Под ними же, над ними и вокруг
Огонь пылает. Наконец по знаку
Великого монарха своего,
Поднявшего копье, чтоб указать им,
Куда направить путь, спускаясь плавно
Со всех сторон, становятся они
На твердый серный камень, наполняя
Равнину всю, –  несметная толпа,
Какую даже север многолюдный
Не изливал от мерзлых чресл своих
На Рейн иль на Дунай, когда стремились
Их варварские рати, как потоп,
На знойный юг и разливались быстро
Чрез Гибралтар до Ливии песков.
Затем от всех полков, от каждой рати
Начальники к их общему вождю
Спешат скорей, –  божественные лики,
Красы сверхчеловеческой, осанки
Великолепной, царственной: они
Когда-то в небе занимали троны,
Хотя навеки в летописях Неба
Изглажены с тех пор их имена,
Исключены они из книги жизни;
И, верно, даже меж сынами Евы
Они бы не нашли себе имен,
Когда б во время долгих, долгих странствий
По всей Земле, долготерпеньем Бога
К великим искушеньям человека,
Подпав обману гнусному и лжи
С их стороны, племен людского рода
Большая часть не впала бы в разврат
Такой, что даже Бога позабыла,
Создателя, и превратила славу
Незримую, святую Божества
Во образы животные, украсив
Распутные религии свои
И роскошью, и златом; вместо Бога
Тут стали люди бесов почитать
И разные названья им давали
Язычники, чтя идолов своих.
По именам тем назови их, Муза,
Кто первый, кто из них последний встал
От сна на ложе пламенном по зову
Великого владыки; как они
По чину, по порядку подходили
Вдоль берега бесплодного, меж тем
Как прочая толпа вдали стояла.
Главнейшие меж ними были те,
Которые, уйдя из адской бездны,
Бродили по земле, ища добычи,
И ставили свои жилища дерзко
В соседстве близком Божеских жилищ,
Близ алтарей Его воздвигнув смело
Свои: они, как боги, были чтимы
Окрестными народами; не страшен
Им был и гром Еговы от Сиона,
Царящего меж Херувимов! Даже
Внутри Его святилищ воздвигали
Они порой свой жертвенник, –  о мерзость!
Проклятыми делами оскверняли
Они Его святые торжества
И чистые обряды; свет небесный
Своим дерзали мраком унижать.
Из них Молох^[15] был первый –  царь ужасный,
Который был пролитьем гнусным крови
Жертв страшных человеческих запятнан
И горькими родителей слезами,
Которые не слышали, увы,
Сквозь грохот барабанов и кимвалов
Стенаний их младенцев, в честь кумира
Свирепого сжигаемых. Он был
У Аммонитян чтим в равнине Раввы,
В Аргобе и Басане, до истоков
Арнона. Не довольствуясь, однако,
Таким соседством дерзким, соблазнил
Премудрое он сердце Соломона,
Который пышный храм ему воздвиг
Напротив храма Господа и этим
Навек соседний опозорил холм.
Ему и рощу посвятил он также
В долине восхитительной Еннома,
И рощу эту, образ Ада, звали
Тофетом или черною Геенной.
Вслед за Молохом шел бесстыдный Хамос^[16],
Страшилище сынов Моава, чтимый
От Ароера вплоть до Нево, также
В пустыне Аворима, дальше к югу,
И в Езевоне, и в Оронаиме,
И в области Сиона, где лежит
Богатая вином долина Сивмы;
На озере асфальтовом он также
Был в Елеале почитаем. Он
Был тот, кого под именем Фегора
В Ситтиме чтил Израиль соблазненный
В пути от Нила, на беду свою
Приняв его веселые обряды.
Распространились оргии его
Вплоть до холма позорного, до рощи
Молоха кровожадного; разврат
С убийством рядом поселился. Долго
Царил он там, пока благочестивый
Иосия его не выгнал в Ад.
За ним шли духи, что от пограничной
Реки Евфрата древней до реки,
От Сирии Египет отделявшей,
Ваала или Астарета имя
Носили^[17]: если мужеского рода
Они считались –  им Ваала имя
Давалось, если женского –  тогда
Тем духам имя Астарет давали.
