Книга вторая

Содержание

В начале совещания Сатана ставит вопрос, следует ли решиться на новую битву для обратного завоевания Неба. Одни одобряют войну, другие – против; предпочтение отдается третьему предложению, уже ранее упомянутому Сатаной, – расследовать правильность Небесного пророчества или предания относительно нового мира и нового рода созданий, равных Ангелам или лишь немного менее совершенных, которые должны были быть сотворены к этому времени. Возникают сомнения, кого бы послать на столь трудные поиски. Сатана, как верховный вождь, берет лично на себя это путешествие, предложение его встречено почестями и всеобщим одобрением. Совет, таким образом, кончается; Демоны избирают себе разные пути и занятия, сообразно своим наклонностям, чтобы скоротать время до возвращения Сатаны. Этот последний, начав свое путешествие, приходит к дверям Ада, которые находит запертыми, и при них – двух стражей. Стражи наконец открывают ему двери, причем обнаруживается громадная пропасть между Небом и Адом. Изображаются трудности перехода этой бездны; Сатану направляет Хаос, господствующий над нею, к искомому новому миру.

 
На троне пышном, царственном, далёко
Превосходившем роскошью своей
Великолепье Ормуза^[40] иль Инда^[41]
И все обилье золота и перлов,
Которое без счета изливает
Восток богатый щедрою рукой
На варварских царей своих, надменно
Сидел, всех выше, Сатана, –  отличье
Печальное он это заслужил.
От страшного отчаянья возвышен
До торжества, о коем не мечтал, –
Теперь уж он и этим недоволен,
Стремится выше, ненасытно хочет
Вести он с Небом тщетную войну.
Не научен жестокой неудачей,
Он в гордости такую речь держал:
 
 
«О божества небес! Державы, Власти!
Я убежден, что нет той страшной бездны,
Которая могла бы поглотить
И удержать в себе навеки силу
Бессмертную, хотя б она была
Побеждена, –  а потому надеюсь,
Что Небо не потеряно для нас.
Поднявшись из печального паденья,
Покажется еще славнее доблесть
Небесная, еще грозней, чем если б
Того паденья не было; итак,
В себя должны мы верить, не страшиться,
Что вновь удар судьбы постигнет нас.
Что до меня, то, по законам Неба,
Я искони был предводитель ваш,
И выбором свободным это званье
Мое вы укрепили, а к тому
Прибавились еще мои заслуги
В совете и в бою: по крайней мере,
Свою утрату этим я покрыл
И укрепился тем прочней на троне
По общему согласью, и притом
Вне зависти. Когда мы жили в Небе,
То положенье высшее, которым
Достоинство отмечено, могло б
Причиною быть зависти для низших;
А здесь, где место высшее лишь ставит
Всех ближе под удары Громовержца,
Как крепость, защищающую вас,
И повод к высшей доле вечной скорби, –
О зависти возможно ль говорить?
Здесь нет Добра, которое могло бы
Быть поводом к борьбе, а потому
Ни партий, ни борьбы здесь быть не может;
Никто искать не станет старшинства
В Аду; никто, имея только долю
Мучения, не будет столь тщеславен,
Чтоб большего мучения искать.
Имея эту выгоду союза
Прочнейшего, и твердого согласья,
И крепкого доверия, теперь
Еще скорее можем мы, чем в Небе,
Потребовать наследственных прав наших,
И на успех надеяться скорее
Мы можем здесь, чем было это там,
Где было обеспечено нам счастье.
Но надлежит теперь нам обсудить,
Что лучше, чтоб достигнуть нашей цели:
Открытую ль войну нам повести
Иль обратиться к скрытому коварству?
Кто может дать совет, пусть говорит!»
 
