(2)

Пока меня крутило под водой, я решил, что погиб. Со всех сторон в тело колотились какие-то обломки, сознание угасало, но река вынесла меня на поверхность. Казалось, легкие вырвутся из груди – так отчаянно я втянул в себя воздух. Я погрузился еще раз или два и наконец понял, что неведомо как очутился на берегу. Вернее, только наполовину. Ноги оставались в воде, а остальная часть меня поместилась в какой-то ложбинке.

Следующее, что я увидел, – крутящийся водяной смерч, узкий, но яростный, будто дикая кошка, сплетенный из ветра, реки и обломков повозки. Он приподнял мне ноги, намереваясь утянуть за собой, но я крепко вцепился в какие-то торчащие из берега корни. Дальше все тело поплыло в воздухе, но я не выпускал узловатые корни, и водяной смерч прошел мимо, бросив меня, как ненужный мусор. Помогая руками, я чуть высунулся над краем моей норы, глядя, как кружащий дьявол рвет поверхность реки и обрушивается на берег, раскидывая вокруг обломки деревьев. Он взвыл в последний раз, точно раненый зверь, и утих так же быстро, как появился, в облаке из листьев, веток и грязи нырнув в лесную чащу.

Я ощупал голову. Несколько ссадин кровоточили, но, по сравнению с тем, что я пережил, это было не в счет. На карачках выполз из своего укрытия на твердый берег. Я не мог встать на ноги, приходилось ползти. Я был слабым, как новорожденный котенок. Присев на берегу, оглянулся на реку. Дождь поутих, но все еще шел.

На воде колыхались обломки парома и нашей повозки, и между ними я увидел паромщика. Лицо его было погружено в воду, правая рука торчала из плечевого сустава под совершенно невозможным углом. Предплечье тоже вывернуто, а пальцы шевелились, будто он подавал из-за спины какие-то знаки. Только шевелила их вода. Наконец река унесла его из виду. Я попытался встать на ноги, но снова присел. Похоже, небо оказалось у меня под ногами, а земля наверху.

Тут я почувствовал на плечах чьи-то руки. Обернувшись, я увидел мужчину и молодую женщину. Как раз мужчина и держал меня за плечи. Тощий малый в огромной шляпе, которая едва на проглотила его голову. Вряд ли можно выглядеть глупее, даже напялив корзину на свою репу.

– Ты как, паренек? – спросил он.

– Бывало лучше.

– Да уж, – сказал он. – Я видел, как это было. Я и Матильда.

– Точно, – сказала женщина. – Мы видели.

Как и ее спутник, она промокла до нитки. Простоволосая брюнетка с длинным лицом и подбородком, где поместилась бы еще одна физиономия. Будь она хоть капельку тоньше, а одежда чуть более изношенной, я смог бы разглядеть ее хребет, да и ландшафт за ее спиной.

– Все к черту унесло, как языком слизнуло, – сказал мужчина.

– Кто-нибудь уцелел? – спросил я.

– Кто погиб, не знаю, – сказал он, – только видел, на тот берег выбрались трое и девушка, да еще лошади. На одну сели толстяк и здоровенный малый, на другую – девушка и ниггер. Сдается, компания была ей не по нутру.

– А тело старика нигде не видели?

– Не, – сказал мужчина. – Не видали. Разве еще здоровую гнедую – вон там, на дереве.

Поглядев, куда он указывал, я увидел лошадиную ногу между ветвей разломленного пополам вяза.

– Так вот почему они ехали парами, – произнес я. Не то чтобы рассуждал, скорее сорвалось само собой.

– Надо думать, – сказал он.

– А мулов не видели?

– Ну да, на пароме, потом недолго в речке, – сказал он. – Один-то улетел, а еще два в воде были. А после их не видел. Были, значит, и нет их. Может, сомы утянули. Или унесло. С таким ветром не мудрено. Не заметишь, что к собственному заду прилипло.

Женщина фыркнула, как лошадь, и мужчину это развеселило. Он рассмеялся, только мне было не до смеху.

