Отзывы на книги автора «Джордж Оруэлл»

«Девушка, исчезающая из дома,
забыв даже про завтрак для отца,
способна на что угодно»

Мысль заменять в священных текстах слово "любовь" словом "деньги", нашедшая своё многократное отражение в романе «Да здравствует фикус!», как оказалось, владела Оруэллом и при написании этого произведения. Здесь она вложена в уста одного скандально известного героя - мистера Варбуртона. Но, находясь в бедственном положении, даже кроткая и смиренная дочь священника Дороти вспоминает это излюбленное рассуждение своего соседа, нечастые встречи с которым ей страшно нравились, и всерьёз задумывается о гораздо более жизненном звучании вечных истин при подобной перестановке слов.

Провинциальный священник Чарльз Хэйр совершенно не способен на любовь и сострадание не только к окружающим людям, но и к единственной дочери (что является одним из важных признаков злокачественного нарциссизма). Он превратил Дороти в викария без зарплаты и по совместительству - в домашнюю прислугу, которая, зная о крайней скупости отца, боится даже лишний раз попросить денег на хозяйство. Сам же святой отец – неудачливый игрок на бирже, умудрившийся в процессе инвестиционных операций сократить унаследованное состояние в 4 раза. Более того, львиную долю собственного жалкого дохода священник с завидной регулярностью безвозвратно спускает туда же. И, благодаря несносному характеру, паству своего прихода ему тоже удалось уменьшить за годы служения в несколько раз.

Все мы родом из детства. И, конечно, Дороти - не исключение. В возрасте до 9 лет девочка неоднократно была свидетельницей «сцен кошмарных отношений отца и матери», которые происходили почему-то в её присутствии. Это стало источником непобедимого сексуального страха. И, будучи ещё ребёнком, Дороти для себя твёрдо решила, что замуж она не выйдет никогда. В юности героине встретился очень достойный молодой человек, много раз просивший её руки. Причём сама девушка была бы счастлива стать его женой, но патологический страх перед интимной стороной супружеской жизни заставлял её отказывать жениху, который, конечно, ничего не понял и уехал. «Как все люди с психическими отклонениями, она не вполне чётко сознавала, что они есть в ней – отклонения». Возможно, именно эти отклонения и стали одной из причин временной потери героиней памяти. И тогда «её потеря памяти всего лишь подсознательный способ выйти из тупиковой ситуации. Сознание, загнанное в угол, порой странные шуточки выкидывает». Дороти вдруг обнаруживает себя на шумной улице незнакомого Лондона без средств к существованию и без понимания, кто она…

Священник же, узнав утром о неожиданном и странном исчезновении дочери, был разгневан, прежде всего, тем, что ему пришлось (о, ужас!) готовить себе завтрак «собственноручно, своими священными перстами». И именно из-за этого его сердце восстало против Дороти: «Девушка, исчезающая из дома, забыв даже про завтрак для отца, способна на что угодно».

Через какое-то время память вернулась к героине. И дочь стала заваливать отца письмами с мольбой о помощи, но ответа не получала. 8 месяцев, проведенных вдали от дома, были наполнены страданиями, лишениями, бедами и серьёзнейшими испытаниями. Но после возвращения пропавшей дочери в родные пенаты сухой и холодный отец-нарцисс встретил её так, будто она уезжала на выходные, и лишь формально поинтересовался, не дуло ли в поезде. И Дороти поняла, что вместо сочувствия и утешения она получит от него лишь колкости и упрёки.

«Подлинно значительные вещи происходят в сознании». За время скитаний дочь священника безвозвратно потеряла свою прежнюю веру, которая «как-то растворилась». Всё, во что раньше она верила, увиделось вдруг бессмысленным и глуповатым. Зато внутренний защитный блок-запрет на сексуальные отношения оказался очень прочным и нисколько не пошатнулся, в отличие от веры. И именно он снова заставил Дороти отвергнуть предложение руки и сердца, неожиданно поступившее от Варбуртона. Хотя на этот раз не обошлось и без некоторого женского колебания, место которого вскоре занял знакомый «всплеск панического ужаса» перед интимной близостью. Несмотря ни на что, к мистеру Варбуртону героиня была душевно привязана, она считала его своим другом, «от него единственного шло какое-то сочувственное понимание». И именно он (а не отец!) приехал за пропавшей Дороти, чтобы отвезти её домой. Но искренняя попытка помочь девушке вырваться из замкнутого круга ему не удалась. Получив отказ, «Варбуртон оставался стоять, глядя с покорным, почти улыбчивым разочарованием». Таким образом, на личной жизни, возможном женском счастье и счастье материнства героиня собственноручно поставила окончательный жирный крест.

