Глава 1
На дальних подступах

1

В Ставке Верховного командования в Могилеве русский офицер писал письмо жене. Комната была практически ничем не обставлена; единственным украшением были икона в бриллиантовом окладе и несколько фотографий детей. Пишущий это письмо только что вернулся из короткой поездки в Петроград, и в нежных выражениях он сообщает домашним, что благополучно добрался до места и приступил к выполнению своих обязанностей. Письмо содержит и глубоко личные детали. Он пишет, что немного простыл, но сейчас чувствует себя хорошо. Страшно расстроен тем, что у двоих из детей корь; от нее страдают и здесь, в Могилеве, – особенно сильно она распространилась среди юнкеров из 1-го и 2-го кадетских корпусов. Он особенно беспокоится за своего маленького сына, не отличающегося крепким здоровьем, и очень сожалеет, что его жене приходится сталкиваться со столькими хлопотами и неудобствами. «Я представляю, бедняжка, как тебе тяжело», – пишет он и добавляет, что было бы лучше, если бы все дети болели одновременно. «Очень скучаю без вас; так не хватает нашего ежевечернего часового пасьянса, который мы раскладывали все вместе. Если выпадет свободная минутка, снова сыграю партию в домино». В заключение он пишет: «Спокойной ночи. Пусть Господь хранит твой сон и пошлет тебе добрых сновидений».

Подписав письмо «Твой муженек», он берет дневник и делает очередные записи, которые ежедневно в него заносит; он подробно описывает детали своей поездки в Петроград и своей повседневной работы в Ставке. Он также делает запись: «Все свободное время посвящаю чтению французской книги о завоевании Юлием Цезарем Галлии».

Тихий и спокойный человек, подумает читатель, покой которого нарушают лишь повседневные тяготы службы и война, мрачной тенью нависшая над всей Россией; ничем не примечательный офицер, только очень совестливый, – и будет прав, но этот человек – Николай II, император Всероссийский. Письмо датировано 8 марта (26 февраля) 1917 г.; в то время как его империя рушилась, он спокойно писал о пасьянсе и домино.

Самым большим несчастьем для империи, которой он правил, для династии, которую он представлял, а также для него самого было то, что он находился на троне в кризисное время. Трудно представить себе человека, более неподходящего для управления страной в годы войны, когда от правителя требуется твердость, решительность, умение отстаивать свое мнение и способность взять на себя и вынести бремя ответственности за страну, чем Николай II. Трудно представить кого-то менее способного нести ответственность за судьбу 150 миллионов соотечественников, постепенно, но неуклонно высвобождавшихся от последствий крепостного рабства. Как бы сказали историки, склонные к морального рода оценкам, он не был «плохим человеком». Что гораздо хуже, он был слабым человеком, и отсюда тянулась вся цепь тяжелых и неприятных последствий, вызванных в том числе и тем упрямством, которое почти неизбежно свойственно слабым людям. Власть в его руках была «не властью, а ее бледной тенью», он легко становился жертвой влияния и давления со стороны окружающих, оставаясь при этом невосприимчивым к советам и рекомендациям, которые давались спокойно и доброжелательно. Он был глубоко религиозным и верующим человеком; однако его безграничная вера была близка к фанатичной; она не приносила ему душевный покой, а выражалась в какой-то отстраненности от окружающего мира и упрямой пассивности, что делало его фаталистом, заглушало собственное мнение и суждения, как и ослабляло способность их вырабатывать, развивало замкнутость и создавало непреодолимое препятствие в полноценном общении с окружающим миром. Ситуация усугублялась тем, что он был женат на женщине, которая хотя и обожала его, но стремилась играть в их отношениях господствующую роль. Она была еще более, чем он, склонна к мистицизму и считала своим долгом и предназначением «вселить» в Николая II мужественность и боевой настрой – те самые качества, которые были совершенно не присущи его странной и необычной натуре. В своих письмах к нему царица неоднократно называет себя «мущиной в штанах»^[8] и умоляет супруга не слушать советы тех, кто предлагает умеренные шаги и полумеры. «Только дураки и трусы могли предложить тебе такое, – пишет она в одном из писем мужу в Ставку и добавляет: – Я думаю, мне пора появиться там в моих черных штанах»^[9].

У Николая II было одно странное и необычное свойство: он одновременно и притягивал к себе и отталкивал. Некоторые из террористов, совершивших убийства губернаторов и других высокопоставленных официальных лиц, восходя на эшафот, взывали «к доброму сердцу и благородным помыслам государя», причем делали это не для того, чтобы заслужить помилование, а чтобы привлечь его внимание к плачевному состоянию дел в государстве. Человек, выдававший себя за убийцу Людовика XV, заявлял, что он заколол его, чтобы удостовериться, «есть ли у него сердце», а убийцы сановников Николая II, умирая, называли себя его верными подданными. «Что он за человек? – писал его дядя великий князь Николай Михайлович. – Он вызывает у меня отталкивающее впечатление, и в то же время я люблю его, поскольку он, безусловно, неплохой человек, сын своих родителей. Я его люблю по-родственному, но какая же мелкая и мерзкая у него душонка!»^[10]