Ведь духи могут, если захотят,
Пол принимать любой иль оба вместе:
Субстанция их так нежна, эфирна,
Что членами не связана она;
Не бременит их тягостное мясо
На хрупком и тяжелом костяке;
По произволу принимая формы,
То расширяясь, то сжимаясь, светом
Окружены иль тьмой покрыты, могут
Эфирные намеренья свои
Они свершать –  дела любви иль злобы.
По их вине израильский народ
Так часто забывал Живую Силу
Свою, ее святые алтари
Не посещал и низко поклонялся
Пред божествами скотскими, за что
И должен был склоняться столь же низко
В бою перед копьем врагов презренных.
И вот в союзе с этими врагами
Был Аштарет, которого Астартой^[18]
У финикийцев звали и царицей
Небес считали, наделив ее
Рогами полумесяца; девицы
Сидонские, сбираясь по ночам
Перед ее блистательным кумиром
При лунном свете, пели песни ей
И приносили ей свои молитвы;
Ее в Сионе также воспевали:
Ей дерзко храм поставил на горе
Женолюбивый царь^[19], чье сердце –  правда,
Великое –  в угоду сладким чарам
Прекрасных идолопоклонниц, впало
В служенье гнусным идолам. Затем
Таммуз^[20] явился, божество Ливана,
Прельщенные которым каждый год
В дни летние сирийские девицы
О тяжкой ране плакали его,
Любовно пели жалобные гимны,
И, так как от родной горы стремится
Река Адонис к морю, в красный цвет
Окрашена, сложилося поверье,
Что каждый год Таммуза кровь течет.
Сиона дщери также заразились
Любовным пылом сказки древней той;
В своем виденьи в портике священном
Иезекииль безумства эти зрел,
Когда ему явилися картины
Служенья мрачным идолам Иуды
Отступника. Затем явился тот,
Который счел себе обидой тяжкой,
Когда однажды в капище его
Кивотом, взятым в плен, звероподобный
Кумир его обезображен был:
Лишенный рук и головы, валялся
Он на пороге храма, посрамляя
Жрецов и восхвалителей своих.
То был Дагон^[21], чудовище морское;
Имел он сверху человека вид,
А снизу –  рыбы; он высоким храмом
В Азоте был почтен и чтим был всюду
По палестинским берегам –  и в Гафе,
И в Аскалоне, также в Аккароне,
Равно и в Газе, до ее границ.
Затем пришел Риммон^[22], чей трон веселый
В Дамаске живописном находился,
На плодоносных, славных берегах
Аваны и Фарфары, рек прозрачных.
Он также дерзко Божий Дом унизил:
Утратив прокаженного раба,
Царя своим поклонникам он сделал;
Ахаз его безумный был сподвижник:
Им соблазнен, низверг он Божий Храм
И капище сирийское на месте
Его воздвиг, чтоб жертвы нечестиво
Там сожигать и чествовать богов,
Которых сам он побеждал. За этим
Вослед явилась демонов толпа,
Чьи имена от древности глубокой
Известны: Гор, Изида, Озирис^[23]
Со свитой их, чье волшебство и образ
Чудовищный в несчастье погрузили
Египет суеверный и жрецов,
Которые считали, что их боги
Скорей вселиться могут в вид животный,
Чем в образ человеческий. И даже
Израиль той заразы не избег,
Когда тельца воздвиг он близ Хорива
Из золота заемного. Тот грех
Еще удвоен был царем мятежным^[24],
Который в Дане и Вифиле вздумал
Дать образ травоядного быка
Создателю предвечному, Иегове,
Который в ночь, когда он посетил
Египет, поразил одним ударом
Всех первенцев и всех богов блеющих.
И наконец, явился Велиал^[25],
Который был всех хуже, всех распутней
Из Ангелов, отпавших от небес,
И не стыдился только для порока
Любить порок. Он храмов не имел,
И алтари ему не воскуряли;
Но кто вредил у алтарей и храмов
Ужаснее, чем он, когда жрецы
Безбожниками сами становились,
Как Илия сыны? Кто наполнял
Развратом и насилием Храм Божий?
Царит он также во дворцах, в палатах
И в пышных городах, где шум распутства
И всякое нечестье и порок
Восходят выше величайших башен;
Когда ж вдоль улиц ляжет мрак ночной,
Сыны и слуги Велиала бродят
По ним, полны нахальства и вина.
