– Как у вас дела, Аня? – спрашиваю через силу, но все-таки с интересом. Ничего не поделать – я сейчас, увы, слишком одержим мыслями на одну, очень узкую тему жизни одной Холеры, поэтому все остальные, даже более-менее жизненные вопросы звучат так натужно.

Впрочем Капустиной вроде не нужно бесконечное радушие и любопытство. Мы никогда не были друзьями, я не был её любимым преподавателем, и она – не была моей любимицей. У меня вообще в душе какое-то смутное ощущение, что сейчас, здесь, она так же, как и я, ищет, чем себя занять, но с чего бы ей это делать?

– Как дела? – Капустина неровно передергивает плечами. – Ничего. Вроде, ничего. В сравнении, конечно.

– Слышал, из академа вы перевелись в МГУ, – припоминаю слухи прошлогодней давности, – и как? Тянете журфак?

Сам замечаю, как нервозно сминают бумажную салфетку пальцы Капустиной.

– А вы сомневаетесь? – остро интересуется она. – Сомневаетесь, что у меня мозгов хватает?

Вот этот голосочек мне знаком. Хорошо знаком. Помню я эти её колючие шпильки во время учебы еще у нас.

– Я бы сомневался, если бы вы снова выбрали техническую специальность, – ровно отвечаю, глядя девчонке в глаза, – потому что точные науки – это определенно не ваше. А журфак… Вы, кажется, ведь там учились, до нас?

Она кивает, пожалуй – резковато, и это выдает в ней нервное напряжение.

– Я спрашиваю, потому что мне интересно, – продолжаю спокойно, – ну и на самом деле, вы же понимаете, что любому вашему знакомому есть о чем беспокоиться. Так ведь?

Капустина опускает глаза.

Конечно, она понимает.

Просто, наверное, в её лазурных мечтах о её трехмесячном пребывании в психиатрической частной клинике никто не знал. Тем более, её отец много усилий приложил, чтобы слухи не распространялись, но профессорат все понял сам. Уже когда прошла неофициальная информация о попытке самоубийства.

Господи, какое же трэшовое было время. Когда один взрыв следовал за другим, и все большая площадь реальности взвивалась в воздух, чтобы осесть на землю пылью и руинами.

– Юлий Владимирович, я хочу задать один вопрос, – неровно покашливает Капустина, и в её голосе я слышу острое напряжение. Кажется, из-за этого вопроса она ко мне и подошла сейчас.

Смотрю на телефон. Ни звонка, ни СМС. Минута моего освобождения все так же далека.

– Я в вашем распоряжении.

– Почему вы тогда послали ко мне Катю?

Ох, уж это «тогда».

Капустиной даже выделять его голосом не было нужды. Я слишком хорошо помню тот день.

День, когда Капустина чуть не вышла с балкона восьмого этажа.

День, когда меня сдернул с лекций звонок Антона, который пришел домой после школы и нашел мать на кухне без сознания.

День, когда я не нашел минуты на последний звонок Холеры.

День, после которого в учебном совете мои ставки взлетели почти до небес, но если бы мне дали выбор – я бы совершенно точно от репутации, полученной такой ценой, отказался.

Жаль, что выбора не было.

Никакого, кроме как браться за лопату и разгребать все эти проблемы. И вкушать их послевкусие, по полной.

Но для Капустиной это, конечно, только день, когда она едва не покончила с собой. Потому что это ведь оставило неизгладимый след в её жизни.

– Я ведь вам ничего не рассказывала, – отрывистый голос Капустиной звучит требовательно, – вы не могли знать, что я ту запись просто уничтожила. Вы…

– Ты в ноль была на лекциях, – проговариваю, припоминая то утро, – и дело было даже не в том, что внешне ты походила на человека, ограбившего алкомаркет. Просто на тебе не было лица. Когда ты ушла с пар – меня это напрягло. И Иванову я к тебе посылал чисто по интуиции. Чтобы убедиться, что все в порядке.

– Это могло сделать хуже, – Капустина залпом допивает свой кофе, – у нас с ней тогда… Вы помните.

– Вы тогда разругались, да, помню, – отстраненно наблюдаю, как мимо стеклянной стены кофейни идет неторопливо приметная парочка. Женщина, как это говорится – «с опытом», в ней чувствуется зрелость, но и назвать её «в возрасте» язык не поворачивается. Что-то в ней мерещится смутно знакомое, но спустя минуту плотных размышлений я сдаюсь. Вероятно, родительница кого-то из бывших студентов. Приметная, вот и врезалась в память. Лично, вроде, не знакомы.