В первые недели войны в России, как и в других странах, наблюдался взрыв патриотического энтузиазма. Российские подданные, казалось, объединились вокруг «царя-батюшки»; мистическая и таинственная сила славянской души нашла свое выражение в чувствах преданности и почитания государя императора, который превратился в центральную политическую фигуру, окруженную восхищением и поклонением; монархические чувства, казалось, вспыхнули с новой силой. Однако и вспышка любви к монарху, и патриотический подъем вскоре сошли на нет. Сокрушительные поражения русской армии в Восточной Пруссии, растущие перебои с продовольствием в городах, все возраставшая повсеместная неспособность власти на всех уровнях справляться с жизнеобеспечением людей – все это привело к тому, что в России раньше, чем в какой-либо другой воюющей стране, стали проявляться признаки усталости и недовольства войной. К этому добавлялась и подпольная революционная пропаганда, которая активно велась по всей стране со времен потерпевшей поражение русской революции 1905 г. Нараставшие трудности вкупе с революционными призывами усиливали брожение в массах. Армия проявляла в боях примерное мужество и доблесть, но и в ней существовало серьезное недовольство тем, что из-за невежества и откровенного воровства она не была обеспечена необходимым снаряжением и боеприпасами. Боевой настрой и моральный дух солдат стремительно падали после осенней кампании 1914 г.; в декабре того же года генерал Куропаткин записал в своем дневнике: «Все жаждут мира… целые батальоны, вместо того чтобы подниматься в контратаку, шли к немецким окопам сдаваться с поднятым вверх оружием. Чувствовалась общая усталость от тягот войны».

Стремление к миру можно было наблюдать и в высших правительственных и придворных кругах. В сентябре 1914 г. граф С.Ю. Витте, вернувшись из Парижа, говорил французскому послу в России Марису Палеологу, что самая разумная для России политика заключается в том, «чтобы покончить как можно скорее с этой глупой авантюрой», поскольку победа Антанты приведет к триумфу демократии и провозглашению республик по всей Центральной Европе. «Это будет означать конец монархии в России. Я предпочту умолчать о том, какие это может иметь последствия». Аналогичной позиции придерживался Союз русского народа – черносотенная организация, стоявшая на крайне реакционных позициях, а также прогермански настроенные круги при царском дворе.

К началу 1915 г. царь столкнулся со стремлением к миру практически со всех сторон: левые требовали мира, отражая настроения людей, уставших от войны и требовавших конституционных реформ; правые же стремились к миру, чтобы пресечь в зародыше попытки подобных преобразований, пока это еще было возможно. От царя требовали заключения мира между российской и германской правящими монаршими династиями ради сохранения самодержавия в России. Вопрос о мире превратился в главный политический вопрос в стране.

Николай II выступал за выполнение союзнических обязательств перед другими странами Антанты, и он мог возродить тот массовый патриотический энтузиазм, который наблюдался в начале войны. Если бы в 1915 и 1916 гг. он прислушался к умеренным советам левоцентристски настроенных деятелей, то смог бы восстановить доверие между народом и троном. Однако его основной грех, от которого он не мог избавиться, – слабость вкупе с неверием в свое собственное мнение, поскольку все предопределено свыше, толкали его к тому, чтобы прислушиваться к советам крайних реакционеров, стремящихся все оставить неизменным, а не к тем, кто предлагал идти по пути умеренных преобразований.

Все это привело к разрозненным и несогласованным попыткам заключения сепаратного мира с Германией, переговоры о котором пытались вести через торговые и финансовые структуры и компании, а также через короля Швеции и великого герцога Гессенского, который являлся братом царицы Александры Федоровны^[11].

Эти попытки всячески поощрялись и поддерживались проникшими в Россию германскими шпионами, которые умело играли на чувствах консервативно настроенных кругов, пугая их возможной революцией и предательством союзников. Ими распространялись слухи, что Англия планирует лишить Россию того, что ей было обещано в качестве «военного трофея»: оставить за собой Константинополь, а Дарданеллы, которые в случае успеха союзников должны были отойти к России, превратить в новый Гибралтар. Франция и Япония якобы были готовы поддержать в этом англичан, за что японцам была обещана «свобода рук» в осуществлении фактического захвата Маньчжурии. Эти слухи имели столь сильное воздействие на российские правящие круги, что на конференции союзников в Шантильи в ноябре 1915 г. российский представитель всерьез предложил отказаться от военных операций в районе полуострова Галлиполи^[12].

Более того, осенью 1915 г. был сделан важный шаг, способствовавший российско-германскому сближению. Николай II вопреки своему мнению и под давлением императрицы и ее окружения сместил с должности Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, которого германский кронпринц называл «главной преградой на пути сепаратного мира», и взял командование армией на себя.

Несмотря на то что царь вопреки советам умеренно настроенных приближенных сместил своего дядю с поста Верховного главнокомандующего, летом 1916 г. русским войскам улыбнулась удача. Генерал Брусилов совершил замечательный прорыв в направлении Карпат, одержав победу, которая могла сравниться лишь с успехами, достигнутыми во время летней кампании 1914 г.