Пока я стоял так в ночи, мой взгляд скользнул по вершине холма, и там оказался Коротыш, вернувшийся к своему телескопу. Я-то думал, он спит в своей комнате, и притом что я почти не сомкнул глаз, но не слышал, чтобы он выходил из дома. Вокруг него, точно феи, кружился целый рой светлячков, окутывая сиянием маленьких желтых огоньков.

Я направился к его обзорному пункту, но, неизвестно отчего, решил сделать крюк и подойти к нему со спины. Сам не знаю, что взбрело мне в голову. Когда я, осторожно ступая, оказался совсем рядом, он не оборачиваясь произнес:

– Ты топочешь, как чертов бизон. Будет время, мы над этим поработаем.

– Вообще-то я старался не шуметь, – сказал я, шагнув вперед, чтобы встать с ним рядом. Он так и не оторвался от телескопа.

– Для бизона ты подкрался почти беззвучно, – сказал он.

– Ты вправду собрался мне помочь? – спросил я. – Слушай, это очень серьезно.

– Собрался, но, похоже, на уме у тебя другой вопрос. Ты не уверен во мне из-за моего роста? При нашей встрече ты сразу же обронил что-то в этом роде.

– Не знаю, – сказал я. – Прямо сейчас я не знаю, что подумать о многих вещах. Если начистоту, у меня голова идет кругом да еще и вся шея сзади обгорела. Ну ладно, я действительно подумал, что при твоем росте задача может оказаться тебе не по силам. Вот так. Ты спросил, а я ответил.

– Гораздо лучше, когда люди выкладывают начистоту, что обо мне думают. Все эти недомолвки, увертки, взгляды искоса – меня это здорово бесит. Какое-то время назад я пришел к определенному выводу. Вернее сказать, к заключению, которое избавило меня от многих неудобств. Не могу сказать, что это заключение подходит на любой случай и я могу на него улечься, как на пуховую подушку, но моя постель стала значительно удобнее, как только я смирился с тем, что не смогу измениться. Так что мой рост, главным образом, проблема окружающих, хотя мне не помешало бы найти способ поудобнее забираться в седло. Это по поводу твоих сомнений. Еще вопросы будут?

– Юстас может отыскать их след?

– Может. И справится с этим куда лучше меня, но не позволяй ему слишком о себе возомнить, потому что, стоит ему возгордиться, его сразу же тянет к бутылке – а с бутылкой ему не совладать. То же самое выйдет, если он заскучает. С выпивкой ему сносит башку. Потому я и держу здесь его штуцер. Как и то, что он частенько оставляет мне свой заработок, ему же на пользу. Монета в кармане для него как змея. Он спешит с ней распрощаться, а я, напротив, не склонен к расточительности. Впрочем, теперь и я на мели.

– Выходит, ты хранишь штуцер, чтобы он не обменял его на выпивку?

– Чтобы он не перестрелял все, что попадется на глаза. Видишь ли, цвет его кожи дает повод для всякого рода придирок, а наш Юстас не такой человек, чтобы безропотно это сносить. У него цвет, у меня рост – чем не причина держаться вместе? У каждого на шее по альбатросу.^[1] Ну а если хочешь знать, можем ли мы сделать работу, уверяю, что можем, но не обещаю, что в конце не будет много грязи. Грязь – основа любого предприятия, малыш.

– Мне шестнадцать, – сказал я.

– С чем и поздравляю, – ответил он. – Надеюсь, будет и семнадцать.

Все это он произнес, не отрываясь от наблюдения в свой телескоп. Теперь он отстранился и спросил:

– Хочешь взглянуть? Только ничего не трогай. Просто приложи глаз к трубе и держи руки подальше, чтобы не сбить настройку. Я как раз все отладил.

Я шагнул и заглянул в телескоп. Все видимое пространство заполнила луна. И на ней проступали тени.

– Что там за тени? – спросил я.

– Кратеры. Может быть, горы. Недавно в журнале я прочитал рассказ, в смысле, журнал попал ко мне недавно. В Задворье в большой лавке один чудак хранит для меня журналы, которые не может продать. Так вот, в рассказе человек отправился на Марс, он просто раскинул руки и захотел туда перенестись. Так и случилось, и он оказался в странном мире, наполненном странными существами и чудовищами. Отличный рассказ. Как-то ночью, на этом самом месте, разглядывая не Луну, а Марс, я подумал: «А что, если и мне попробовать?» Но сразу же спохватился, а если вправду смогу? Там с чудовищами мне пришлось бы туго, вокруг одна сушь, никаких деревьев. Читать было увлекательно, но вряд ли стоило повторять, проблем хватает и без марсиан. К тому же с желаниями я давно завязал. Но, быть может, там, далеко, кто-то есть. Кто-то вроде нас, а возможно, и лучше. Мне снится иногда мир, не такой, где я был бы выше всех, а чтобы все были, как я. Только это несбыточный сон. Уж я-то знаю. Мечты не становятся явью, и нет никакой настоящей любви или Счастливой Страны Вечной Охоты.

