Как рассказывали его подруги, Уолтер вырос в квартирке на задворках мотеля “Шепчущие сосны”. Отец был алкоголиком, старший брат регулярно колотил Уолтера, младший прилежно повторял издевательства старшего, а мать была слишком слаба духом и телом, чтобы справляться с работой кастелянши и ночного портье, поэтому летом, во время наплыва туристов, Уолтер целыми днями убирал комнаты, а затем допоздна размещал прибывающих, пока его отец напивался с дружками-ветеранами, а мать спала. Помимо этого, он во всем помогал отцу – мыл автостоянку, прочищал трубы, чинил титан. Отец зависел от его помощи, и Уолтер вкалывал, надеясь когда-нибудь заслужить похвалу. По словам его подруг, надежда эта была тщетной, поскольку Уолтер был слишком чувствительным и интеллигентным мальчиком и, в отличие от братьев, не увлекался охотой, грузовиками и пивом. Несмотря на круглосуточную и круглогодичную занятость, Уолтеру удавалось блистать в школьных спектаклях и мюзиклах, иметь множество преданных друзей, учиться у матери готовке и шитью, интересоваться природой (в круг его интересов входили тропические рыбы, муравьиные фермы, спасение осиротевших птенцов и составление гербариев). Школу он закончил с отличными результатами. Ему предлагали стипендию Лиги плюща, но он поступил в Макалистер, чтобы иметь возможность по выходным ездить домой и помогать матери в битве с упадком, царившим в мотеле (отец страдал эмфиземой и был совершенно бесполезен). Уолтер мечтал стать режиссером или актером, но учился на юридическом факультете и, по слухам, объяснял это следующим образом: “Хоть кто-то в семье должен зарабатывать”.

Странным образом Патти – хотя она не была влюблена в Уолтера – обижало присутствие других девушек на встречах, которые могли бы быть свиданиями, и она радовалась, замечая, что именно ее присутствие заставляет его сиять и беспрерывно краснеть, пока они болтают в антракте. Этой девчонке нравилось быть звездой. Практически в любой ситуации. На последний, декабрьский, спектакль он примчался перед самым началом, весь в снегу, держа в руках пакеты с подарками. Патти он вручил огромную пуансеттию, которую вез в автобусе, тащил по слякоти и с трудом пронес в зал. Всем, даже самой Патти, было очевидно, что подаренный ей цветок – остальные девушки получили интересные книжки – символизировал глубокое расположение. То, что Уолтер ухаживал не за более стройной версией его славных восторженных подружек, а за Патти, которая употребляла всю свою смекалку на изобретение новых поводов невзначай упомянуть Ричарда Каца, озадачило и встревожило ее – но и польстило. После спектакля Уолтер лично доставил пуансеттию в общежитие – сначала на автобусе, а затем пешком, по слякотным улицам. Оставшись одна, Патти открыла прикрепленную к горшку открытку, гласившую: Патти – с нежностью от преданного поклонника.

Примерно в то же время Ричард бросил Элизу. Как оказалось, бросатель из него был весьма жестокий. Элиза в истерике позвонила Патти, завывая, что “этот пидор” настроил Ричарда против нее, что Ричард не желает дать ей ни малейшего шанса и что Патти должна помочь ей и устроить им свидание, потому что он не желает с ней разговаривать или впускать в квартиру…

– У меня выпускные экзамены, – холодно сказала Патти.

– Давай вместе туда съездим! Мне надо все ему объяснить.

– Что объяснить?

– Что он должен дать мне шанс! Может он меня хотя бы выслушать?

– Уолтер не гей, – сказала Патти. – Ты это выдумала.

– О господи, он и тебя против меня настроил.

– Нет, – сказала Патти. – Это не так.

– Сейчас я приеду, и мы разработаем план действий.

– У меня утром экзамен по истории. Мне надо заниматься.

Далее Патти услышала, что Элиза уже полтора месяца не ходит на занятия, так как слишком увлеклась Ричардом. Он во всем виноват, она всем ради него пожертвовала, а теперь он ее бросил, а ей надо скрыть от родителей, что она запустила учебу, поэтому она сейчас приедет к Патти, пусть та никуда не уходит и ждет ее, потому что им надо придумать, как быть дальше.

