Цитаты из книги «Женщина французского лейтенанта»

Он словно заглянул в иной мир: новая реальность, новые причинно-следственные связи, новое творение.

А дальше он сделал радикальный вывод: Так он отправил в урну свой век, призрачный и глубоко порочный.

Он словно увидел этот век с его бурной жизнью, с его железными установками и жесткими условностями, с его подавленными эмоциями и насмешливым юмором, с его умеренной наукой и неумеренной религией, с его коррумпированной политикой и незыблемыми социальными кастами, как тайного врага его собственных потаенных желаний. Вот где он обманывался… В этом мире нет ни любви, ни свободы… а также мысли, целеполагания и даже злого умысла, поскольку обман заключен в самой его природе – в нем нет ничего человеческого, это машина. Вот он, порочный круг со всеми неудачами, слабостями, раковыми опухолями и роковым изъяном, который сделал его тем, какой он есть: олицетворение нерешительности, а не реальности, скорее сон, чем явь, скорее молчание, чем слово, кусочек мяса на косточке вместо действия. Ископаемое! Вроде живой, а уже труп.

Бедный Чарльз, загляни в свое сердце. Ты приехал в этот город, чтобы доказать самому себе: я еще не угодил в тюремную камеру под названием «мое будущее». Но побег из тюрьмы – это не один предпринятый шаг, мой друг. Так же как одним шажком не преодолеть расстояние отсюда до Иерусалима. Каждый день, Чарльз, каждый час надо делать следующий шаг. Каждую минуту надо быть готовым к тому, что в тебя вобьют гвоздь. Выбор очевиден. Ты остаешься в камере, отсиживая срок за долг, честь, самоуважение и чувствуя себя комфортно и в безопасности. Или ты на свободе, пока тебя не распнут. Ты в компании камней, колючек и выставленных спин, окруженный всеобщим молчанием и ненавистью.

но оставался Христос, страшная, не укладывающаяся в уме аномалия

Существует мой долг. Ах, Чарльз, Чарльз, эти слова я прочитывал в глазах самых немилосердных людей. Долг – всего лишь горшок для хранения. Как величайшего зла, так и величайшего добра.

И возник диалог между его лучшей и худшей половинами… или между ним и распятой фигурой в темной глубине церкви.

Мир верил в его божественность, а потому отдельные неверующие особенно испытывали на себе его укоры. Между жестокостями нашего века и нашей виной мы воздвигли громадное министерство здравоохранения и социальной помощи – широкая благотворительность под государственным контролем. А викторианцы жили куда ближе к жестокой реальности; наиболее просвещенные и чувствительные считали себя персонально ответственными, и потому было гораздо труднее, особенно в тяжелые времена, отвергать этот всеобщий символ сострадания. В душе Чарльз не желал быть агностиком. Не нуждаясь в вере, он вполне счастливо жил без нее, а разум, знание Лайелла и Дарвина убеждали его в том, что можно обходиться и без догмы. И вот он плакал – не из-за Сары, а из-за своей неспособности наладить разговор с Богом. Сидя в темной церкви, он осознал, что все провода отключены. Связь невозможна.

– Я не это имела в виду. Их доброта мне известна. Но я, мистер Смитсон, как этот терновник. Никто ведь его не обвиняет в том, что он здесь растет один-одинешенек. Но если бы он прошелся по Брод-стрит, то это было бы оскорблением общества. Тут он запротестовал:– Дорогая мисс Вудраф, вы же не хотите мне сказать, что ваш долг – оскорблять общество. Если я вас правильно понял.Она полуобернулась. – Но разве общество не желает отправить меня в такое же одиночество?

Один взгляд на Милли и ее десять братьев и сестер оставил бы от мифа о «беззаботной пастушке» кучку пепла; вот только мало кто так смотрел. Каждый век, каждый повинный век воздвигает высокие стены вокруг своего Версаля, и лично я больше всего ненавижу, когда эти стены создаются литературой и искусством.