Она хрупкая, но бодро шагает вперед и ведет за собой малявку в белом сарафанчике в вишенках. Малявка совершенно бесподобная, с двумя хвостиками на макушке и веселым громким ртом. Она что-то там лепечет на своем, детском, и я испытываю смутную жалость, что не слышу, что именно. Стекло этому мешает.

– Юлий Владимирович, – покашливает Капустина, и в первую секунду я испытываю необъяснимое раздражение, что меня отвлекают от созерцания колоритного дуэта, пробирающегося к выходу из ТЦ. Но все-таки беру себя в руки и разворачиваюсь к Анне лицом.

– Мы ведь не просто поругались с Катей, – проговаривает Капустина, – мы даже подрались. Вы нас разнимали. Но послали вы ко мне её. Почему? Это ведь был риск.

– Нет, не был, – покачиваю головой, – вы подрались, когда Иванова все про тебя узнала. Да, она была очень экспрессивна тогда, но… У меня были причины считать, что ты – не самый ненавистный человек в её списке.

– Почему?

Дотошная девочка. Стоит ли удивляться, что нашла себя в журналистике? Где еще могла, с её-то стремлением всех выводить на чистую воду?

– Потому что первое место было однозначно мое, – мой тон звучит насмешливо. Я хорошо умею прятать под этой насмешкой самые темные чувства, самые больные места. И до того, как Капустина начнет расспрашивать, чем же таким я умудрился потеснить её в топе врагов народа – отвожу разговор на зону безопасных разговоров:– Не ищи глубокого мотива, Аня. Я действовал на интуиции. У меня была причина послать к тебе Иванову, а любого другого студента еще пришлось бы мотивировать. Мне не хотелось тратить на это время.

– И хорошо, что вы не стали его тратить, – Капустина начинает постукивать пальцами по блюдечку, пирожное с которого буквально пропало без следа, – Катя тогда только-только успела. Если бы не она, я…

Она замолкает, опускает глаза.

Очевидно, сожалеет о том, что тогда повела себя так… испульсивно.

Я смотрю на неё минуту, смотрю вторую. Придвигаю к себе папку с распроклятым журналом, достаю из неё вчерашний флаер, опускаю его на стол перед Капустиной.

– Знаешь про это?

Наверное, со стороны это напоминает какую-то шифровку. Вот и Капустина некоторое время молчит, а потом не поднимая глаз тянетcя к своей сумочке. Достает оттуда книжку в мягкой яркой обложке. Демонстрирует мне.

«Степа Нахлобучко. Кобель по гороскопу».

Ни за что не перепутаешь, именно эта книжка была у Холеры на флаере. Её последняя.

– Знаешь, значит. Так почему ты здесь, а не там?

– А вы? – вопросом на вопрос отвечает Капустина, и острым своим взглядом будто пытается снять с меня скальп. Как будто это поможет ей докопаться до истины.

– Со мной она в десны не целовалась.

– А со мной не спала.

Хороших врачей господин Капустин доченьке подогнал. Зубки наточили, думать от смерти отучили. Жаль только бесов не всех перебили, но огрызаться на всех подряд не отучили.

– Извините.

Капустина спохватывается, что её занесло, до того, как я формулирую это в цензурных словах.

– Я просто… – говорит, запинается, потом машет ладонью.

Просто в башке у тебя бардак, Аня. Как и всегда было.

Только если раньше меня это бесило, сейчас я… сочувствую, да.

Сам в этой долбоебической ситуации нахожусь. Когда хочется одного, а мозгом понимаешь – нельзя ни в коем случае. Но ведь это мне нельзя! А Капустина – навряд ли в рожу Холериному жениху вцепится. Жаль, конечно, но…

Так кстати вибрирует под ладонью телефон. Снежка наконец-то прислала вожделенную СМС.

«Автограф-сессия заканчивается. Пять человек осталось».

– Пошли, – я резко встаю на ноги, сгребаю папку за кожаную петлю одной рукой, а второй – прихватываю Капустину под локоть.

– Эй, куда вы меня тащите? – у Капустиной даже паническая атака, кажется, приключается от моей внезапности.