– Я устала, – сказала Патти. – Мне надо заниматься, а потом я лягу спать.

– Черт, он вас обоих против меня настроил! Самых родных мне людей!

Патти удалось свернуть разговор, и она поспешила в библиотеку, где просидела до закрытия. Она была уверена, что Элиза ждет ее у выхода с сигаретой и планирует не давать ей уснуть до утра. Ей безумно не хотелось выполнять свои дружеские обязанности, но она сочла это своим долгом и почти разочаровалась, не встретив Элизу по пути в общежитие. Она почти что решилась позвонить ей, но облегчение и усталость перевесили чувство вины.

Прошло три дня, от Элизы ничего не было слышно. Перед тем как уехать на рождественские каникулы, Патти позвонила ей, чтобы убедиться, что все в порядке, но та не взяла трубку. Она улетела в Уэстчестер, окутанная облаком вины и беспокойства, и с каждой безуспешной попыткой дозвониться до подруги с кухонного телефона это облако сгущалось. В сочельник она позвонила в мотель “Шепчущие сосны” в Хиббинге, штат Миннесота.

– Твой звонок – это лучший рождественский подарок! – воскликнул Уолтер.

– Ну спасибо. Вообще-то я хотела узнать, как дела у Элизы. Она как-то пропала.

– Тебе еще повезло, – заметил Уолтер. – Нам с Ричардом в конце концов пришлось выключить телефон.

– Когда?

– Два дня назад.

– Тогда я спокойна.

Патти долго болтала с Уолтером, отвечая на его бесчисленные вопросы и описывая безумную рождественскую жадность, охватившую ее сестер и брата, ежегодные унизительные семейные напоминания о том, как поздно она перестала верить в Санта-Клауса, странные сексуально-сортирные шуточки, которыми отец обменивался с ее средней сестрой, “жалобы” этой же сестры на то, какие легкие задания дают первокурсникам в Йеле, и внезапное решение матери пересмотреть свое решение двадцатилетней давности перестать праздновать Хануку и прочие еврейские праздники.

– А у тебя как дела? – спросила Патти спустя полчаса.

– Нормально, – ответил Уолтер. – Печем с мамой сладости. Ричард с отцом играют в шашки.

– Как мило. Жаль, что меня там нет.

– Мне тоже ужасно жаль. Пошли бы с тобой на снегоступах.

– Было бы здорово.

Было бы и правда здорово, и Патти уже не могла сказать, сделало ли Уолтера привлекательным присутствие Ричарда или же он привлекал сам по себе – своим умением создавать уют везде, где бы ни находился.

Ужасные новости от Элизы поступили рождественской ночью. Патти подошла к телефону в подвале, где в одиночестве смотрела матч НБА. Прежде чем она успела попросить прощения, Элиза сама извинилась за долгое молчание и рассказала, что ходила по докторам.

– Мне сказали, что у меня лейкемия.

– О господи!

– После Нового года начнется лечение. Я сказала только родителям. Никому не рассказывай. Особенно Ричарду. Поклянись, что никому не скажешь.

Облако вины и беспокойства пролилось бурей сожалений. Патти рыдала и спрашивала Элизу, уверена ли она, уверены ли доктора. Элиза объяснила, что всю осень чувствовала себя все более и более вяло, но не хотела никому жаловаться, потому что боялась, что Ричард бросит ее, если окажется, что у нее мононуклеоз^[28], но в конечном итоге все же обратилась к врачу, и два дня назад ей поставили диагноз – лейкемия.

– Опасная разновидность?

– Они все опасны.

– Но есть шанс выздороветь?

– Есть вероятность, что лечение поможет, – сказала Элиза. – Через неделю я буду знать точнее.

– Я вернусь пораньше. Я побуду с тобой.

Но Элиза, как это ни удивительно, больше не хотела, чтобы Патти была с ней.