«Решение главной проблемы в том, что надо принять отсутствие решения». Несмотря на пережитый опыт, после возвращения домой Дороти всё же не сумела побороть себя и выйти из зоны комфорта, чтобы изменить свою жизнь. Ведь гораздо проще убеждать и успокаивать себя тем, что ей «дороже всего привычное» и что всё будет нормально, когда она снова втянется. 28-летняя героиня так и не решилась покинуть родительское гнездо и жить своей жизнью. Она предпочла и в дальнейшем оставаться бесплатным придатком-приложением к жизни равнодушного и нарциссичного отца.

Дороти много размышляет об утраченной вере, на место которой ей совсем нечего поставить. «Душу, жившую религией, ужасает и отвращает мир, вдруг оказавшийся без смысла». Но в конце концов она ощущает, что «вера и неверие очень похожи друг на друга, если ты занят близким, нужным тебе делом».

Хоть внутренняя жизнь героини и претерпела изменения, но они не находят своего отражения в жизни внешней. Дороти снова впрягается в прежнюю лямку и исполняет роль помощницы священника и прислуги эгоистичного и нарциссичного отца, которого всё это очень даже устраивает. Ведь для него поданный вовремя завтрак гораздо важнее счастья дочери, которую он заставляет «биться в рабской суете, сражаясь, чтобы свести концы с концами». А что с ней будет после его смерти, отца-нарцисса не волнует вообще. Ведь тогда священник уже не будет нуждаться в завтраке.

«Девушка, исчезающая из дома,
забыв даже про завтрак для отца,
способна на что угодно»

Мысль заменять в священных текстах слово "любовь" словом "деньги", нашедшая своё многократное отражение в романе «Да здравствует фикус!», как оказалось, владела Оруэллом и при написании этого произведения. Здесь она вложена в уста одного скандально известного героя - мистера Варбуртона. Но, находясь в бедственном положении, даже кроткая и смиренная дочь священника Дороти вспоминает это излюбленное рассуждение своего соседа, нечастые встречи с которым ей страшно нравились, и всерьёз задумывается о гораздо более жизненном звучании вечных истин при подобной перестановке слов.

Провинциальный священник Чарльз Хэйр совершенно не способен на любовь и сострадание не только к окружающим людям, но и к единственной дочери (что является одним из важных признаков злокачественного нарциссизма). Он превратил Дороти в викария без зарплаты и по совместительству - в домашнюю прислугу, которая, зная о крайней скупости отца, боится даже лишний раз попросить денег на хозяйство. Сам же святой отец – неудачливый игрок на бирже, умудрившийся в процессе инвестиционных операций сократить унаследованное состояние в 4 раза. Более того, львиную долю собственного жалкого дохода священник с завидной регулярностью безвозвратно спускает туда же. И, благодаря несносному характеру, паству своего прихода ему тоже удалось уменьшить за годы служения в несколько раз.

Все мы родом из детства. И, конечно, Дороти - не исключение. В возрасте до 9 лет девочка неоднократно была свидетельницей «сцен кошмарных отношений отца и матери», которые происходили почему-то в её присутствии. Это стало источником непобедимого сексуального страха. И, будучи ещё ребёнком, Дороти для себя твёрдо решила, что замуж она не выйдет никогда. В юности героине встретился очень достойный молодой человек, много раз просивший её руки. Причём сама девушка была бы счастлива стать его женой, но патологический страх перед интимной стороной супружеской жизни заставлял её отказывать жениху, который, конечно, ничего не понял и уехал. «Как все люди с психическими отклонениями, она не вполне чётко сознавала, что они есть в ней – отклонения». Возможно, именно эти отклонения и стали одной из причин временной потери героиней памяти. И тогда «её потеря памяти всего лишь подсознательный способ выйти из тупиковой ситуации. Сознание, загнанное в угол, порой странные шуточки выкидывает». Дороти вдруг обнаруживает себя на шумной улице незнакомого Лондона без средств к существованию и без понимания, кто она…

