Тогда, с котятами, Брайанна и Джесси назвали его убийцей, а Бо стал сам не свой, и Джимми кричал: «Слушайте, дети, я вырос на ферме, а там люди должны делать что должны!» Потом он плакал в кровати, говорил о том, как котята мяукали в мешке всю дорогу до пруда, и он жалел, что вырос на ферме, и она чуть не сказала: «Ты имеешь в виду рядом с фермой» (его отец владел автомойкой близ Кортланда), но иногда, если она слишком умничала, он больно щипал ее за руку, кружась с ней по спальне, словно то место, за которое он щипал, было ее рукояткой, и приговаривал: «Не уверен, до конца ли услышал, что ты сейчас сказала».

И в тот раз после котят она сказала только:

– Ах, дорогой, ты сделал то, что должен был.

А он ответил:

– Пожалуй, но я точно тебе скажу: правильно воспитывать детей – нелегкая задача.

А потом, поскольку она не усложнила его жизнь умничаньем, они принялись строить планы, например, почему бы не продать этот дом и не переехать в Аризону и не купить там автомойку, почему бы не купить детям «Влюбленные в фонетику», почему бы не посадить томаты; а потом они принялись возиться, и (она понятия не имела, почему это вспомнила) он, прижав ее к себе, проделал эту свою штуку: то ли разразился неожиданным приступом смеха, то ли фыркнул с отчаяния ей в волосы, будто чихнул или заплакать собирался.

И она почувствовала себя особенной, если он доверяет ей такое.

Так что бы она хотела сегодня? Продать щенка, рано уложить детей, а потом, когда Джимми увидит, что она все уладила со щенком, они могут немного повозиться, а потом лежать и составлять планы, а он сможет снова рассмеяться или фыркнуть ей в волосы.

Почему этот смех/фырканье так много для нее значили, она не имела ни малейшего чертова представления. Просто такова была одна из странностей того Чуда, Которое Называлась Она, ха-ха-ха.

Бо во дворе вскочил на ноги, внезапно чем-то заинтересовавшись; а, дело в том (вот вам и пожалуйста), что подъехала звонившая по телефону дама?

Опа, а машинка-то ничего, значит, она некстати вставила словечко «дешево» в объявление.

* * *

Эбби завизжала: «Ой, какой хорошенький, я его хочу!»; щенок тусклым глазом поглядывал из коробки для обуви, а хозяйка дома потащилась прочь и – раз-два-три-четыре – подобрала четыре собачьи какашки с ковра.

Опа, а какое полезное практическое занятие для детей, подумала Мари, ха-ха (грязь, запах плесени, сухой аквариум с однотомной энциклопедией внутри, кастрюлька с макаронами на книжной полке, из которой торчит надувная карамельная палочка, оказавшаяся там необъяснимым образом), и хотя у кого-то все это и могло вызвать отвращение (и запасная покрышка на обеденном столе в столовой, и мрачная мама-собака – предполагаемая виновница появления какашек в доме, – которая с выражением идиотского наслаждения на морде села, раздвинув задние ноги, и проехалась задницей по груде одежды в углу), Мари поняла (подавляя в себе желание броситься к раковине и вымыть руки – отчасти еще и потому, что в раковине лежал баскетбольный мяч), что на самом деле все это очень, очень грустно.

Пожалуйста, ничего не трогайте, пожалуйста, не трогайте, сказала она Джошу и Эбби, но сказала только в уме, потому что хотела дать детям шанс увидеть ее демократичность и толерантность, а потом они все смогут помыть руки в частично перестроенном «Макдоналдсе», если только они, пожалуйста, пожалуйста, не будут совать руки в рот и, упаси бог, тереть глаза.

Зазвонил телефон, и хозяйка дома тяжелыми шагами направилась в кухню, где положила на стол завернутые в бумажное полотенце какашки, которые до этого изящно держала в руке.

– Мама, я его хочу, – сказала Эбби.

– Я обещаю его выгуливать типа два раза в день, – сказал Джош.

– Не говори «типа», – сказала Мари.

– Я обещаю его выгуливать два раза в день, – сказал Джош.

О’кей, хорошо, значит, тогда они возьмут в дом собаку белой швали. Ха-ха. Они могут назвать его Зик, купить ему трубку из кукурузного початка и соломенную шляпу. Она представила себе щенка, нагадившего на ковер, вот он смотрит на нее типа «Никак не мок удержаца». Да ладно. Разве она такая уж аристократка? Все может изменяться. Она представила себе выросшего щенка, говорящего с британским прононсом, развлекающего друзей речами вроде: Происхождение моей семьи было, гммм, скорее не было, скажем так, благородных корней…

Ха-ха, ух ты, что за удивительная голова, всегда выдавала на-гора такие…

Мари подошла к окну и, с антропологическим интересом отодвинув жалюзи, была потрясена, настолько потрясена, что отпустила жалюзи и потрясла головой, словно пытаясь проснуться; ее потрясло то, что она увидела: мальчика, на несколько лет младше Джоша, привязанного веревками и цепочкой к дереву с помощью какой-то хрени, которой… она снова отвела жалюзи, уверенная, что не могла видеть то, что видела…

Когда мальчик бросался бежать, цепь вытягивалась. Сейчас он как раз бежал, смотрел на нее, демонстрировал. Когда он выбрал цепь полностью, та резко дернулась, и мальчик упал, будто его пристрелили.

Он сел, подтянулся за цепь, покрутил ею туда-сюда, подполз к миске с водой и, поднеся к губам, сделал глоток – глоток из собачьей миски.

Джош подошел к окну.

Она позволила ему смотреть.