– Те, кто перебрался, ты их знаешь? – спросила Матильда.

– Только мою сестру, Лулу. С нами был еще дед, но его застрелили. Он умер прежде, чем налетел смерч. А эти забрали мою сестру. Я должен ее вернуть.

– Если и переплывешь на тот берег, пешком, без лошади, их не догнать. Да и вода еще слишком бурная. Тут, пожалуй, и аллигатору не переплыть. Лучше ступай доложиться властям. Идти-то сможешь?

С его помощью, как я убедился, я смог держаться на ногах, но меня все еще пошатывало.

– Нам, значит, надо куда-то тебя доставить, – сказал мужчина. – Мы, вот, с женой, хотели испробовать новый паром, на пикник, вроде как, переправиться. Такое дело. Глядели с горы, пока тот паромщик вас перевезёт. А тут этот вертун.

– Не видала вертунов прежде, – сказала Матильда. – Ни по воде, ни посуху.

– Мне довелось, раза три-четыре, – сказал мужчина. – Но такого мелкого, и чтобы шел прямо по реке, ни разу. А этот прямо что-то. Слыхал, как ниггеры болтали о таком деле, вертуне в реке, да решил, обычные ниггерские байки.

– Как будто ненастоящий, – сказала Матильда.

– Очень даже настоящий, – сказал я.

Мужчина потрепал меня по плечу.

Искать правосудия в Задворье, где свирепствовала оспа, смысла не было никакого – тем более дорогу с двух сторон охраняла вооруженная стража. Подумав немного, я сказал:

– Буду очень благодарен, если довезете меня в Сильвестер. Знаю, это не ближний город, но там хоть карантина нет, как в Задворье. Я бы вам заплатил, да денег нет.

– Да не вопрос, – сказал мужчина, показав ряд здоровых лошадиных зубов. – Сильвестер всего в нескольких милях. Вообще не парься. Мы ведь сами оттуда. Тебя как звать?

– Джек, – сказал я.

– А я Том, – ответил он.

Их повозка стояла на холме. С брезентовым верхом, как те повозки в старину. С места, где я сидел, было хорошо ее видно. Поддерживая с двух сторон, они помогли мне подняться и отвели к ней. Там опустили подножку и усадили меня внутрь. Следом появились сэндвичи и теплый чай в большом кувшине, меня напоили и накормили. Так принято у нас, у южан. Случись беда, первым делом надо подкрепиться и выпить чаю или кофе.

И подействовало. Силы начали понемногу возвращаться, и хотя я все еще был как в тумане, но попросил отвезти меня в Сильвестер поговорить с шерифом. Я не забыл про деда, но понимал, что выстрел прикончил его еще раньше, чем налетел смерч. От мысли, что его тело унесла вода, мне становилось дурно, но Лулу похитили, а время уходило, так что пришлось сделать выбор в пользу живых.

Мы приехали в город, и меня ссадили у конторы шерифа. Сразу же стало понятно, что дела не очень, потому что город походил на ящик с котами, который перевернули и вытряхнули наружу. Вокруг сновали люди, и в банке творилась какая-то суета. Напротив, через улицу я увидел контору того самого Коутона Литтла, о котором говорил дед; прямо на оконном стекле белой краской крупно были написаны его имя и род занятий. Только мысли мои разбегались, и я ограничился тем, что нащупал карман, где лежали промокшие бумаги. Слишком многое вокруг отвлекало, вроде стоявшей перед входом в банк повозки, с края которой торчала пара сапог, а их обладатель был укрыт заляпанным брезентом. Улицу покрывали пятна, местами еще не высохшие. На тротуаре перед банком растекалась большая темная лужа, на вид из запекшейся крови. Всего в нескольких шагах лежала мертвая лошадь, а возле двери банка к стене прислонили широкую доску. На нее уложили труп какого-то парня, а мужчина на улице возился с камерой «Кодака», из тех, где объектив устроен наподобие аккордеона. Он делал фото того парня. Даже не подходя ближе, я разглядел, что мертвец весь изрешечен пулями. Вдобавок он лишился части головы и уха, но сдвинутая набок, будто в насмешку, шляпа с короткими полями прикрывала отсутствующую половину. Одежда была разодрана и пропиталась кровью. В доску по обе стороны головы были вколочены гвозди, обмотанные веревкой, пропущенной под подбородком. Одну руку согнули на груди и для достоверности поместили в ладонь револьвер. В общем, мертвец выглядел убедительно.