– Не знаю, готов ли поверить, – сказал я, отступая от телескопа. – По крайней мере, насчет настоящей любви. Думаю, она есть и каждому суждено ее встретить, нужно только дождаться.

– Серьезно?

– Мои родители очень друг друга любили.

– Любили?

– Они умерли.

– Как это случилось?

– Болезнь забрала обоих, – ответил я, решив не раскрывать все обстоятельства, иначе Коротыш еще сочтет меня разносчиком оспы, готовым его заразить. – Потому мы с Лулой и оказались с дедом на пути в Канзас.

– Так он оставил тебе свою ферму на продажу?

– Верно. Он не думал, что вернется.

– И в этом не ошибся.

– Да, так и вышло, – сказал я.

– Ну, дело ваше, только настоящая любовь, как говорится, с первого взгляда, или какой-то крылатый купидон для меня полная чушь. Вот я, в мои сорок с лишним лет, так и не нашел женщины с длинными ногами, чтобы разрешила карлику между ними пристраиваться, если только ей не платят за услуги. Какая там любовь? Откуда? Наверное, к кому-то привыкаешь, и тогда это называют любовью, но не поверю я в любовь с первого взгляда или в предначертанную, как в книгах расписывают. Если постараться, что-то может возникнуть, но это как сварить похлебку, а не так, что любовь поджидает тебя – разве только в собственных мечтах. Бывает похоть или же потребность, способная вырасти в любовь, но никакого предначертания.

– Как это грустно, – сказал я. – Когда выясняется, что все либо дело случая, либо результат твоих стараний и нет никакого божественного провидения.

– О, вот ты куда? Божественное провидение? – Коротыш покачал головой. – Насчет грусти, что же, она, по моему мнению, свойственна человеческой натуре. А вот печалиться по поводу того, что нет истинной любви или божественного провидения, как раз не стоит. Совсем наоборот. Можно избежать многих разочарований и пустых надежд.

– Уверен, что Господь наметил план для каждого из нас, – сказал я.

– Наметил план?

– Да.

– Предначертание?

– Да.

– О, так смерч, потопивший паром, то, что подстрелили твоего деда, наконец, то, как похитили и увезли твою сестру, а ты едва не утонул – все это часть его плана?

– Думаю, это так.

– Так что тогда переживать за сестру? Раз уж таков план, что толку в твоих переживаниях и терзаниях, если все закончится так, как намечено?

– Мой дед не сокрушался, – сказал я. – Не то что я. Он верил в Господа. И верил в его план.

– Да, и Господь вытянул ему хорошую карту, верно?

– На все воля божья.

– Которую нам не дано узнать.

– Когда-нибудь, на небесах, быть может.

– Представим, ты в городе и по улице с двух сторон во весь опор несутся лошади – станешь ты оглядываться, прежде чем перейти улицу?

– Разумеется.

– Тогда все твои рассуждения ерунда. Раз уж все предопределено, лошади собьют или не собьют тебя, и не важно, в какую сторону ты посмотришь, план уже составлен.

– Есть здравый смысл, – сказал я.

– Нет, если верить, как ты.

От таких разговоров голова у меня разболелась и вспомнились странные вопросы, которые задавала Лула. Дальше я решил отмалчиваться и не продолжать эту тему.

Коротыш тем временем вернулся к своему телескопу.

– Знаешь, как я стал интересоваться звездами, Луной и планетами?

Признаться, мне было все равно, но раз уж я надеялся на его помощь, стоило выказать хотя бы поверхностный интерес.

– Нет, – сказал я. – И как же?

– Как-то мне случилось прочесть книгу некоего Лоуэлла. Он описывал Марс, каналы, которые, он считал, там находятся. Если, скажем, посмотреть в телескоп, даже такой неказистый, как у меня, несомненно поймешь, откуда он взял свои идеи. Да еще этот рассказ – пусть и выдумка, но он здорово меня раззадорил. Пришлось с каждого заработка откладывать порядочную сумму, чтобы заказать себе эту вещицу.

– Оно того стоило?

– Да, несомненно.

Пока мы разговаривали, мысли мои вертелись только вокруг сестренки, которая теперь неизвестно где с этими негодяями, один из которых застрелил нашего деда, а все вместе они грабители и убийцы, не говоря о прочем. Меня подмывало напомнить об этом, да я знал, что это бессмысленно. Сегодня мы никуда не отправимся. В придачу здравый смысл мне подсказывал, что Коротыш и Юстас, похоже, не врали насчет того, что могут отыскать следы.

Коротыш продолжил:

– Видно, тебя не оставляют мысли, что вышло ужасное недоразумение, и ты надеешься, что сестра сумеет сбежать, вы встретитесь, и все будет по-старому. Такое, в общем, возможно. Только дело не в твоем желании. Тут, скорее, нужно благоприятное стечение обстоятельств, а еще она должна все спланировать заранее. По-твоему, она на это способна?

