Посвящается
Уильяму Соломону Хоттлу Пайперу,
моему отцу,
в жизни которого я видел святость и счастье Бога
Вы можете поставить мир с ног на голову, изменив всего лишь слово в вашем кредо. В древнем исповедании веры говорится:
Основное предназначение человека – прославлять Бога
И
вечно радоваться в Нем.
«И»? Как яичница с ветчиной? Иногда вы прославляете Бога и иногда радуетесь в Нем? Иногда вы получаете славу и иногда – радость? «И» – очень двусмысленное слово! Так как же два этих слова – «прославлять» и «радоваться» – соотносятся друг с другом?
Древние богословы, очевидно, вовсе не считали, что говорят в данном случае о двух разных вещах. Они сказали «основное предназначение», а не «основные предназначения». По их мнению, прославление Бога и радость в Нем были одним предназначением, а не двумя. Но как это может быть?
Именно об этом моя книга.
Не то чтобы меня слишком беспокоили намерения богословов XVII в. Но меня сильно беспокоит Божий замысел, изложенный в Писании. Что Бог говорит об основном предназначении человека? Как Бог учит нас воздавать Ему славу? Заповедует ли Он наслаждаться в Нем? И если заповедует, то каким образом поиск наслаждения в Боге соотносится со всем остальным? Именно со всем остальным! «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию».
Главная цель этой книги – доказать, что во всей нашей жизни мы должны прославлять Бога так, как Он заповедал нам. На протяжении всей книги я буду стараться убедить вас, что
основное предназначение человека – прославлять Бога
ЧЕРЕЗ
вечную радость в Нем.
Пока я был в колледже, то имел смутное и распространенное убеждение, что если я делаю что-либо хорошее и благое только из-за того, что это приносит мне счастье, то я поступаю безнравственно.
Я понял, что суть нравственных поступков была принижена мною до уровня личного желания доставить удовольствие себе самому. В то время покупка мороженого в студенческом центре ради удовольствия вовсе не беспокоила меня, поскольку нравственные последствия подобного шага казались незначительными. Если бы я руководствовался желанием получить счастье или удовольствие в христианском служении или посещая церковь, то это, как я считал, было бы эгоистичным, прагматичным и корыстным.
Это действительно стало моей проблемой, поскольку я не мог сформулировать какую-либо иную, подходящую для меня побудительную причину. Я чувствовал огромное желание быть счастливым, но когда дело доходило до нравственного поступка, я убеждал себя, что свои побуждения лучше отставить в сторону.
Самое большое разочарование я испытывал в богослужении и поклонении. Я руководствовался туманным принципом, суть которого состояла в том, что чем важнее была моя деятельность, тем меньше во мне должно было быть своекорыстия. Это побуждало меня видеть в богослужении исключительно свои обязанности. Я присутствовал на богослужении по долгу, а не по сердцу.
Вот тут-то я и стал христианским гедонистом. В течение каких-то недель я пришел к убеждению, что пытаться служить Богу по какой-либо иной причине, кроме той, чтобы обрести в Нем наслаждение, – это небиблейская и даже самонадеянная практика. (Не упускайте из виду эти слова: В НЕМ. Не в Его благах, а в Нем. Не в себе, а в Нем.) Попробую описать по порядку те озарения, которые привели меня к христианскому гедонизму. Со временем, надеюсь, станет ясно, что я подразумеваю под этой довольно странной фразой.
1. В течение первой четверти своей учебы в семинарии я познакомился как с доводом в пользу христианского гедонизма, так и с его главным представителем и популяризатором, Блезом Паскалем. Он писал:
Все люди ищут счастья. Все без исключения. Какие бы средства для достижения этого они ни использовали, все они стремятся к нему. То, что заставляет одних воевать за счастье, а других уклоняться от этого, – это одно и то же желание, связанное с различными мировоззрениями. Воля никогда не сделает лишь небольшой шажок к этой цели. Поиском счастья мотивированы все наши поступки, не исключая даже тех, кто совершает самоубийство[4].
Это утверждение настолько соответствовало моим собственным желаниям и всему тому, что я видел в других людях, что я без колебаний принял его и уже никогда не находил повода сомневаться в нем. Более всего меня поразило то, что Паскаль не делал никакого нравственного суждения в отношении выявленного им факта. По его мнению, поиск собственного счастья не греховен; это некий элемент человеческой природы. Это закон человеческого сердца, точно так же как притяжение – закон природы.
Эта мысль имела для меня огромное значение, она открыла дверь для следующего озарения.
2. В колледже у меня возник интерес к работам К. С. Льюиса. Пока не стало слишком поздно, я купил его проповедь «Ценность славы». Первая страница этой проповеди оказала на меня такое огромное влияние, какого не оказывала никакая другая книга. Проповедь начинается так:
Если вы спросите двадцать добропорядочных людей о самом высшем благе, девятнадцать из них ответят вам, что это бескорыстие. Если же вы спросили бы о том же самом великих христиан ушедшей эпохи, почти каждый из них ответил бы вам, что это любовь. Понимаете, что произошло? Негативное понятие заменило собой позитивное, и значение такой замены лежит не только в филологической области. В негативном идеале бескорыстия предполагается прежде всего не защита блага других, а отказ пользоваться благами самому, как будто бы наше воздержание более важно, чем счастье других. Я не вижу в этом христианской добродетели любви. Новый Завет достаточно говорит о самоотречении. Однако библейское самоотречение не замыкается на себе самом. Нам предлагают отречься от самих себя и взять крест, чтобы следовать за Христом; и почти каждое описание того, что мы в конечном счете обретем, если сделаем это, содержит призыв возжелать.