 
Так он сказал, и встал Молох немедля,
Могучий царь со скипетром, –  сильнейший
И самый смелый из борцов, что в Небе
Сражались; после страшной битвы той
С отчаянья он стал еще смелее.
Он думал, что Предвечному по силе
Он равен и скорей бы согласился
Совсем не быть, чем быть слабей Его.
Отдавшись этой мысли, позабыл он
Страх перед всем –  пред Богом, перед Адом
Иль что быть может худшего. Он молвил:
 
 
«Я –  за войну открытую! Хитрить
Не мастер я –  не похвалюсь я этим;
Хитри, кто в том нуждается; притом же
Лишь вовремя полезна хитрость нам,
Но не теперь. Пока хитрить мы будем,
Ужели миллионы, что здесь ждут,
В вооружении полном, знака к битве,
Томиться будут в праздном ожиданьи,
Как беглецы Небес, за свой приют
Приняв беспрекословно эту яму
Позорную –  тюрьму, в которой мы
Заключены велением тирана,
Лишь потому царящего над миром,
Что терпим мы Его? Нет, предпочтем,
Вооружась огнем и гневом Ада,
Немедленно, с неодолимой силой
Напасть на крепость вышнюю Небес;
Мученья наши обратим в оружье
Ужасное, Мучителю назло,
Чтоб Он, навстречу грому всемогущих
Своих орудий, слышал адский гром;
Чтоб молниям Его навстречу грозно
Сверкал огонь наш мрачный, поражая
Ряды покорных Ангелов Его;
Чтоб был и самый Трон Его высокий
Забрызган серой Тартара горючей,
Которой Он придумал мучить нас!
Но, может быть, покажется путь этот
Чрезмерно трудным и крутым –  подняться
Открыто против высшего Врага?
О, пусть, кто это скажет, поразмыслит, –
Коль скоро он еще не усыплен
Зловредной влагой озера забвенья, –
Что к родине своей стремимся мы
Движеньем, нам присущим по природе,
А нисхожденье с Неба и паденье
Противны ей. Не чувствовали ль мы
Еще недавно, яростно теснимы
Врагом, сломившим наш разбитый строй
И гнавшим нас до этой страшной бездны,
С каким мы принужденьем и трудом
Спускались вниз? Тем легче нам подняться!
Иным, быть может, страшно за исход
Попытки нашей: думают, что если
Мы вызовем сильнейшего врага
На новый бой, то гнев Его изыщет
Еще иную, худшую нам кару, –
Как будто кара хуже есть, чем Ад!
Что может быть ужасней пребыванья
Здесь, в этой тьме, в изгнанье от блаженства,
В глубокой бездне горести и бед,
Где мучиться в огне неугасимом
Должны мы без надежды, без конца,
Быть ярости Его рабами вечно,
Бича неумолимого ударов
Ждать ежечасно? Что же претерпеть
Еще мы можем худшего, –  иль разве
Погибнуть, уничтожиться совсем?
Чего же мы боимся? Почему же
Колеблемся Его мы довести
До крайности во гневе? Разъяренный,
Быть может, нас Он вовсе истребит
И уничтожит даже сущность нашу, –
По мне, такой исход все ж был бы лучше,
Чем вечное несчастье бытия.
А если нет и если сущность наша
Действительно божественна, бессмертна
И не престанет ввек существовать,
То ничего мы потерять не можем.
По опыту мы знаем, что довольно
Есть сил у нас, чтоб потревожить Небо;
Так будем же набегами грозить
Во все века престолу роковому:
Пусть это не победа –  так хоть месть!»
 
 
Окончил он и замолчал угрюмо;
В глазах его отчаянное мщенье
Сверкало, страшной битвой угрожая,
Для всех опасной, кто слабей, чем Бог.
Но вот с противной стороны поднялся,
Чтоб возразить Молоху, Велиал.
Он видом был приятнее и мягче,
Чем тот, и был прекраснейший из всех,
Кого лишилось Небо: был он создан,
Казалось, для высоких, славных дел,
Для высшего достоинства; но лживо
В нем было все и пусто; с языка
Мед капал у него; он мог дурное
В разумнейшем представить виде; лучший
Совет он мог испортить, исказить,
Затем что мысли низменны в нем были:
В пороке он искусен был, в делах же
Возвышенных ленив и боязлив.
Но ухо он умел ласкать словами
И вкрадчиво так начал речь свою:
 