Кстати о Санта-Клаусе: автор считает, что родители не должны врать, но тем не менее случаи бывают разные. Можно соврать человеку и устроить ему сюрприз, соврать ради шутки, а можно соврать, чтобы выставить дураком того, кто тебе поверит. Однажды, будучи подростком, Патти так обиделась на насмешки над ее долгой верой в Санта-Клауса (она верила в него даже тогда, когда ее младшие сестры и брат уже перестали), что отказалась выходить к рождественскому ужину. Отец пришел к ней в комнату и очень серьезно заявил, что от нее скрывали правду, потому что восхищались ее невинностью, и они очень ценят в ней это качество. Это одновременно было и самыми желанными словами на свете, и очевидной чушью, поскольку все с очевидным удовольствием дразнили ее. Патти верила в то, что родительский долг – учить детей отличать реальное от вымышленного.

Остаток зимы Патти изображала Флоренс Найтингейл – она таскала сквозь метель кастрюльки супа, отмывала кухню и ванную Элизы, оставалась у нее допоздна, вместо того чтобы отсыпаться перед матчем, часто засыпала, обняв свою изможденную подругу, подвергалась бесконечным проявлениям нежности (“Ты мой ангел-хранитель”, “Видеть тебя – все равно что быть в раю” и т. д., и т. п.) – и все это время не отвечала на звонки Уолтера, хотя бы чтобы объяснить, почему у нее теперь нет на него времени. Достаточно сказать, что все это время Патти не замечала красных флажков. Нет, говорила Элиза, от этого вида химиотерапии не выпадают волосы. И нет, она не может записываться на процедуры в то время, когда Патти могла бы забрать ее домой из больницы. И нет, она не хочет съехать с квартиры и перебраться к родителям, и да, родители постоянно ее навещают, просто они с Патти не совпадают, и да, больные раком постоянно делают себе противорвотные уколы иглами для подкожных инъекций – вроде той, что Патти нашла под тумбочкой.

Вероятно, самым большим красным флагом было то, как Патти избегала Уолтера. Она видела его на двух январских матчах, и они перебросились парой слов, но после этого он долго не появлялся на стадионе, и она понимала, что не отвечает на его звонки потому, что стесняется признать, сколько времени проводит с Элизой. Но что постыдного в том, чтобы заботиться о подруге, больной раком? Кроме того, разве она в пятом классе не поверила бы насмешкам одноклассников над Сантой-Клаусом, если бы хотя бы в глубине сердца хотела знать правду? Она выбросила пуансеттию, хотя та еще не увяла.

Уолтеру наконец удалось поймать ее в конце февраля, в снежный день, когда должен был состояться матч “Сусликов” и команды Калифорнийского университета – их главных соперников в этом сезоне. С самого утра Патти была настроена против всего мира благодаря телефонному разговору с матерью, которую она поздравляла с днем рождения. Патти твердо решила не рассказывать о своих делах и в очередной раз обнаружила, что Джойс абсолютно плевать на соперников ее команды, потому что она в полном восторге от успехов средней сестры Патти. Та по настоянию своего йельского профессора пробовалась на главную роль в новой нью-йоркской постановке “Участницы свадьбы”^[29], прошла во второй состав и, возможно, на время оставит Йель, вернется домой и полностью посвятит себя театру. Джойс была на седьмом небе от счастья.

Заметив Уолтера, топчущегося на продуваемом всеми ветрами углу Уилсоновской библиотеки, Патти поспешила отвернуться, но он догнал ее. На его огромной меховой шапке покоился сугроб снега, а лицо покраснело, как навигационный маяк. Хотя он пытался улыбаться, голос его дрожал, когда он спросил Патти, получила ли она хотя бы одно из его сообщений.

– Я была очень занята, – сказала она. – Прости, что ни разу тебе не перезвонила.

– Я что-то не так сказал? Я тебя обидел?

Он был зол и задет, и она почувствовала себя ужасно.

– Нет, совершенно нет.

– Я бы еще чаще звонил, просто не хотел тебе надоесть.

– Просто ужасно занята, – пробормотала она. Снег не прекращался.

– Девушка, отвечавшая на звонки, должно быть, возненавидела меня, потому что я все время просил передать одно и то же.

– Ну, телефон стоит рядом с ее комнатой. Ее можно понять. Она все время кому-то что-то передает.

– Я не понимаю, – сказал Уолтер, чуть не плача. – Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Да?

Она ненавидела, просто ненавидела подобные сцены.

– Я правда очень занята, – сказала она. – И у меня сегодня важный матч.

– Нет, – покачал головой Уолтер, – что-то случилось. Что? У тебя такой расстроенный вид.

