое давление событий на героя. Троил яростно вступает в битву, но судьба не позволяет ему отомстить, он гибнет от руки Ахилла. Бросается в глаза то, что финальный эпизод излишне ускорен, что не соответствует неспешной, продуманной до мелочей манере повествования. Неблагосклонный современный критик назвал бы такой финал «смазанным». Создается впечатление, что автор устал от своего героя. Его гибель описана буквально одной строкой: «Но жалко пал он от руки Ахилла» (VIII, 27, 8). На обстоятельства смерти Троила, известные нам по другим источникам в подробностях, Боккаччо намекает всего одним наречием «жалко» («miseramente»), которое может означать как чувство, вызываемое в нас его гибелью, так и сам способ убийства, недостойный великого Ахилла. Краткость финала, на наш взгляд, объясняется тем, что после того, как у Троила не осталось сомнений в предательстве, любовный сюжет Боккаччо посчитал исчерпанным. После такого «прозрения» Троилу в его положении остается лишь одно: смерть. То, что Боккаччо намеренно избегал описаний батальных сцен, не проявляя к ним интереса, характерно для всего романа. Здесь он также не хотел углубляться в подробности.

В последних строфах восьмой части низкая сущность Крисеиды разоблачается автором. Он осуждает ее, давая ей нелицеприятное определение «villana», «подлая» (VIII, 28, 8), и в той же строфе любовь к ней называет «необдуманной», то есть несчастной («mal concetto amore»). Более того, в одной из последних строф восьмой части, где поэт обращается к юношам от своего имени, светские гордячки определены им более грубо, «bestie» (нами переведено – «стервы»). Так как, по замыслу произведения, Троил и Крисеида должны олицетворять автора и его даму, такая перемена в отношении к героине может быть соотнесена с адресатом романа. Чтобы избежать нежелательных для него уподоблений, Боккаччо вынужден объясниться. В последней, самой краткой девятой части он прибегает к традиционному приему напутствия книге, восхваляя свою даму на куртуазный манер и намекая, что она не Крисеида. На этом «Филострато» завершается.

IV

Повесть о любви троянского царевича к Крисеиде в изложении Боккаччо пользовалась успехом несколько веков, правда, переменным, а сегодня привлекает исследователей прежде всего своими автобиографическими мотивами. Однако отделить реальные подробности жизни знаменитого автора от поэтического вымысла не так уж просто; даже в вопросе датировки произведения ученые не пришли к согласию. Роман рассматривают как важный этап на пути к «Декамерону», потому что зерно новеллы содержится уже здесь, в центре сюжета: отношения между любовниками устраивает проворный сводник, отсутствуют какие-либо побочные линии повествования. И для самого Боккаччо «Филострато» был не менее значим как в личном плане, так и в литературном. Всё, созданное им раньше, в той или иной степени отдавало дань ученичеству, а «Филострато» уже вполне зрелое произведение, первая среди его крупных работ, ряд которых завершается «Декамероном». И то мировосприятие, которое мы видим в его opus magnum, формировалось именно здесь, в октавах «Филострато». Можно сказать, что с этого начался европейский Ренессанс.

Относительно литературных достоинств романа исследователи единодушны. Даются высокие оценки. Это мнение разделяла и советская критика. Александр Смирнов определил «Филострато» как «мнимоэпическую поэму, по существу являющуюся наброском психологического романа», отметив глубину раскрытия характеров героев и персонажей. Как на реалистическую тенденцию Боккаччо ученый указал на «полное отсутствие вмешательства богов в судьбу любящих»^[17]. Помимо того, на протяжении всего достаточно длинного повествования (5704 стиха) мы не встретим столь любимой гуманистами и самим Боккаччо мифологической образности и реминисценций из античных авторов. В этом плане стиль «Филострато» можно назвать умеренным, даже аскетическим. Лишь в наиболее лирических местах, таких, как гимн Венере (III, 74–89) и последнее письмо Троила (VII, 52–75), содержатся отсылки к стихам других поэтов, прежде всего, Петрарки^[18]. Отсутствие каких-либо проявлений мифологической, географической учености автора в этом романе указывает на то, что он предназначался не для ученых, а для светского общества.