– А сколько у тебя вариантов? – с иронией бросаю через плечо.

Иногда мне хочется сказать спасибо двадцать первому веку. Потому что тут можно убить два часа времени очень просто, никуда особо не уходя. Вот и мне сейчас всего-то нужно – дотащить Капустину до перехода и по диагонали пролететь с ней через гостиничную парковку.

Останавливаюсь только у самой вертушки стеклянных дверей.

Смотрю на Анну и понимаю, что её трясет.

И если я срочно не приму меры – она даже холла гостиничного не пройдет, рухнет в обморок ровнехонько посередине.

– Эй, – встряхиваю девушку за плечо, – ты мне лично литров двадцать крови испортила. Хочешь сказать, у тебя не хватит силы воли встретиться со старой подружкой?

– С бывшей подружкой, – лепечет это недоразумение чуть ли не в панике.

– Бывшая подружка не то же самое, что бывший любовник, – чеканю бесцеремонно, – лучше подумай, что будет, если ты сейчас струсишь. Она уедет. Вы не поговорите. И сколько еще дивных депрессивных эпизодов с тобой приключится?

– А если она меня пошлет?

– А если нет? – Я приподнимаю бровь. – Капустина, сделай уже одолжение, найди кнопку включения твоей стервы. Я знаю, она у тебя есть. Три года «наслаждался».

– Вы заслуживали, – бурчит она, обреченно косится в сторону вертушки дверей, вздыхает, встряхивается. Отлично! Вот такой её отпускать уже можно.

– У меня есть просьба, – в последний момент я все-таки решаю переложить свою головную боль на здорового человека, – сделай одолжение, передай Холере, что она должна расписаться вот тут…

Впихиваю Ане журнал из папки. Показываю закладку на нужной страничке и галочку в строчке, где нужно поставить подпись.

Да, это идиотское решение проблемы.

Да, я этот журнал вообще из рук выпускать не должен, по идее, но…

Пошло оно все!

Если я хоть пять минут рядом с этой сладкой парочкой постою – коротать мне сегодняшний вечер в обезьяннике, после нанесения побоев этому приторному Холериному женишку. А я не готов наносить Антонию такую моральную травму.

Васнецов, конечно, недоволен будет.

Но, будем честны, если он надеялся, что на Холеру внезапно подействует мое обаяние – он все-таки несколько наивнее, чем я предполагал.

У Капустиной такой взгляд – будто вот-вот начнет расспрашивать, что и как.

– Время-время, – постукиваю пальцами по часам, – ты можешь опоздать даже к шапочному разбору.

– Хорошо, – наконец кивает девушка, – где вас потом искать?

Верчу головой, ищу местечко потише, подальше, туда, куда гарантированно не занесет Холеру, где будет возможность держать дистанцию от этой вечной моей болезни.

– Вон там, – машу ладонью в сторону детской площадки у дальнего края парковки. Оттуда из-за зеленой изгороди доносятся радостные визги возящейся там ребятни.

– Поняла, – Капустина деловито кивает, сует журнал в свою глубокую сумку, – все сделаю. Спасибо, Юлий Владимирович.

– Вали уже, – прошу нетерпеливо.

Не чувствую себя ни разу заслужившим эту её благодарность. Она и сама наверняка взяла бы себя в руки и перешла наконец дорогу. До ТЦ же как-то дошла.

На площадке выбираю себе скамейку на самом дальнем краю.

Таком, чтобы не было видно ни входов, ни выходов, и вообще, чтобы можно было сесть спиной.

Жаль только время тянется так медленно. Просто таки нестерпимо.

Топ-топ-топ…

На мое колено неожиданно, как на риф посреди тихой заводи налетает пузиком прекрасная галера…

Ну, если быть точнее, та самая хвостатая принцесса, которую я еще в ТЦ замечал.

Налетает, задирает ко мне перепачканную шоколадом мордашку.

Боже ты мой, какие глаза у этой девахи. Голубые, бездонные, будто небо, залитое солнцем.

Любящий папочка, поди, уже патроны закупает, чтобы женихов от неё отстреливать!

Ну, и кстати, кажется, я нарываюсь на то, чтобы стать первой мишенью.

Потому что смотрит она на меня, смотрит, не отрывается.

А потом звучно топает сандаликом по асфальту.

– Пивет, дядя!