 
«Я был бы очень за войну, о князи,
И в ненависти к нашему Врагу
Ни от кого я не отстал бы, если б
То, что приводят здесь как главный довод,
Чтоб нам начать немедленно войну,
Мне не казалось доводом обратным,
Не заключало б в сущности своей
Зловещего для нас предположенья.
Когда тот самый, кто в делах войны
Здесь выше всех, исполнен недоверья
К тому, что он советует, в чем прочих
Он превосходит, мужество свое
Лишь на слепом отчаяньи готовый
Обосновать и ставя высшей целью
Уничтоженье наше после некой
Ужасной мести, –  что сказать об этом?
Во-первых, в чем же будет эта месть?
Ведь нам известно, что все башни Неба
Полны отважных часовых и к ним
Нам невозможно подойти; притом же
Расположились лагерем вокруг
Всей нашей бездны вражеские рати
Иль реют вкруг на сумрачных крылах
И вдаль и вширь по царству вечной ночи,
И мудрено застигнуть их врасплох.
А если бы мы силой попытались
Пробить себе дорогу и весь Ад
Восстал за нами в возмущеньи мрачном,
Чтоб помрачить Небес чистейший свет,
То Он, великий Враг наш, недоступный
Вреду и порче, на своем престоле
Сидел бы все ж, ничем не осквернен,
А ткань эфира, запятнать которой
Ничем нельзя, извергла б из себя
Все наше зло –  очистилась бы сразу
От низкого огня. Отражены,
В отчаянье мы впали бы навеки.
Советуют нам приложить все силы,
Чтоб всемогущий Победитель наш
Был до того разгневан, что навеки
Покончить с нами захотел бы; в этом
Мы будто бы найдем себе утеху.
Печальная утеха! Кто из нас
Захочет прекратить существованье
Разумное свое, хотя б оно
Исполнено мучений вечных было?
Как? Уничтожить ум наш, наши мысли,
Которые пронизывают вечность,
Чтоб навсегда исчезнуть, поглотиться
В обширных недрах первородной Ночи,
И смысла, и движения лишенной?
Но пусть за благо это мы сочтем:
Кто ж может знать наверно, без сомненья,
Что гневный Враг наш может это благо
Нам дать иль дать захочет нам его?
Сомнительно, чтоб мог его Он дать нам,
Но никакого нет сомненья в том,
Что не захочет Он, столь мудрый, сразу
Излить весь гнев свой: не настолько Он
Бессилен и не так недальновиден,
Чтоб волю Он врагов своих исполнил
И весь исчерпал гнев свой, если может
Карать их этим гневом без конца.
Те, кто к войне нас побудить желает,
Нам задают вопрос: что медлим мы?
Ведь мы в тюрьме заключены, разбиты,
Осуждены на вечные мученья;
Итак, что б мы ни сделали теперь,
Что худшего еще случиться может,
Что злейшего мы можем претерпеть?
Как! Разве это худшее, что может
Случиться, если мы сидим, как здесь,
В вооруженьи полном и в совете?
Когда стремглав летели мы сюда,
Гонимы, поражаемы ужасным
Небесным громом, и молили бездну
Укрыть нас, –  разве было нам не хуже?
Тогда казался этот самый Ад
Убежищем для наших ран! В оковах
В пылающем мы озере лежали, –
Конечно, хуже было нам тогда!
А если, снова пробудясь, дыханье,