Пример тому –  Содом^[26] и ночь разврата
В Гибее^[27], где гостеприимный дом
Сам выставлял на жертву мать семейства,
Чтоб худшего насилья избежать.
 
 
Все эти были первые по силе
И по значенью; прочих было б долго
Перечислять, хоть слава их была
Обширна. Были между ними боги
Ионии, которым поклонялось
Иаваново потомство^[28] (хоть моложе
Они считались, чем Земля и Небо,
Их славные родители), –  Титан,
Перворожденный Неба, с необъятным
Своим потомством, первенства лишенный
Сатурном, младшим братом; а Сатурна
Лишил престола сын его и Реи,
Юпитер, как сильнейший; захватив
Престол, один стал царствовать Юпитер.
Сперва на Крите только и на Иде
Их знали; после выбрали они
Себе вершину снежную Олимпа
И правили в средине атмосферы,
Не поднимаясь выше в небесах.
Они царили и в ущелье Дельфов,
В Додоне и во всей земле дорийской;
Другие же с Сатурном-стариком
Оттоль за Адриатику бежали,
Чтоб в Гесперийских жить полях иль дальше –
У кельтов, вплоть до крайних островов.
 

 
Пришли они и многие другие,
Потупив грустно взоры; но в глазах
У них все ж искра радости мелькала:
В Вожде своем не видели они
Отчаянья, –  потерю сознавая,
Не потеряли все ж самих себя.
Он это видел, и хоть тень сомненья
Слегка скользила на его лице,
Но, гордости привычной вновь набравшись,
Цветистой речью, более достойной
По внешности, чем сущностью своей,
Он постарался их испуг рассеять
И мужество искусно возбудить.
Затем поднять немедленно велел он
При звуках труб военных и рожков
Могучий стяг свой боевой; гордился
Высокой честью быть знаменоносцем
Азазиил, высокий Херувим.
И вот с древка блистательного знамя
Он развернул; взвилось оно, сверкая,
Как метеор, по ветру развеваясь,
Богатое каменьев драгоценных
Обилием и золотым шитьем,
Изображавшим славу и трофеи
Бессмертных Серафимов; в это время
Металла звуки трубные гремели.
Все войско испустило громкий крик,
Торжественно потрясший своды Ада
И вне его заставивший дрожать
Все царство древней Ночи и Хаоса.
И в этот же момент сквозь адский мрак
Взвилось знамен блестящих десять тысяч,
Переливавших яркими цветами,
И вслед за ними вырос копий лес,
И шлемов тьмы несметные явились,
И стройно щит теснился ко щиту
В неизмеримом множестве. Фалангой
Сомкнувшися, идут они при звуках
Дорийского мотива флейт и нежных
Гобоев –  дивной музыки, какая
Героев древних в битве вдохновляла,
Внушая им не бешеную ярость,
А доблесть лишь сознательную: смерть
Тогда была им не страшна, и бегства
Иль отступленья не было для них;
Была в ней сила также и к смягченью
Торжественной мелодией своей
Мятежных дум, тревог, печали, скорби
У смертных и бессмертных. Так, дыша
Единой силой, думою единой
Объяты, молча двигались они
При звуках флейт, смягчавших сладким пеньем
Им боль шагов по раскаленной почве.
И вот они все стали перед ним
Щетинистым и грозно длинным фронтом,
Как старые бойцы, блестя оружьем,
В порядке строгом копий и щитов,
И ждут вождя могучего команды.
Испытанным он оком их обвел,
И рассмотрел всю массу мощной рати
И всех ее частей расположенье,
Божественный их облик и осанку,
И наконец число их сосчитал,
И гордостью его взыграло сердце
И подкрепилось видом этих сил.
С тех пор как люди созданы, не видел
Никто еще таких огромных полчищ,
Которые, в сравненьи с этой ратью,
Не походили б на полки пигмеев,
Когда-то воевавших с журавлями,
Хотя бы вся гигантская толпа
Из Флегры^[29], и герои Илиона
И Фив, и все союзные их боги
Соединились, и примкнули б к ним
Все те, которых сказки и романсы
Об Утеровом сыне^[30] воспевают,
И с ними храбрых рыцарей Британских
И Арморийских славный круг^[31], и все –
Неверные иль христиане, –  в битвах
Турнирных знаменитые в Дамаске,
Иль в Аспрамонте, или в Монтальбане,
В Марокко, в Трапезунде, или те,
Которых войско выслала Бизерта
От африканских берегов, когда
Великий Карл и все его вельможи
При Фонтарабии разбиты были.