Священник же, узнав утром о неожиданном и странном исчезновении дочери, был разгневан, прежде всего, тем, что ему пришлось (о, ужас!) готовить себе завтрак «собственноручно, своими священными перстами». И именно из-за этого его сердце восстало против Дороти: «Девушка, исчезающая из дома, забыв даже про завтрак для отца, способна на что угодно».

Через какое-то время память вернулась к героине. И дочь стала заваливать отца письмами с мольбой о помощи, но ответа не получала. 8 месяцев, проведенных вдали от дома, были наполнены страданиями, лишениями, бедами и серьёзнейшими испытаниями. Но после возвращения пропавшей дочери в родные пенаты сухой и холодный отец-нарцисс встретил её так, будто она уезжала на выходные, и лишь формально поинтересовался, не дуло ли в поезде. И Дороти поняла, что вместо сочувствия и утешения она получит от него лишь колкости и упрёки.

«Подлинно значительные вещи происходят в сознании». За время скитаний дочь священника безвозвратно потеряла свою прежнюю веру, которая «как-то растворилась». Всё, во что раньше она верила, увиделось вдруг бессмысленным и глуповатым. Зато внутренний защитный блок-запрет на сексуальные отношения оказался очень прочным и нисколько не пошатнулся, в отличие от веры. И именно он снова заставил Дороти отвергнуть предложение руки и сердца, неожиданно поступившее от Варбуртона. Хотя на этот раз не обошлось и без некоторого женского колебания, место которого вскоре занял знакомый «всплеск панического ужаса» перед интимной близостью. Несмотря ни на что, к мистеру Варбуртону героиня была душевно привязана, она считала его своим другом, «от него единственного шло какое-то сочувственное понимание». И именно он (а не отец!) приехал за пропавшей Дороти, чтобы отвезти её домой. Но искренняя попытка помочь девушке вырваться из замкнутого круга ему не удалась. Получив отказ, «Варбуртон оставался стоять, глядя с покорным, почти улыбчивым разочарованием». Таким образом, на личной жизни, возможном женском счастье и счастье материнства героиня собственноручно поставила окончательный жирный крест.

«Решение главной проблемы в том, что надо принять отсутствие решения». Несмотря на пережитый опыт, после возвращения домой Дороти всё же не сумела побороть себя и выйти из зоны комфорта, чтобы изменить свою жизнь. Ведь гораздо проще убеждать и успокаивать себя тем, что ей «дороже всего привычное» и что всё будет нормально, когда она снова втянется. 28-летняя героиня так и не решилась покинуть родительское гнездо и жить своей жизнью. Она предпочла и в дальнейшем оставаться бесплатным придатком-приложением к жизни равнодушного и нарциссичного отца.

Дороти много размышляет об утраченной вере, на место которой ей совсем нечего поставить. «Душу, жившую религией, ужасает и отвращает мир, вдруг оказавшийся без смысла». Но в конце концов она ощущает, что «вера и неверие очень похожи друг на друга, если ты занят близким, нужным тебе делом».

Хоть внутренняя жизнь героини и претерпела изменения, но они не находят своего отражения в жизни внешней. Дороти снова впрягается в прежнюю лямку и исполняет роль помощницы священника и прислуги эгоистичного и нарциссичного отца, которого всё это очень даже устраивает. Ведь для него поданный вовремя завтрак гораздо важнее счастья дочери, которую он заставляет «биться в рабской суете, сражаясь, чтобы свести концы с концами». А что с ней будет после его смерти, отца-нарцисса не волнует вообще. Ведь тогда священник уже не будет нуждаться в завтраке.