Она не хотела упоминать разговор с матерью, потому что пыталась настроиться на игру, и лучше было на этом не зацикливаться. Но Уолтер так отчаянно молил об ответе – не ради своих чувств, но ради справедливости, – что Патти почувствовала, что должна что-то объяснить.

– Слушай, – сказала она. – Поклянись, что не скажешь Ричарду.

Сказав это, она осознала, что так и не понимает смысл этого запрета.

– У Элизы лейкемия. Это ужасно.

К ее изумлению, Уолтер расхохотался:

– Ну это вряд ли.

– Это правда, – сказала она. – Веришь ты в это или нет.

– Ладно. И она по-прежнему принимает героин?

– У нее лейкемия, – повторила Патти. – О героине я ничего не знаю.

– Даже Ричард этим не балуется, а это, поверь мне, говорит о многом.

– Я ничего об этом не знаю.

Уолтер с улыбкой кивнул.

– Тогда ты и вправду замечательный человек.

– Об этом я тоже ничего не знаю. Мне надо пообедать и пойти готовиться к игре.

– Прости, я не смогу сегодня прийти на матч, – сказал он, когда она повернулась, чтобы уйти. – Я хотел, но сегодня будет выступать Гарри Блэкман^[30]. Я должен его послушать.

Она раздраженно обернулась:

– Без проблем!

– Это член Верховного суда. Автор вердикта по делу Роу против Уэйда.

– Я знаю, – сказала она. – Моя мать ему практически поклоняется. Можешь не объяснять, кто это.

– Ладно. Извини.

Между ними закрутился снежный вихрь.

– Ладно, тогда больше не буду тебе надоедать, – сказал Уолтер. – Мне жаль насчет Элизы. Надеюсь, у нее все будет хорошо.

В том, что произошло дальше, автор винит только себя – не Элизу, не Джойс, не Уолтера. Как всякого игрока, ее мучило, что периоды незаброса часто затягиваются: она честно отыгрывала второстепенные встречи, но даже в моменты худших вечерних дум находила утешение в чем-то большем – в своей команде, в мысли, что спорт важен, – извлекая истинную усладу из ободряющих воплей товарок по команде и подшучивания “на счастье” между таймами: вечные вариации про дырявые руки и мазилу, из тех, что и ей самой случалось выкрикивать тысячу раз. Она всегда стремилась завладеть мячом, потому что мяч всегда спасал ее, был надежной частью жизни и в детстве преданно сопровождал ее каждое лето. И все эти церковные ритуалы, которые неверующим кажутся бессмысленными или фальшивыми: когда мяч попадает в корзину, хлопают по ладоням так, когда член команды покидает поле – эдак, а после удавшегося штрафного – непременная куча-мала. И конечно, выкрики “Шона, давай!”, или “Кэти, молодец!”, или “Впе-ред! Впе-ред!”. Все это стало для нее настолько родным, настолько понятным, настолько необходимым сопровождением хорошей игры, что ей не приходило в голову этого стыдиться – так же как того, что она потела, носясь по полю. Женский спорт, конечно, был далек от пасторали. Помимо объятий здесь присутствовали яростное соперничество, ссоры и жестокая нетерпимость. Шона обвиняет Патти в том, что та делает слишком много пасов Кэти и слишком мало – ей; Патти негодует, видя, как тупоголовая Эбби Смит, центральный игрок, в очередной раз упустила мяч и не справилась с ним; Мэри Джейн Рорабэкер затаила злобу на Кэти, потому что та не пригласила ее снимать квартиру с ней, Патти и Шоной, хотя в Сент-Поле они дружили в десятом классе; каждый игрок испытывает виноватое облегчение, видя, как нервничает и лажает многообещающий новичок и потенциальный соперник, и т. д., и т. п. Но соревновательные виды спорта подразумевают наличие особой веры и полной самоотдачи, и когда в тебя окончательно вобьют этот образ мышления – в средней или по крайней мере старшей школе – тебе уже не о чем волноваться по пути в спортзал: ты знаешь Ответ на Вопрос, и Ответ этот – Команда, и все пустяковые личные переживания остаются за пределами зала.