Вся эта рать, столь славная, сильней
И доблестней всех смертных без сравненья,
Смотрела все ж на грозного Вождя
Со страхом и почтеньем; он, всех выше
По облику и по осанке гордой,
Стоял подобно башне. Лик его
Еще не вовсе потерял сиянье
Природное свое; в нем виден был
Еще Архангел прежний, хоть отчасти
Его уж слава потемнела. Солнце
Так при восходе смотрит сквозь туман
На горизонте или при затменьи,
Покрыто лунным диском, тускло светит
На половину лишь земного шара
И призраком зловещих перемен
Царей пугает. Так, хоть помраченный,
Архангел все же ярче всех сиял;
Лицо его, однако, сохраняло
Глубокие рубцы от страшных молний,
А щеки побледнели от забот;
Но под бровями с гордостью упорной,
С неукротимым мужеством и жаждой
Отмщения суровые глаза
Смотрели, хоть сквозили в них невольно
И угрызенья совести, и жалость
К собратьям –  иль к сопутникам, вернее,
По преступленью, –  к тем, кого он видел
Иными в дни блаженства, осужденным
Теперь навек за это соучастье.
Мильоны духов по его вине
Отныне милость Неба потеряли,
Извергнуты за дерзостный мятеж
От вечного сиянья; хоть и твердо
Они держались верности ему,
Но слава их небесная померкла.
Так смотрят дубы гордые в лесах
Иль горные, в могучей силе сосны,
Когда огонь небес их опалит:
Хоть все еще высокие, с сожженной
Вершиною стоят стволы нагие
На почве обгорелой. Он дал знак,
Что будет речь держать; они же, сдвоив
Ряды свои, крыло к крылу, стеснились
И обступили близко полукругом
Его и всех вельмож его в безмолвном
Вниманьи. Трижды речь он начинал,
И трижды, несмотря на гнев надменный
Вдруг вырывались слезы у него,
Какими могут Ангелы лишь плакать.
Но наконец, хоть вздохи прерывали
Слова его, они нашли свой путь.
 
 
«О вы, бессмертных Духов мириады!
Вы, Силы необорные, кого
Мог побороть один лишь Всемогущий!
Наш бой был не бесславен, хоть исход
Ужасен был, чему свидетель грустный
И место, где находимся мы ныне,
И страшная в самих вас перемена,
Которую мне больно и назвать!
Какая сила мысли предсказала б,
Предвидела б, могла бы опасаться,
Хотя б была углублена всем знаньем
В былом и настоящем, чтобы сила,
Увы, такого множества богов,
Стоявшая так крепко, как стояли
Вы все, могла бы быть побеждена?
Кто и теперь, и после пораженья,
Не верил бы, что эти легионы
Могучие, несметные, которых
Изгнание опустошило Небо,
Вновь не могли б восстать, подняться снова
И родиной своею овладеть?
Что до меня, то жители все Неба
Свидетели –  обманывал ли я
Надежды их советом неудачным
Иль бегством пред опасностью? Но Тот,
Кто царствует один теперь на Небе,
На Троне безопасно восседал,
Поддержанный своею древней славой,
Согласием всеобщим иль привычкой;
Свое величье Он являл пред всеми,
Но силу всю Свою от нас скрывал;
И мы ее изведать попытались,
И это нам паденье принесло.
Теперь Его могущество мы знаем
И также знаем силу всю свою;
Теперь Его нам вызывать не нужно,
А если нас на новую войну
Он вызовет, не нужно нам бояться.
Итак, отныне лучшее для нас –
Намеренья свои хранить безмолвно
И достигать обманом иль коварством
Того, чего дать сила не могла.
Тогда в конце концов Он убедится,
Что тот, кто силой победил врага,
Лишь победил его наполовину.
