Цитаты из книги «История Сицилии»

половине второго днем 7 сентября поезд прибыл в Неаполь. Тем же вечером Гарибальди обратился к ликующим народным массам с балкона королевского дворца, поблагодарил неаполитанцев «от имени всей Италии, которая, благодаря их содействию, наконец-то стала единой». Это была бесстыдная ложь – ведь неаполитанцы не пошевелили и пальцем, – но вожак инсургентов явно полагал, что от толики лести на данном этапе не будет никакого вреда. После благодарственной мессы в соборе – на которой отсутствовал кардинал, ревностный сторонник Бурбонов – Гарибальди отвезли в карете во дворец Палаццо д’Ангри, предоставленный бессрочно в его распоряжение. Ликование на улицах продолжалось до тех пор, пока один из офицеров генерала не вышел на балкон и не попросил толпу умерить пыл – дескать, великий человек хотел бы немного отдохнуть. Он не пытался переселиться в королевский дворец, оставался в этом палаццо, где занимал небольшую комнату наверху с простой железной кроватью, и каждое утро с десяти до одиннадцати принимал всех, кто желал с ним поговорить.

Зато столкновений больше не случалось. Король Франциск впал в панику. Британский дипломат Одо Рассел, состоявший в миссии при неаполитанском дворе, сообщал, что, когда Гарибальди вошел в Палермо, король «по телеграфу пять раз за двадцать четыре часа испрашивал папского благословения». Франциск знал, что его армия неспособна к дальнейшему сопротивлению мнившимся непобедимыми краснорубашечникам,

внутренним: неумолимо надвигалось крестьянское восстание. Гарибальди и его сторонники (за исключением Криспи) полагали, что проблемы, одолевавшие Сицилию и Mezzogiorno[175], почти аналогичны проблемам севера; они не осознавали, почему кампания, которая виделась им самим походом за объединение страны, может перерасти в классовую борьбу. Но произошло именно так. По словам одного молодого монаха, свободы не было достаточно для тех, кто лишился хлеба; это была война угнетенных против угнетателей, которых обнаруживали теперь не только при дворе, но и в каждом городе. Требовалось нечто большее, нежели просто свержение Бурбонов. Некоторые крупные поместья были силой захвачены крестьянами; тем летом Гарибальди получил обращение британского консула в Мессине с просьбой прислать вооруженный отряд для защиты обширной территории в Бронте, до сих пор принадлежавшей потомкам лорда Нельсона. Гарибальди мгновенно откликнулся на этот призыв; последовали массовые аресты и казни. Кавур между тем убедил Виктора-Эммануила направить Гарибальди официальное письмо с предложением отложить вторжение на материк. Король составил послание, но сам он куда более

Кавур между тем убедил Виктора-Эммануила направить Гарибальди официальное письмо с предложением отложить вторжение на материк. Король составил послание, но сам он куда более

Кавур между тем убедил Виктора-Эммануила направить Гарибальди официальное письмо с предложением отложить вторжение на материк. Король составил послание, но сам он

внутренним: неумолимо надвигалось крестьянское восстание. Гарибальди и его сторонники (за исключением Криспи) полагали, что проблемы, одолевавшие Сицилию и Mezzogiorno[175], почти аналогичны проблемам севера; они не осознавали, почему кампания, которая виделась им самим походом за объединение страны, может перерасти в классовую борьбу. Но произошло именно так. По словам одного молодого монаха, свободы не было достаточно для тех, кто лишился хлеба; это была война угнетенных против угнетателей, которых обнаруживали теперь не только при дворе, но и в каждом городе. Требовалось нечто большее, нежели просто свержение Бурбонов. Некоторые крупные поместья были силой захвачены крестьянами; тем летом Гарибальди получил обращение британского консула в Мессине с просьбой прислать вооруженный отряд для защиты обширной территории в Бронте, до сих пор принадлежавшей потомкам лорда Нельсона. Гарибальди мгновенно откликнулся на этот призыв; последовали массовые аресты и казни.

В тот самый миг, когда услышал о революции 1848 года, Гарибальди собрал шестьдесят своих сторонников и отправился первым же кораблем обратно в Италию, где начал личную войну против Австрии, а затем, узнав о бегстве папы из Рима[171], вошел в состав новой городской ассамблеи; именно он официально предложил городу стать независимой республикой. В июне 1849 года французы осадили Рим, и после героического сопротивления, которое длилось почти месяц, защитники были вынуждены сдаться. Около полудня 30 июня Гарибальди появился в ассамблее весь в пыли, его красная рубашка насквозь промокла от крови и пота. Капитуляция, заявил он, даже не рассматривается. Нужно уходить в холмы; «Dovunque saremo, – прибавил он, – cola sarà Roma[

принял на себя командование легионом итальянских изгнанников – первой когортой тех краснорубашечников, с которыми впоследствии будет прочно ассоциироваться его имя. После победы в малой, но героической битве при Сан-Антонио в 1846 году его слава быстро распространилась вплоть до Европы. К настоящему времени он был, так сказать, профессиональным бунтарем, чей опыт партизанской войны сослужил ему хорошую службу в последующие годы.

феврале 1851 года ему разрешили посетить тюрьмы, он был шокирован увиденным и позднее опубликовал статью с яростными нападками на, цитирую, «отрицание Господа, возведенное в систему управления»

Когда в среду, 12 января 1848 года, на тридцать восьмой день рождения Фердинанда II, жители Палермо восстали против Бурбонов, они не имели ни малейшего представления о том, к чему приведет это восстание. Как мы уже видели, восстаний в королевстве хватало, но все они сравнительно быстро и безболезненно