Фикус (в оригинальном названии романа Оруэлла «Keep the Aspidistra Flying» - аспидистра) – символ обыденности, мещанства и обывательской пошлости. На мой взгляд, это некий аналог пресловутых слоников. Но те же слоники, белые и чёрные, стояли, например, у Чехова на письменном столе в кабинете его ялтинского дома. Причём они совсем не мешали великому писателю создавать за этим столом истинные шедевры. И вряд ли у кого-то повернётся язык назвать Антона Павловича пошлым. Так что дело тут, наверное, не в самих слониках или фикусах, а в дозировке и мере, то есть в том, сколько места они занимают не только в физическом пространстве, но, прежде всего, в душе и мыслях человека. Пошлость (как синоним самодовольного мещанства) – это, вероятно, превращение погони за такими слониками или фикусами в важнейший смысл жизни.

При чтении книги мне вспоминались главные герои двух других романов (написанных, кстати, на 9 лет раньше - в 1927 году): Гарри Галлер (Г.Гессе «Степной волк», рецензия) и Николай Кавалеров (Ю.Олеша «Зависть», рецензия). Гарри, имеющий, однако, достаточно средств к существованию, тоже считал комнатные растения на подоконниках (в романе Гессе – это араукария) признаком мещанства. Но, будучи одиноким врагом мещанского мира, он всё же выбирал для собственного проживания именно мещанские дома, причём обязательно с араукариями. А нищего неудачника Кавалерова, как и оруэлловского врага фикусов - Гордона Комстока, временно приютил и дал работу обеспеченный и доброжелательный человек. И за это благодетель был, разумеется, одарен глубокой ненавистью, корни которой растут из зависти.

«Юный наивный эгоист» Гордон считает, что в жизни «только два пути: либо к богатству, либо прочь от него». И лично для себя он выбирает принципиальный отказ от денег. Как это ни парадоксально, но в этом противопоставлении и бунте как раз и может выражаться неразрывная связь героя с деньгами, мещанством и фикусом. Ведь, несмотря на объявленную деньгам войну, в размышлениях Комстока они занимают центральное место. На весь окружающий мир он смотрит сквозь призму денег, а любые успехи или провалы людей (в работе, в отношениях, в творчестве и т.д.) объясняет наличием или отсутствием у них денег. По мнению этого неудачника, «мысль, вдохновение, энергия, стиль, обаяние - всё требует оплаты наличными». Забывая о заявленных принципах, он с завидной регулярностью тянет (якобы в долг) деньги из сестры, которой и самой трудно живётся. Даже думая о вечных ценностях и истинах, слово "любовь" Гордон заменяет словом "деньги". А авторы увесистых книг по культуре и искусству, которых герой называет «сытыми кембриджскими скотами», вызывают у него громадную зависть и омерзение. «Его буквально разрывало от ненависти ко всему вокруг и желания разбомбить, к чёрту, весь современный мир».

Но зависть и хвастовство (как проявленная потребность вызвать зависть у других) – две стороны одной медали. И, получив неожиданный гонорар за стихи, герой тут же всё выбрасывает на ветер, забыв о сестре. Он начинает пускать пыль в глаза своей девушке и богатому другу-издателю, с точки зрения которых это выглядит очень жалко и смешно. После случившейся пьяной драки Гордон теряет работу и решает, «ни о чём не жалея, катиться вниз, все чувства заменить мрачным "плевал я!"». Кстати, герой-завистник Олеши тоже объявил равнодушие лучшим из всех чувств и состояний человеческого ума. И Комсток, как и Кавалеров, намерен продолжать своё падение: «Зачем барахтаться? Пусть жизнь расшибла, есть возможность дать ей сдачи, отвернувшись от неё. На дно, в безвольный, бесстыдный туман! Опускаться легко, конкуренты не мешают».

Но, несмотря ни на что, близкие люди не покидают гордого нищего поэта в беде и всеми силами пытаются вытащить тонущего героя из засасывающей трясины равнодушия и бесчувственности. И им удаётся помочь страдальцу. «Что ж, очевидно, слишком сильно бурлят жизненные соки, чтобы презреть обыденность и добровольно изъять себя из потока реальности… От денег отрекаешься? Отрекись заодно и от жизни». Гордон постепенно осознаёт, что лучший способ избавиться от врага - не уничтожить его, а сделать другом: «А фикус - просто-таки древо жизни, пришло вдруг в голову». Комсток меняет свою точку зрения - и из символа мещанства и деградации фикус превращается в символ жизни и развития.