Античные классики мало интересовали придворных дам, плохо знавших или вовсе не знавших латинский язык и предпочитавших куртуазную литературу, живую и актуальную в то время. Чтобы угодить вкусам общества, требовалось жертвовать гуманистическими пристрастиями, чего Боккаччо, однако, не стал делать в «Филоколо» и, быть может, потому работал над ним слишком долго. Тех же принципов он придерживался в ранней «Охоте Дианы», а в его лирике мифологические образы не более чем поэтическая игра.

Обстановка романа, как справедливо подметил Ф. де Санктис, сходствует с той, которая окружала автора. Это «страницы из закулисной жизни неаполитанского двора, картина жизни городского сословия, протекающей где-то между грубой наивностью простонародья и идеальной жизнью феодалов и рыцарей»^[19]. Ученый называет любовные отношения в романе буржуазными, воспитанными культурой и искусством, при этом отмечая, что они лишены чести и религиозного чувства.

Де Санктис подчас бывал резок в утверждениях, и это его высказывание необходимо пояснить. Честь герои романа понимают по-разному. Для Крисеиды это внешние приличия, ее доброе имя во мнении людей, о чем она заботится больше всего. Она любит Троила, но ее чувство преходяще. Понятия верности, любовного долга ветреная героиня лишена. Для Троила же честь состоит в том, чтобы оберегать доброе имя возлюбленной. Ради нее он даже предал бы отечество и родню. Когда он разочаровывается в Крисеиде, в нем пробуждаются остывшие было родственные чувства: Троил искренне скорбит со всеми о смерти Гектора.

Мир романа чужд религиозности, несмотря на то, что слово «бог» так часто встречается на его страницах. Здесь это лишь речевая формула. В итальянских изданиях «бог» (Dio) и «божество» (Iddio) даны в единственном числе с заглавной буквы. Что это – желание Боккаччо привить героям, живущим в далекой языческой древности, христианские ценности или же ревностная набожность переписчиков? Сам поэт в «Генеалогии языческих богов» выдвигает теорию о нескольких смыслах поэзии, считая, что первоначально древние верили в единого бога, а многобожие возникло впоследствии благодаря философам и поэтам^[20]. Эти идеи в «Филострато» намечены лишь пунктирно, тогда как в «Филоколо» проходят красной линией. В нашем романе есть и антиклерикальные ноты. В реплике Пандара о венце целомудрия (II, 135) слышится ирония Боккаччо в отношении священников, развернутая в «Декамероне» (вспомним десятую новеллу шестого дня). К тому же единственное в романе духовное лицо, Калхас, жрец Аполлона, персонаж отрицательный. Важный аспект рассмотрения «Филострато» – его форма. Октаву Боккаччо применил впервые, позаимствовав у бродячих площадных певцов кантасториев, чего не делали ни Данте, ни Петрарка. Народные стихотворцы изобрели эту строфу в качестве альтернативы старинным лассам и восьмисложным стихам с парной рифмовкой, уйдя тем самым от монотонности, свойственной французской средневековой эпике. Безусловно, созданию октавы способствовало влияние изысканной строфики провансальцев. Боккаччо первый ввел октаву в классическую литературу, оценив широту ее повествовательных возможностей. То, насколько верным был его выбор, подтверждает чрезвычайная популярность этой строфической формы: в Италии она господствовала вплоть до XVIII века, став обязательной для рыцарских и комических поэм. Однако раскрыть весь потенциал октавы поэту здесь еще не удалось. Строфы «Филострато» зачастую тяжеловесны из-за постоянных дроблений стихотворной фразы, так называемых анжамбеманов. Усложненный синтаксис фраз, не укладывающихся в строку, сближает стихотворную речь с прозаической, лишая ее ритмичности и пластики. Вместе с тем построение фраз в стихах значительно проще, чем в прозе, отличающейся у Боккаччо чрезвычайно сложными периодами, что можно видеть на примере пролога-посвящения. Неудивительно, ведь Боккаччо в прозе был новатором-зачинателем, а в поэзии намеренно шел по пути предшественников и современников. Октава, по замечанию А. Н. Веселовского, придает всему произведению оживленную интонацию, не позволяет отклоняться от предмета повествования, создает впечатление «чего-то живого, спешащего, целого»^[21]. Что касается упомянутой косности, то Боккаччо частично ее преодолел уже в «Тезеиде», а во «Фьезоланских нимфах», самой зрелой из его поэм, октава зазвучала почти в полную силу.