Которым страшный пламень тот зажжен,
Его раздует с семикратной силой
И нас совсем утопит в том огне?
Что, если отдыхающее мщенье
Поднимет снова огненную руку,
Чтоб мучить нас? Что, если грозный Мститель
Для этого все средства пустит в ход,
Со сводов Ада пламени потоки
На нас польются, и дрожать мы будем,
И этот свод обрушится на нас?
И вот мы, после храброго воззванья
И ободренья к доблестной войне,
Лишь попадем все в вихрь огнистой бури,
И каждого из нас она швырнет
И пригвоздит к утесу иль утопит
Навек в цепях, в кипящем океане,
И без конца мы будем там стонать,
Заброшены, забыты, сожаленья
Ни в ком не возбуждая, без надежды
Столетья за столетьями томясь.
Ужель не хуже будет нам, чем ныне?
Итак, свой голос подаю я против
Войны: открытой, тайной –  все равно.
Что может сделать сила или хитрость
И кто возможет обмануть Того,
Чье око видит все единым взглядом?
Взирает Он с небесной высоты
На эти наши праздные попытки,
И видит, и осмеивает их.
Он столь же всемогущ, чтоб нашей силе
Противостать, сколь мудр, чтоб наши ковы
Расстроить все. Что ж, скажут, так должны
Мы жить здесь в этой низости, мы, племя
Небесное, должны сносить, терпеть,
Чтоб попирали нас в изгнанье гнусном,
Мученья все нести, всю тягость уз?
Что ж делать, –  на мой взгляд, все ж это лучше,
Чем худшее; так неизбежный рок
Велит нам, так желает Всемогущий;
То воля победителя… Страдать
И действовать –  на то и на другое
В нас сила одинаковая есть,
И я считаю, что закон, который
Устроил это, не несправедлив.
Рассчитывать на это надлежало
Нам сразу, если были мы умны,
Когда в борьбу вступили с столь великим
Врагом и столь неверен был успех.
Смешно мне, если те, кто в битве смелы
И храбры, неудачу потерпев,
Трепещут и пугаются последствий,
Известных им заране, –  не хотят
Терпеть изгнанья, мук, цепей, позора –
Всего, что победитель повелит.
Таков теперь удел наш; если будем
Его спокойно мы переносить,
Всевышний Враг со временем, быть может,
Свой гнев умерит; столь далек от нас,
Быть может, нас Он вовсе позабудет,
Коль раздражать не станем мы Его,
Иль наказанье, что несем мы ныне,
Достаточным сочтет; огонь свирепый
Тогда ослабнет, если Он не будет
Его своим дыханьем раздувать.
Природа наша чистая, быть может,
Преодолеет силу испарений
Зловредных иль привыкнет их сносить,
Не чувствуя; иль, может быть, с теченьем
Времен она изменит весь свой склад,
Ей страшный жар родным, потребным станет
И боли ей не будет причинять;
Тот ужас, что теперь нас окружает,
Нам станет мил, тьма светом будет нам;
И мало ль что еще надежда может
Нам принести в бегущих вечно днях
Грядущего, какие перемены
Нам могут предстоять еще! Теперь
Наш жребий –  Зло в сравненьи с прежним счастьем,
В сравненьи ж с худшим он для нас –  Добро, –
Конечно, если на себя мы сами
Не пожелаем худшего навлечь».
 