Если в каком-либо уме затаилось убеждение, что дурно желать себе добра и искренне надеяться на удовлетворение, я отвечу, что это убеждение вкралось туда из философии Канта и стоиков и не имеет ничего общего с христианской верой. Действительно, если мы рассмотрим откровенные обетования вознаграждения и поразительную суть вознаграждений, данных нам в Евангелии, станет ясно, что наш Господь называет наше желание слишком слабым, а не слишком сильным. Мы нерешительны и поэтому играем с алкоголем, сексом и амбициями, в то время как нам предлагается вечная радость. В этом мы подобны невежественному ребенку, продолжающему лепить в трущобах пирожки из грязи, потому что он не может представить себе поездку к морю, которую ему предлагают. Нам слишком трудно угодить[5].
Это было написано черным по белому и полностью захватило меня: желать себе добра вовсе не дурно! На самом деле главная проблема людей заключается в том, что им очень сложно угодить. Они не ищут удовольствие с той решительностью и пылкостью, с какой должны делать это. Поэтому они довольствуются аппетитным пирогом из грязи, вместо безграничной радости.
В своей жизни я никогда не слышал, чтобы какой-нибудь христианин, даже обладающий всеми достоинствами Льюиса, говорил, что мы не только ищем своего счастья (как сказал Паскаль), но и должны искать его. Наша ошибка не в силе нашего желания счастья, а в его слабости.
3. Третье открытие я нашел в проповеди Льюиса, но Паскаль выражает его яснее. Он говорит:
В человеке когда-то было истинное счастье, от которого сейчас остался лишь пустой знак, неясный след. Человек тщетно пытается наполнить этот знак тем, что его окружает, стремясь найти в отсутствующем ту помощь, которую он не получает в настоящем. Однако всего этого недостаточно, потому что бездонная пропасть может быть наполнена только безграничным и неизменным, то есть, собственно говоря, самим Богом[6].
Оглядываясь сейчас назад, я понимаю это так отчетливо, что не знаю, как я мог когда-то упускать это из виду. Все предыдущие годы я пытался сдержать глубокое желание счастья, так чтобы прославлять Бога, исходя из некоего «высшего», бескорыстного побуждения. Но теперь во мне стало пробуждаться понимание, что такая настойчивая и несомненная жажда счастья не должна подавляться. Ее нужно было насытить Богом! Все менее и менее странным для меня стало казаться то, что наше поклонение должно быть мотивировано исключительно счастьем, которое мы находим в Боге.
4. Следующее открытие я вновь обнаружил у Льюиса, на этот раз в его книге «Размышления над псалмами». Девятая глава этой книги имеет такое скромное название: «Слово о поклонении». Для меня оно воистину стало словом о поклонении – самым лучшим словом о сути поклонения, которое я когда-либо читал.
Льюис пишет, что в самом начале его христианского пути камнем преткновения для него было требование прославлять Бога, которое то и дело встречается в псалмах. Он не видел в этом какого-либо смысла; ему казалось, что Бог желает «нашего поклонения точно так же, как тщеславная женщина комплиментов». Он развивает свою мысль, указывая на свою ошибку:
Самый очевидный факт о поклонении – будь то Богу или кому-нибудь другому – каким-то странным образом ускользал от моего внимания. Я вкладывал в поклонение смысл, присущий комплименту, одобрению или чествованию. И никогда не замечал, что всякая радость, всякое наслаждение непроизвольно перетекают в хвалу… Хвала разносится по миру – любовники превозносят своих любовниц, читатели – своих любимых поэтов, любители прогулок – сельскую местность, игроки – любимую игру…
Моя самая главная ошибка в отношении поклонения Богу покоилась на нелепом, если говорить о высшей ценности, отказе себе в том, что доставляет удовольствие и что мы действительно не можем не делать, – отказе во всем том, что мы ценим.
Думаю, нам доставляет наслаждение превозносить то, что нас радует, потому что хвала не просто выражает радость, но и дополняет, завершает ее; это ее заранее условленное завершение[7].
Это стало кульминацией проявившегося во мне гедонизма. Прославление Бога – высшее и вечное призвание человечества – содержало в себе не отречение от всего того, что я желал, а скорее завершение этого. Мои ранние попытки добиться такого служения Богу, которое бы исключало всякий личный интерес, доказали их внутреннюю противоречивость. Богослужение – это в первую очередь прославление. А прославляем мы только то, что доставляет нам радость. Не бывает грустного прославления или несчастливой хвалы.
Тех, кто пытается прославлять что-то, не находя в этом никакого наслаждения, мы называем лицемерами. Тот факт, что хвала – это логическое завершение наслаждения и что высшее предназначение человека – до конца вкусить это наслаждение, был, возможно, самым освобождающим открытием, какое я когда-либо делал.
5. Затем я обратился к псалмам и обнаружил, что язык гедонизма пронизывает их буквально повсюду. Поиск наслаждения был не только допустимым, но и прямо декларировался как заповедь: «Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего» (Пс. 36:4).
Псалмопевец стремится к Богу: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие!» (Пс. 41:2,3). «Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» (Пс. 62:2). Мотив жажды имеет свой аналог, доставляющий наслаждение, когда псалмопевец говорит, что люди «насыщаются от тука дома Твоего, и из потока сладостей Твоих Ты напояешь их» (Пс. 35:9).
О проекте
О подписке