Он должен знать, что жизнь – это не сплошные уроки, игуаны и «Нинтендо». Жизнь – это еще и вот такой мальчик из простых, весь в грязи, привязанный, как животное.

Она вспомнила, как вышла из кладовки и увидела разбросанное нижнее белье матери и металлическую вешалку канавокопателя, увешанную оранжевыми флажками. Она вспомнила, как в одном из старших классов стояла перед школой на жутком морозе, снег усиливался, а она снова и снова считала до двухсот, каждый раз обещая себе, что, досчитав до двухсот, отправится в долгий путь домой…

Господи боже, она на все была готова, лишь бы появился какой-нибудь праведный взрослый, подошел к ее матери, встряхнул хорошенько и сказал: «Ты, идиотка, это же твой ребенок, твой ребенок, которого ты…»

– Так как вы думали его назвать? – спросила женщина, выходя из кухни.

Ее жирное лицо с тоненьким мазком помады излучало жестокость и невежество.

– Боюсь, что мы его в конце концов не возьмем, – холодно сказала Мари.

Какой вой подняла Эбби! Но Джош – ей придется потом похвалить его, может быть, купить ему Пакет расширения для «Итальянского хлеба» – прошипел что-то сестре, после чего они пошли прочь из захламленной кухни (мимо чего-то вроде коленчатого вала на противне, мимо сушеного красного перца, плавающего в жестянке с зеленой краской), а хозяйка дома трусила следом, говоря, постойте, постойте, можете взять его бесплатно, пожалуйста, возьмите – она и в самом деле хотела, чтобы они его взяли.

Но Мари сказала нет, они не смогут взять его сейчас, она чувствовала, что человек не должен что-то иметь, если он не может обеспечить своей собственности надлежащий уход.

– Ох, – сказала женщина, вся обмякнув в дверях; за одно ее плечо цеплялся щенок.

Сев в «лексус», Эбби тихонько заплакала, повторяя:

– Нет, правда, для меня это был идеальный щенок.

Щенок и в самом деле был хорошенький, но Мари ничуть не собиралась потакать дочери в такой ситуации.

Нет – и все.

Мальчик подошел к забору. Если бы только она одним взглядом могла сказать ему, «Жизнь не обязательно будет всегда такой. Твоя жизнь, может быть, расцветет во что-нибудь замечательное. Это может случиться. Это случилось со мной».

Но тайные взгляды, взгляды, которые передавали целый мир смыслов своим тонким бла-бла-бла, – все это была полная ерунда. Не ерундой был звонок в Агентство защиты детей, где у нее была знакомая, Линда Берлинг, такая дама церемоний разводить не станет, увезет этого несчастного малыша с такой скоростью, что тупая голова жирной мамаши завертится, как юла.

– Бо, через секунду вернусь! – прокричала Келли и, разводя кукурузные стебли вовсе не щенячьей рукой, шла и шла, пока не осталось ничего, кроме кукурузы и неба.

Он был такой маленький, когда она поставила его на землю, не шевельнулся, только принюхался и упал.

Да какая разница – утонуть в пакете или умереть от голода среди кукурузы? Тогда Джимми не придется это делать. У него и так забот по горло. Мальчишка с волосами до пояса, с которым она когда-то познакомилась, превратился в старика, сморщенного от забот. Что касается денег, то у нее припрятано шестьдесят. Двадцатку из этих шестидесяти она даст ему и наплетет типа «Люди, которые купили щенка, были очень симпатичные».

Не оглядывайся, не оглядывайся, мысленно повторяла она, несясь по полю.

Потом она прошла по Тилбэк-роуд, словно спортивной ходьбой, как леди, которая ходит каждый вечер, чтобы быть стройной, только ей до стройности как до луны, она знала, а еще она знала, что при спортивной ходьбе не носят джинсы и незашнурованные ботинки. Ха-ха. Она была не какая-то там дурочка. Просто неправильно выбирала. Она помнила слова сестры Линетт: «Келли, ты достаточно умна, но ты склонна к таким вещам, которые не приносят тебе пользы». «Ну, да, сестра, это точно», – сказала она в уме монахине. Но какого черта. Какого дьявола. Когда с деньгами выправится, она купит себе приличные кроссовки, займется ходьбой и станет стройной. И пойдет в вечернюю школу. Похудеет. Может, с помощью медицинских технологий. По-настоящему стройной она никогда не будет. Но Джимми она нравилась такая, какая есть. И он ей нравился таким, каким есть. Видно, это и есть любовь: тебе нравится человек таким, какой он есть, и ты делаешь, что можешь, чтобы он стал еще лучше.

Вот как теперь: она помогала Джимми, облегчала его жизнь, убивая что-то, чтобы он… нет. Она делает одно: она уходит, уходит от…

Что там она только что сказала? Так здорово у нее получилось. Любовь – это когда тебе нравится человек таким, какой он есть, и ты делаешь, что можешь, чтобы он стал еще лучше.

Вот Бо далеко не идеален, но она любит его таким, какой он есть, и пытается помочь ему стать лучше. Если им удастся его сохранить, может, он с годами выправится. Если выправится, может, он когда-нибудь заведет семью. Вот же он сидит сейчас во дворе, сидит себе тихонько, смотрит на цветочки. Довольный, постукивает своей битой. Он поднял голову, помахал ей битой, улыбнулся своей улыбкой. Вчера, когда его заперли в доме, он был совсем несчастный. Закончил день ревом в кровати, так его выбило из колеи. А кто придумал это дело, благодаря которому сегодня было лучше, чем вчера? Кто любил его так сильно, что до этого додумался? Кто любил так, как никто другой в мире не любил?

Она.

Она его так любила.