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Вот тебе и ответ. Напирай лучше на то, чтобы мы смогли ее отыскать и вернуть назад, и помни: ты сам определяешь, как дальше все обернется. Может статься, мы ее и не вернем. Однако будь уверен, мы отыщем ее, если она жива, и, скорее всего, даже мертвую, найдем и остальных и позаботимся о твоем деле, как договорились. Только не забывай – в итоге все может сложиться не так хорошо, как ожидаешь.

– Я понимаю, – сказал я.

– Возможно, да молодость слишком наивна. Лучше я расскажу кое-что о том, почему не верю в чудеса. Я родился от человека, назвавшего меня Реджинальд Джонс. И долгое время считал, что вырасту таким, как положено, и он сможет гордиться своим сыном. Да вот не вырос. А он называл меня своим проклятым карликом. Мать любила меня и звала Реджи. Она умерла, когда мне исполнилось девять. Тогда же отец заставил меня работать, как говорится, от зари до зари. Жестокий был человек. Когда мне исполнилось десять, он сдал меня в аренду на хлопковую плантацию, как вьючную скотину. Раз утром я ехал туда на пони по имени Старый Чарли и свалился, да так, что лопнула барабанная перепонка. Ужасное падение. Я едва смог подняться, все плыло перед глазами. И я вернулся домой, кровь лилась из ушей. Там отец взял плеть и стал хлестать меня, пока вся рубаха на моей спине не пропиталась кровью. Я залез на пони, вернулся на хлопковое поле и работал целый день. Вот так мне жилось. Работа до упаду – и никаких вариантов. Годом позже отец сказал мне, что мы отправляемся в цирк. Трудно описать, как я тогда обрадовался – не только из-за детского восхищения цирком, который в то время оставался для меня чем-то таинственным, но и потому, что отец дал мне возможность побыть при нем. Мы и вправду отправились в цирк, но вернулся он без меня. Я остался. Он продал меня в цирк за довольно скромную сумму. Можешь вообразить? Я не оправдал ожиданий, оказался не тем Реджинальдом. После смерти дорогой матушки я стал ему обузой, и он продал меня, как домашнюю утварь. Там по милости владельца меня содержали как дикого зверя. И позволь заметить, очень скоро я узнал, что цирк не такой забавный, как я думал. Даже близко.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Коротыш уселся на траву, и я последовал его примеру.

– Не о чем жалеть, – сказал он. – Такова жизнь, и, если смотреть непредвзято, здесь есть над чем посмеяться – основа для жизненной философии. Полностью не доверяй никому. Я сделал несколько исключений. Юстасу я доверяю, правда, если он напьется, берегись и зверь, и человек. Даже Боров прячется, если он пьяный, а Боров ничего не боится. Я верю в восходы и закаты, хотя знаю, что однажды солнце проделает это без меня, и мне странно это представить. А тебе?

– Никогда об этом не задумывался, – сказал я.

– Не слишком склонен к размышлениям, а?

– Вообще-то, я не знаю.

– Не слишком размышляешь над своими мыслями, – сказал Коротыш и отрывисто хмыкнул. –  Пока я был с цирком, человек – его звали Карлик Уолтер – приучил меня задумываться о многом, в том числе о себе самом. Не знаю, пошло ли оно на пользу, или же стоило так и оставаться в тени невежества. Как-то он сказал, что те, кто не хочет обдумывать, что творят, окутаны тенью глупости, но им это нравится. Там прохладно и приятно. Он и цирк были моими учителями. Я не пытаюсь сойти за мудреца, просто даю понять, что большинство идут себе по жизни, не слишком задумываясь. Возможно, в расчете на пресловутую землю обетованную, куда мы отправимся после смерти, притом в глубине души понимаем, что лишь стараемся заставить себя верить в ее существование из боязни небытия.

– Как я говорил, я верю, что Господь наблюдает за нами.

– Если он там, наверху, то всю мою жизнь смотрел в другую сторону или, по крайней мере, не предоставил мне того, что другие назвали бы шансом.

– Он даровал испытание.

– Я не хотел испытаний, – сказал он. – Я хотел быть высоким. А получил только Карлика Уолтера и других карликов вместе с цирком. Правда, Уолтер был образованным и обучил меня на Шекспире, Данте, Гомере, поэзии и философии и на собственном опыте. Еще научил быть клоуном, чтобы другие могли смеяться над моим убожеством. Потом мне очень редко выпадал повод посмеяться, как и желание дать посмеяться другим.

Карлик Уолтер дал мне мое единственное образование. Но вот цирк… как я его ненавидел. Ненавидел людей, для которых мы работали, если работа за пищу и кров может так называться. Раз лев, которого били кнутом и тыкали железной палкой, убил и растерзал укротителя прямо на глазах у публики – но никто не ушел. Демонстративно возмущаясь, они смотрели, как лев съедает свой обед. А для нас, клоунов-карликов, случился красный день календаря, и мы дружно отметили, приняв по стаканчику. Лев исполнил то, о чем все мы мечтали, – убил одного из больших людей. Как говорится: «С паршивой овцы хоть шерсти клок».