И если у Олеши завистник в финале скатывается и деградирует всё дальше и дальше, то Оруэлл оставляет своему герою шанс стать счастливым. Ведь надежда, как известно, умирает последней.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.

Да не пойду я по проторенной тропе!
И не буду я распаляться о том, ах как же все это похоже на старый добрый “совок”. Ни к черту такие разговоры! Почему? Да потому, что Оруэлл, писал не про “совок”. Нет, все понятно, сам-то он, возможно, думал, что изобличает советскую власть, показывает всему миру ее истинную сущность, ее восковое мертвое лицо. Но знал ли он о том, что на деле сам изобрел универсальное лекало, по которому, если приноровиться, можно вычертить контур любого режима. Даже не режима, а его идеального воплощения – власти ради власти. Какие бы лозунги не звучали, какие бы честные лица не мелькали на телеэкранах, сколько бы героических поступков не совершили выдвиженцы, все в конечном счете сводится к одному – получить власть. Есть ли, в таком случае, чистые сердца? Помешанные альтруисты, положившие жизнь на алтарь всеобщего блага? Есть. Говорю вам, что есть, но мы их никогда не увидим. Потому что, чтобы добиться власти нужно быть жестоким, нужно убивать, калечить, насиловать, шагать по трупам. А чтобы удержать власть все эти зверства нужно возвести в определенную степень безжалостности. Только абсолютная жестокость может поддерживать абсолютную власть. И Оруэлл доводит эту жестокость до безумия. И это безумие позволяет ему создать непобедимую партию. Партию вечную. Партию, живущую ради себя за счет людей и не скрывающую это. Именно в этом Оруэлл показывает нам различие между коммунистическим, фашистским режимами, безвременно почившими и его антиутопией – первые боролись за власть, но врали, что делают это ради счастливого будущего, вторые же не врут, а убивают ради власти партии и этим гордятся. Уж в этом вопросе они честны. Власть ради власти и ничего более.

Книга жестокая, и после “Скотного двора” (там все же больше “сказочного” и это сглаживает грубость) я ожидал нечто более светлое. Но как же я ошибся. “1984” - это мрак, беспросветная, бесконечная тьма. Тьма на веки и без надежды на лучшее. Это книга о самом мерзком и ужасном возможном будущем человечества. Ведь даже смерть после посещения “Министерства Любви” кажется спасительным билетиком. А такое “Министерство” - оно повсюду: в детях, в супругах, сослуживцах, друзьях. Да каких к черту “друзьях-детях”, нет больше таких. Только слова. Лишние слова, которые со временем окажутся не нужны, устареют, так как уйдут представители, носящие эти имена (в силу этого вспомнились споры в США по поводу упразднения слов мать и отец и введения определений: родитель №1 и родитель №2. Конечно истоки здесь не те, но очень уж эта история напоминает попытку обезличивания человека в “1984”). Будут только люди, цель которых жить ради партии. Власть убьет личность. Власть вернет человека в его первобытное состояние. Абсолютная власть погубит человечество.

И после всего этого, как же хотелось, чтобы Оруэлл побаловал, кинул ну хоть вот такусенькую косточку, намекнул на, хотя бы, возможность надежды. Хотелось, и до сих пор хочется. Мне не нужна власть, я хочу сохранить человеческое лицо. Я хочу не погубить душу. И на смертном одре я хочу не исступленно верить в высокие идеалы, навязанные свыше и рыдать по ним, а вспоминать людей, которым помог, и не вспомнить людей, которым причинил зло.

P.S. Сим опусом признаю, что мне пора в “Министерство любви”, и сразу в 101 комнату.

P.S.S. Для тех, кто не читал “1984”, советую начать со “Скотного двора”. Это небольшая прелюдия. А прелюдия, как известно, должна идти до секса, который для ваших мозгов и припас “1984”.