– Проклятье, – сказал Том. – Тут, похоже, вышла хорошая заваруха.

Картина, безусловно, была занимательная, но меня больше заботили собственные проблемы. Я поблагодарил Тома с Матильдой, и их повозка покатилась дальше, а я направился в контору шерифа. Дверь туда была открыта настежь. У конторского стола паренек чуть постарше меня был занят тем, что опустошал ящик, раскладывая содержимое по столешнице. Дальнюю часть помещения занимала тюремная камера, где устроился невысокий плотный блондин. Он сидел на табурете, вокруг головы повязана мешковина, из-под которой сочилась кровь. Одна его нога была в лубке, а лицо сплошь покрывали сине-черные пятна, как у крапчатой гончей.

– Могу я видеть шерифа? – обратился я к парню, опустошавшему стол.

– Дверь оставь открытой, – сказал он. – Не хочу, чтобы кто-то подумал, что я тут прячусь.

Признаться, я не понял, о чем он, но выяснять не было желания. Вместо этого я подошел к столу и повторил свой вопрос.

– Найдешь под брезентом на телеге, что по ту сторону улицы.

– А вы кто?

– Заместитель, – ответил парень. – Вернее, бывший. Вот, собираю пожитки. Прихвачу заодно часть вещей шерифа. Ему они больше не нужны, родственников нет, а здешние не слишком его любили.

Я оглядел то, что он разложил на столе. Большей частью карамельки и разный мусор, за исключением двух звезд и связки ключей.

– Вот что, – сказал я. – Раз вы заместитель, я пришел сообщить о преступлении. И мне нужно поскорее снарядить отряд в погоню за бандитами.

Он поднял голову и рассмотрел меня.

– Пришел, стало быть? А я увольняюсь, и минут через пять или десять вот в эту дверь войдет толпа с веревкой, чтобы взять вон те ключи, а тот парень, – он кивнул на блондина, – повиснет на веревке с высунутым языком и обосраными штанами.

– Откуда тебе знать? – подал голос блондин.

– Насчет дерьма, высунутого языка или веревки? – спросил заместитель.

– Про все вместе.

– Так был у меня кузен, который повесился, когда его девчонка вышла замуж за плотника, – сказал заместитель. – Веревка его натурально прикончила, а остальное вышло само собой.

– Ты должен меня защищать, – сказал блондин.

Заместитель подтолкнул одну из звезд на столе кончиком пальца и ответил:

– Должен тот, у кого такая звезда. Но теперь это не мое дело. Не хочу я получить пулю от такого, как ты, или за такого, без разницы. Нет, сэр. Заместителем я сыт по горло. Подамся лучше в парикмахеры.

– А как же я? – сказал блондин, и это было похоже на жалобу обиженного ребенка. – Ты не можешь оставить меня здесь на верную гибель.

– Знаешь, все могло быть иначе, не решись ты ограбить банк и убить шерифа, – сказал бывший заместитель, задвигая ящик стола. – Не думал об этом?

– Я не убивал шерифа, – сказал человек за решеткой.

– Разбирайся с местными, – сказал бывший заместитель и захлопнул ящик.

– Но почему я? Остальные преспокойно свалили. Просто ускакали. А меня прихватили.

Бывший заместитель повернулся, снял с крючка на стене шляпу и сгреб в нее все, что было на столе, кроме ключей и звезды. После положил шляпу на стол и посмотрел на блондина.