Возможность есть, что новые миры
Пространство породит; об этом слухи
Не раз уже носились в небесах:
Молва гласила, что давно намерен
Он их создать и новый род созданий
Там поселить, которых будет Он
С особенным вниманием лелеять
И охранять их, как сынов Небес.
Туда, быть может, хоть из любопытства,
Придется сделать первый наш набег,
Иль, может быть, еще в иное место.
Ведь эта бездна адская не может
Небесных Духов вечно заключать
В плену, и эта тьма не может вечно
Висеть над нами здесь. Но эти мысли
Должны мы зрело обсудить. Исчез
Навеки мир; кто может о смиреньи
Здесь говорить? Итак война, война,
Открытая иль тайная, навеки!»
 
 
Так он сказал; и чтобы подтвердить
Слова его, сверкнули миллионы
Мечей огнистых, быстро извлеченных
От бедр могучих Херувимов. Блеск
Внезапно Ад весь озарил. Свирепо
Всевышнему они грозили; гордо
Мечами, крепко сжатыми в руке,
О звонкие щиты они стучали
И раздавался грозный шум войны,
Бросая вызов ввысь, до сводов Неба.
Неподалёку там была гора;
Ее вершина грозно изрыгала
Огонь и клубы дыма, а все скаты
Покрыты были коркою блестящей –
Знак верный, что скрывалась в той горе
Руда металлов, порожденье серы.
Туда спешит, от прочих отделясь,
Крылатая толпа, уподобляясь
Саперам, что с лопатой и киркой
Пред королевским войском поспешают
Прорыть траншеи в поле или валом
Весь лагерь обнести. Их вел Маммон^[32],
Всех менее возвышенный из духов,
Которые отпали от Небес;
Еще когда он в небе жил, все долу
Склонял свои он взоры, восхищаясь
Богатствами небесной почвы, златом,
Ногами попираемым, охотней,
Чем радостью Божественных видений
И чем-либо высоким и святым.
Он был виной, что по его внушенью
Впервые люди стали раздирать
Земную грудь рукою нечестивой
И матери-земли святые недра
Преступно осквернили грабежом,
Ища сокровищ, коим лучше было б
Остаться там сокрытыми от нас.
Так и теперь ведомая им банда
Широкую раскрыла вскоре рану
В горе и жилы злата обнажила.
Пускай не удивляется никто,
Что Ад хранит богатства: эта почва
Всего благоприятней для того,
Чтоб в ней тот яд родился драгоценный.
Здесь видеть бы могли все те, кто гордо
Готовы смертных подвиги хвалить
И с восхищеньем говорить охотно
О Вавилоне и царях Мемфисских,
Как величайших памятников слава,
Вся сила, все искусство их творцов
Превзойдены легко и быстро были
Отверженными Ангелами: в час,
В единый час создать они успели,
Что люди бы едва ли в целый век
Работы неустанной сотворили
Трудами рук бесчисленных. Одни
Построили ряд келий по равнине,
Под каждую был проведен канал
Из озера, и в нем огонь тек жидкий;
Другие с удивительным искусством
Формировали грубую руду
По всем сортам, снимая пену шлаков;
А третьи быстро вырыли в земле
Различнейшие формы и сумели
Все полости и все их уголки
Наполнить разом пламенною массой,
Из келий проведенной. Так в органе
Единым дуновением мехов
Все трубы, наполняясь, звучно дышат.
 
 
И вот восстало быстро из земли,
Как испаренья ввысь восходят, зданье
Громадное при гармоничных звуках
Симфоний сладких и при пеньи нежном;
То был высокий храм, вокруг него
Пилястры и дорийские колонны
С прекрасным архитравом золотым,
Карнизами и фризами резными.
Он пышно разукрашен был, а крыша
Из золота чеканного была.
Ни Вавилон, ни сам Каир великий
В дни славы и величья своего
Такого зданья не имели, чтобы
Там поселить Сераписа^[33] иль Бела^[34],
Богов своих, иль трон царей поставить,
Как ни старались роскошью своей
Египет и Ассирия друг друга
Затмить. Стоял величественный храм
В своей могучей высоте, а двери
Вдруг распахнули бронзовые крылья,
Чтоб показать внутри его обширность
И совершенно гладкий ровный пол.
С высоких сводов, магией искусной
Подвешены, сияли сотни ламп,
Как звезды, и светильники сверкали,