Винченцо Перниконе, в первой половине ХХ века изучавший рукописи «Филострато», оказал неоценимую услугу позднейшим исследователям, дав научное описание сорока восьми манускриптов из итальянских и французских собраний. Из его работы видно, что в том виде, в каком роман известен сейчас, он был задуман изначально. Это касается и деления на девять неравных частей, прозаических изложений содержания каждой части, а также рубрик внутри стихотворного текста, выдержанных, как мы видим, в едином стиле. Анализ показал, что текстовые различия заключаются в написании имен героев Troilo и Troiolo, Griseida и Criseida, а также в рубриках и эпиграфе, которые в рукописях имеются в двух видах. И это вовсе не по вине переписчиков, у которых и без того хватает различных ошибок и пропусков, а, вероятно, вследствие авторской воли. На основании этого ученый предположил, что изначально существовало несколько автографов, в которых Боккаччо намеренно допустил небольшие разночтения. Однако подтверждений тому нет: автографы «Филострато» не сохранились.

О востребованности романа в эпоху Возрождения говорит не только значительное количество дошедших до наших дней рукописных копий, но и ранняя первопечатная версия (Венеция, ок. 1480). За ней в XV веке последовало еще два издания; следующее вышло уже в 1501 году. Примечательно, что пролог и деление на части в первопечатных изданиях отсутствовали.

Рецепция в зарубежных странах не заставила себя долго ждать. Первым, кто тому поспособствовал, был французский переводчик романа Жан де Бово, живший во второй половине XIV века. Стихи Боккаччо он переложил прозой, полагая, что они принадлежат Петрарке. Через Бово или непосредственно в оригинале роман хорошо знал основатель английской литературы Джеффри Чосер. Есть мнение, что и он считал «Филострато» творением Петрарки. В своей самой крупной законченной поэме «Троил и Крессида» (ок. 1385) английский поэт близко следует Боккаччо, местами строфа в строфу, но нигде не сообщает об истинном своем источнике, ссылаясь на придуманного им Лоллия. Благодаря Чосеру сюжет прочно вошел в английскую и шотландскую литературу, как в поэзию (Р. Хенрисон «Завещание Крессиды»), так и в драматургию. В XVI веке было несколько английских драм на этот сюжет (несохранившихся), пока в 1602 году Шекспир не написал одну из самых оригинальных своих вещей, трагикомедию «Троил и Крессида».

«Филострато» отдали дань и выдающиеся поэты итальянского Возрождения. Первым был, как уже говорилось, Полициано. Реминисценции из романа встречаются у Саннадзаро в «Аркадии». Ариосто в «Неистовом Роланде» использовал мотив из седьмой части, переадресовав муки Троила своей Брадаманте в той трогательной сцене, когда она тщетно ожидает любимого в назначенный им десятидневный срок (песнь XXXII).

Затем популярность романа падает и в истории его публикаций наступает пауза длиной в два с лишним столетия. Только в 1789 году парижский издатель Дидо выпускает его в свет, причем в предисловии сообщает, что делает это впервые. Невостребованность «Филострато» у издателей и читателей того времени итальянские историки литературы Сальвини и Дзено объясняли всеобщим восхищением прозой Боккаччо и невосприятием его как поэта. Первые издания к тому времени стали недоступны, а многочисленные рукописи никем не разбирались.

В XIX веке картина изменилась. В 1831 году во Флоренции выходит основанное на рукописях издание Мутье, по сути открывшее читателю роман заново. В немецком переводе он вышел в 1884 году, а в английском только в 1928-м с исследовательской статьей большой научной ценности. В России «Филострато» не переводился даже фрагментарно. Подробное исследование его принадлежит академику А. Н. Веселовскому.

* * *

Переводить «Филострато» я начал спонтанно в июне 2014 года после того, как шестого числа умер мой отец. Работа приносила некоторое утешение и до самого конца доставляла мне удовольствие, которое, надеюсь, разделит со мной читатель. Свое обращение к Боккаччо я не хотел бы ограничивать только этим романом, но осуществление других замыслов во многом будет зависеть от того, как читатель примет эту книгу.

Александр Триандафилиди