– Твоя лошадь не слишком резвая, вот и получила пулю. Так вышло. Но ты не единственный, кому не повезло. Есть и другой, чье мертвое тело, вернее, что от него осталось, теперь снаружи на доске, и вы скоро увидитесь по ту сторону. Так скажи ему при встрече, что Дике передает привет и благодарит, что он промазал, а не то лежать мне теперь в повозке рядом с шерифом Гэстоном.

– За всю жизнь мне бы хоть раз пофартило, – сказал блондин. – Вот и допрыгался. Видно, родился неудачником. Такое, говорят, не редкость.

– Что ж, – сказал человек, назвавшийся Дике, – одно знаю точно: сегодня не твой день.

– Мне нужно правосудие, – сказал я. – Человек с рубцом на горле убил моего деда и похитил сестру. С ним еще двое: чернокожий и жирный увалень.

– Так это Беспощадный Билл, Ниггер Пит и Верный Жирдяй. Те самые, с парнем, что снаружи на доске, и этим головорезом – они грабанули банк, убили шерифа и в меня стреляли. Чуть не зацепили, вот тут я решил, что пора менять профессию.

В тот самый миг в двери вломилась куча народу. Один, с виду самый яростный, притом разодетый, как для церковной службы, и в аккуратной черной шляпе, сказал:

– Не думай остановить нас, Дике. Мы пойдем до конца.

– Я больше не служу закону, – сказал Дике. Он подтолкнул связку ключей на столе. –  Один из них от камеры. Разберетесь.

Подхватив шляпу с ее содержимым, Дике направился к двери. Люди посторонились, пропуская его. На меня поглядывали, но никто не сказал ни слова. Одетый для церковной службы подошел, взял со стола ключи и направился к камере. Дальше все случилось быстро. Блондин завопил, вскочил на ноги и залез на скамью, видно, рассчитывая, что наверху его не достанут – и проделал все это, словно лубок на ноге вообще не был помехой. Со страху, глядишь, он и по стене взбежал бы. Бедняга истошно взывал к Иисусу о спасении, только Иисус не явился – впрочем, зная, в чем бандит замешан, кто стал бы его винить. Камеру открыли и узника извлекли быстрее, чем скажешь: «Амбар горит, и там мое дитя».

– Боже, – взмолился он, цепляясь за решетку, – смилуйся над душой Бобби О’Делла. Моя матушка не так меня растила, будь проклят день, когда я сбился с пути.

– Кто бы сомневался, – заметил один из толпы.

Его потащили по улице, нога в лубке подворачивалась, он раскачивался, гримасничая. Я ужом протискивался сквозь толпу, пока не поравнялся с ним и выкрикнул:

– Куда отправился тот Беспощадный из вашей банды?

Человек меня не заметил, все мысли были о том, что его скоро повесят, как белье для просушки. Его поволокли к фонарному столбу на краю улицы. По бокам столба, наподобие лестницы, выступали металлические планки. Маленький человечек с веревкой, свернутой кольцом через плечо, вскарабкался по этим планкам, будто белка. Перекинув веревку через железный брус наверху фонаря, он отпустил конец вниз. Другой, на земле, подхватил его и быстро соорудил петлю, которую накинули на шею Бобби О’Деллу.

– Слишком длинная, – выкрикнули из толпы, и человечек, повиснув на верхушке фонаря, как сухой лист на ветке дуба, отладил все так, чтобы все остались довольны – кроме, пожалуй, того, кому предназначалась петля. Церковник подошел связать руки Бобби О’Деллу кожаным ремешком, и на жалобу, что слишком туго, голос из толпы выкрикнул:

– Ничего. Тебе терпеть недолго.

Толпа оттеснила меня, и я стал прокладывать себе путь, пока не оказался в первых рядах, прямо напротив осужденного. От страха он сделался серым, как пепел, а огромные черные глаза шарили по сторонам, будто пьяница в поисках дороги к дому. Лицо обвисло, но слова его донеслись ясно:

– Как видно, мне уже не выбраться. Но пусть все знают, моя бедная мать в этом не повинна.