Возможно, Патти, переволновавшись из-за разговора с Уолтером, забыла как следует поесть. Что-то определенно пошло не так в ту самую секунду, когда она вошла на стадион “Уильямс”. Команда Калифорнийского университета сплошь состояла из качков – трое игроков были шести футов росту, а то и больше, – и тренер Тредвелл задумала заставить их выдохнуться, чтобы самые низкорослые члены команды, особенно Патти, могли проскальзывать и забивать мячи прежде, чем “Мишки” выстроят свою защиту. Планировалось, что они будут вести себя максимально агрессивно и спровоцируют двух лучших бомбардиров “Мишек” на нарушения. Никто не ждал, что “Суслики” победят, но в случае победы они могли войти в двадцатку лучших команд в неофициальном национальном рейтинге – а так высоко при Патти они еще не забирались. Так что это был крайне неудачный вечер для утраты веры.

Патти ощущала какую-ту странную слабость. Во время разминки она двигалась так же, как и всегда, но ее мускулы словно утратили эластичность. Ее раздражала бодрость товарищей по команде, но стеснение в груди и медлительность мыслей мешали ей утихомирить их. Мысли об Элизе удалось прогнать, но вместо этого теперь она размышляла о том, что через полтора сезона с ее карьерой будет покончено, а ее сестра может стать знаменитой актрисой, так что спорт был сомнительным объектом приложения времени и сил, и ведь мать годами намекала на это, а она беспечно игнорировала ее предупреждения. Можно с уверенностью сказать, что подобные размышления перед игрой категорически не рекомендуются.

– Будь собой, будь крутой! – наставляла ее тренер Тредвелл. – Кто наш лидер?

– Я лидер.

– Громче.

– Я лидер.

– Громче!

– Я лидер!

Если вы когда-нибудь занимались командными видами спорта, вы поймете, что после произнесения этих слов Патти немедленно ощутила собранность и сосредоточенность. Странно, что подобные фокусы работают и простые слова придают уверенности. Она спокойно размялась и спокойно пожала руки капитану “Мишек”, чувствуя на себе оценивающие взгляды соперников и зная, что их предупредили: она – очень опасный игрок и руководит нападением в “Сусликах”; ее репутация была чем-то вроде брони. Но когда начинаешь терять уверенность во время игры, никакие фокусы не помогают. Патти прорвалась к кольцу и сделала двухочковый бросок, и в этот момент вечер для нее закончился. К концу второй минуты она почувствовала комок в горле и поняла, что в эту игру налажает так, как не лажала никогда раньше. Ее противник был на два дюйма длиннее, на тридцать фунтов тяжелее и прыгал бог знает насколько выше, но проблема была не в ее теле – или, скажем так, не только в теле. Ощущение проигрыша угнездилось в ее сердце. Вместо того чтобы бурлить яростью из-за физического превосходства “Мишек”, она переживала из-за этой несправедливости, жалела себя. “Мишки” попробовали устроить массированное наступление по всему полю и с удивлением обнаружили, что у них это отлично получается. Шона отбила мяч в сторону Патти, но та упустила его, оказавшись в углу. Ей снова достался мяч, и она снова упустила его. Ей снова достался мяч, и она бросила его прямо в руки защитнику, словно желая порадовать его. Тренер объявила перерыв и потребовала, чтобы она встала дальше на поле и играла на передаче; но “Мишки” уже ждали ее там.

Она бросила мяч, тот описал длинную траекторию и приземлился куда-то на трибуны. Пытаясь сглотнуть ком в горле и разозлиться, она получила штрафной за нарушение. Прыгала Патти уже совсем без энтузиазма. В трехочковой зоне она дважды упустила мяч, и тренер вызвала ее на пару слов.

– Так, где моя девочка? Где мой лидер?

– У меня сегодня не получается.

– У тебя все получится. Все в твоих руках.

– Ладно.

– Покричи на меня. Выпусти пар.

Патти потрясла головой:

– Не хочу выпускать.

Тренер нагнулась и взглянула ей в лицо, и Патти с огромным усилием заставила себя взглянуть ей в глаза.

– Кто наш лидер?

– Я.

– Крикни!

– Не могу.

– Хочешь, чтобы я тебя удалила? Ты этого хочешь?

– Нет!

– Тогда иди. Ты нам нужна. Поговорим потом, ладно?

– Ладно.