 
Так Велиал, одев в покров разумный
Слова свои, советовал собратьям
Бесславное бездействие такое,
Лень мирную –  однако же не мир.
И вслед за ним Маммон себе взял слово:
 
 
«Цель наша –  иль войной с престола свергнуть
Небесного Царя, когда войну
Признаем мы за лучшее, иль только
Восстановить права, которых мы
Лишились. Свергнуть мы Его лишь можем,
Коль нам доставит вечная Судьба
Какой-нибудь совсем особый случай
И тяжбу нашу разрешит Хаос.
Коль скоро нам на первое не стоит
Надеяться, то и второе также
Не нужно; что за место, в самом деле,
В Небесном Царстве мы займем, коль скоро
Всевышнего не одолеем мы?
Допустим, что смягчит Он гнев Свой, всех нас
Помилует, коль скоро подчиниться
Ему мы клятву новую дадим;
С какими же глазами нам придется
Стоять пред ним смиренно, покоряясь
Законам строгим, царствие Его
В слащавых гимнах вечно славословить,
По принужденью «аллилуйя» петь
Пред Божеством Его, а Он, Владыка
Наш ненавистный, будет восседать
Торжественно на троне, обоняя
Амброзии цветы и ароматы
Жертв наших рабских алтарю Его?
Вот тот удел, какой найдем мы в Небе,
Вот радости, которые нас ждут!
Сколь тягостно так проводить всю вечность
В хвале и славословии Тому,
Кого мы ненавидим! Нет, не будем
Стремиться мы усильем невозможным
Иль милостью, которой от Него
Не можем мы принять, хотя бы в Небе, –
Достичь опять блистательного рабства!
Поищем своего в самих себе,
Жить станем для себя своею силой,
Свободны, никому не отдавая
Отчета, хоть бы в этой глубине,
И предпочтем суровую свободу
Всей славы рабской легкому ярму!
Величье наше возрастет тем больше,
Чем больше мы сумеем обращать
Ничтожное –  в великое, дурное –
В полезное для нас, несчастье –  в счастье;
Какое горе ни постигло б нас,
Куда бы ни попали мы –  повсюду
Мы облегчим терпеньем и трудом
Свои страданья. Тьмою нас пугают;
Но разве Царь Небесный Всемогущий
Сам часто не скрывается во тьме
Меж туч густых, причем нисколько слава
Его не помрачается, когда
Он этой тьмою своей престол покроет,
И гром грохочет глухо из нея,
Собою гнев Владыки знаменуя,
Уподобляя Аду Небеса?
Как нашей тьме Он подражает, так же
Его мы свету можем подражать:
Пустыня эта скрытые богатства
В себе таит –  и золото, и перлы,
А мы умом владеем и искусством,
Которое поможет нам достичь
Великолепья; чем же Небо лучше?
Мученья наши в долготу времен,
Быть может, станут нашею стихией;
Огонь палящий, ныне нам столь тяжкий,
Нам станет мягок и приятен; склад наш
Изменится по складу всей среды,
И мы мучений чувствовать не будем.
Итак, все это клонится к тому,
Чтоб мирное мы вынесли решенье,
Установили здесь порядок свой
И рассудили, как всего удобней
Уладиться нам в бедствии своем,
Сообразив, что мы такое сами
И что нас окружает; о войне же –
Все мысли отложить. Вот мой совет».
 
 
Едва он кончил, как всеобщий говор
Наполнил все собранье. Так утесы
Во впадинах удерживают отзвук
Шумящих ветров, долгую всю ночь
Над морем бушевавших, а под утро
Баюкающих тихо моряков,
Которые, всю ночь не спав, заснули,
В утесистом заливе бросив якорь
И приютивши свой корабль иль лодку,
От бури убежавшую. Так дружно
Маммона речь приветствовали все,
Одобрив им предложенное мненье,
Что нужно мир хранить. Пред битвой новой
Они дрожали больше, чем пред Адом:
Такой внушил им ужас страшный гром
И Михаила меч. Хотелось также
Внизу свое им царство основать,
Которое, возникнув осторожно,
Могло бы стать с течением веков
Соперником достойным царству Неба.
Когда заметил это Вельзевул –
Который, после Сатаны, всех выше
Сидел, –  поднялся с важным видом он
И, встав, столпом казался государства;
Глубокими чертами на челе
Начертан у него был ум высокий,
И о делах общественных забота
И царственный совет в его глазах
Светились; величавый и в паденьи,
Стоял он, мудрый, крепкий, как Атлант^[42],
Способный на плечах своих могучих
Обширнейших монархий бремя несть.
Его глубокий взор привлек вниманье
И водворил повсюду тишину,
Какая лишь господствует средь ночи
Иль в полдень, в летний день. Он так сказал:
 
 
«Престолы, Власти, Доблести эфира
И отпрыски Небес! Ужель должны
От титулов мы этих отказаться
И называться впредь князьями Ада?
Как будто склонен весь народ к тому,
Чтоб нам остаться здесь, внизу, и царство
Здесь новое создать. Но, без сомненья,
Лишь потому об этом грезим мы,
Что позабыли, что Владыка Неба
Отвел нам это место как тюрьму,
Совсем не как убежище от власти
Его могучей, чтобы жили мы,
От высшего суда Небес изъяты,