– На хрен твою мамашу, – отозвался человек, что прежде обещал Бобби О’Деллу избавление от временных неудобств.

– Зря ты это, – сказал Бобби. – Не стоило так говорить.

– Да хрен тебе, – ответили из толпы.

В тот же миг другой зритель подскочил к осужденному и с размаху ударил его кулаком в лицо. Бобби опрокинулся на землю, но множество рук выдернули его так быстро, что он как будто проплыл по воздуху, возвращаясь назад.

Какой-то верзила схватил свободный конец веревки, свисавшей с железного бруса, и потянул. Петля на Бобби затянулась, заставив его привстать на цыпочки.

– Не так это делается, – сказал Бобби, чье лицо заливали ручейки крови. – Не так положено вешать. Где мой суд?

– Вот он, – ответил верзила с веревкой.

– Вы не вешаете меня. Собрались просто удавить.

– О, понял наконец, – сказал верзила. Несколько человек ухватили веревку и попятились. И Бобби О’ Делл стал подниматься.

Он оторвался от земли примерно на фут, когда конец веревки обкрутили вокруг столба и завязали в узел. Следом веревка спружинила, и тело провалилось вниз, так что пальцы едва не коснулись земли. Повешенный отчаянно брыкался, пытаясь нащупать опору, но все напрасно. Наконец один его башмак сорвался с ноги и отлетел в толпу, угодив мальчишке в грудь.

Тот выскочил вперед и завопил:

– Видали? Он меня стукнул.

А потом подбежал к Бобби и, неловко замахнувшись, ударил его в живот. И тут же отскочил, потому что теперь Бобби всерьез попытался его пнуть, и для подвешенного на веревке человека, обреченного на медленное удушение, это был впечатляющий пинок. На миг мне даже захотелось, чтобы он повторил.

Пока Бобби раскачивался и крутился, как пиньята, люди выходили вперед и, дождавшись очереди, били его. Кое-кто швырял подобранные с земли куски грязи, и непристойная брань лилась рекой. Тем временем язык у висельника вывалился так далеко, что сейчас бедолага смог бы облизать собственный подбородок. Вдруг он странно поежился, точно змея, что норовит пролезть в узкую норку, и затих. Его продолжали бить.

– Мало было его повесить? – закричал я.

– Деньги-то были не твои, – сказал церковник, и в тот же миг кто-то ударил меня сзади по голове. Дальше я помню только вкус грязи и чьи-то башмаки рядом с моим лицом, а потом на какое-то время все пропало, кроме сцен смерти деда и того проклятого смерча.

* * *

Когда я очнулся, начинало смеркаться, а я так и валялся посреди улицы. Что-то влажное тыркалось в меня, и, собрав вместе мысли и зрительные образы, я осознал, что это здоровенный черный боров с пятнами белой шерсти на брюхе. Я резко сел, а боров подступил ближе. Это был громадный зверь, весом фунтов в шестьсот, с клыками длинными и острыми, как лезвие алебарды. Один глаз был заметно ниже другого, как если бы решил найти пристанище отдельно от своего хозяина. В дыхании чудища мешались ароматы кукурузы и коровьего дерьма, прилипшего к его рылу, а теперь размазанного по моему лицу.

– Лучше не дергайся, – произнес голос. – Нервных он недолюбливает. Может и лицо отгрызть.

Медленно повернув голову, я увидел рядом чернокожего с зажатой во рту трубкой из кукурузного початка. Он раскурил трубку, чиркнув серной спичкой о засаленные штаны. По ходу он опирался на воткнутую в землю лопату, черенок которой помещался у него под мышкой. Размерами он превосходил Беспощадного, и коренастое тело поддерживали толстые, как ствол дерева, ноги. Огонек спички в черной ладони больше походил на светлячка. Трубка во рту позволяла похвастаться полным набором красивых зубов. Лицо было гладким, как шелк, и черным, как переваренный кофе.

– Ты знаком с этим боровом? – спросил я, осторожно отодвигаясь.