В лодке

На следующий день Корнелия кипит энергией.

– А ну-ка, моя госпожа! – врывается она в комнату. – Давайте уложу вам волосы. Уберем эти прядки, спрячем их хорошенько!

– Что случилось?

– Йоханнес вечером ведет тебя на прием в Гильдию серебряных дел мастеров, – отвечает вошедшая следом Марин.

– Он сам так захотел?

Марин смотрит на кукольный дом, шторки которого задернуты от любопытных глаз.

– Йоханнес любит поесть. И подумал, что хорошо будет, если ты тоже пойдешь.

Вот теперь начнется настоящее приключение! Муж спускает свой маленький плот в штормящие воды высшего общества; лучший из моряков, он будет моим лоцманом. Изгоняя фигурки собак и колыбель из головы, Нелла лезет под кровать, окунает пальцы в масло и прямо на глазах у Марин наносит его на шею.

Когда золовка уходит, Нелла спрашивает Корнелию про Калверстрат.

– Снова никто не открыл. Я сунула письмо под дверь.

– Точно? Дом с солнцем? И опять никого?

– Ни души, моя госпожа. А Ханна передает вам свое почтение.

* * *

– Марин, почему ты не хочешь пойти? – спрашивает вечером Йоханнес, пока они ждут лодку. На нем изумительное платье черного бархата, белая крахмальная рубашка с воротником и сапоги из телячьей кожи, в которые, благодаря стараниям Отто, можно глядеться, как в зеркало. Сам слуга стоит рядом со щеткой для одежды.

– Учитывая все обстоятельства, я считаю, что тебя должны видеть с женой. – Марин сверлит брата взглядом.

– Учитывая какие обстоятельства? – осведомляется Нелла.

– Покажи ее людям, – продолжает золовка.

– Я представлю тебя, Нелла, – хмурясь, перебивает Йоханнес. – Марин, очевидно, это имеет в виду.

– И поговори с Франсом Мермансом. Он сегодня там будет, – мрачно настаивает Марин. – Пригласи их на обед.

К изумлению Неллы, Йоханнес кивает. Почему он позволяет сестре так с собой разговаривать?

– Брат, ты обещаешь?

– Марин! – Йоханнес наконец не выдерживает. – Я хоть раз подводил тебя?

– Нет, – вздыхает она. – Пока нет.

* * *

Во рту у Неллы пересохло, в животе словно рыба плещется. Впервые они с мужем идут куда-то вдвоем. Кажется, она утонет в этой тишине, но мысли в голове гремят так, что Йоханнесу их, наверное, тоже слышно. Ей хочется спросить про карты в комнате Марин, про Отто и невольничий корабль, рассказать про крошечных борзых, колыбель и изящную маленькую лютню. Про женщину с Калверстрат она говорить не станет… Как бы то ни было, язык ей не повинуется.

Йоханнес рассеянно чистит ногти. Черные полумесяцы грязи падают на палубу, и он ловит на себе взгляд жены.

– Кардамон и соль. Забиваются под ногти.

– Вот как.

Нелла вдыхает запахи лодки – аромат мест, где он побывал. Кажется, сама его кожа пахнет корицей и источает легкий аромат мускуса, который она учуяла в кабинете в первую ночь. Загорелое лицо, давно не стриженные волосы, высветленные и иссушенные солнцем и ветром, порождают неловкое желание – не то чтобы она жаждала его самого, но хочется узнать, как это будет, когда они наконец лягут в постель. Сначала кукольный дом в подарок, теперь совместная поездка в Гильдию… Вдруг это произойдет сегодня после приема? Быть может, опьяненные вином, они наконец соединятся?

Вода так спокойна, а лодочник столь искусен, что чудится, будто двигаются дома, а не лодка. Неллу, привычную к верховой езде, размеренное движение не умиротворяет. Внутри у нее буря. Она крепко сжимает руки, пытаясь успокоиться. Как мне начать тебя любить? Нелла смотрит на мужа, и важный вопрос, который не получается игнорировать, все крутится и крутится у нее в голове.

Лучше думать о приеме: серебристый свет, огромные, похожие на монеты блюда, в которых отражаются гости…

– Знаешь что-нибудь про гильдии? – произносит Йоханнес.

– Нет.

Йоханнес кивает, принимая ее невежество, и Нелла жалеет, что она такая глупая.

– У этой гильдии много денег – она одна из самых богатых. Гильдии защищают в тяжелые времена, помогают с обучением и покупателями, но при этом распределяют контракты и контролируют рынок. Вот почему Марин так спешит с сахаром.

– Не понимаю…

– Видишь ли, как в случае с шоколадом, табаком, брильянтами, шелком и книгами, рынок сахара открыт. Для него не существует гильдии. Я сам назначаю цену – или это могут сделать Мермансы.

– Тогда зачем мы едем на прием?

Он ухмыляется.

– Бесплатно поесть!.. Шучу. Они хотят, чтобы я увеличил свое попечительство, а прием – удобный случай продемонстрировать, что я так и делаю. Я брешь в стене, которая ведет в волшебный сад.

Нелла думает, волшебный ли… Насколько тугой на самом деле у него кошелек? Марин очень сердилась из-за кукольного дома. И что там говорил Отто? «Перельется через край». Не будь дурой, Нелла! Ты теперь живешь на Херенграхт!

– Марин хочет, чтобы ты продал сахар, – несмело говорит она и тут же жалеет – наступает долгая пауза, настолько долгая, что, кажется, легче умереть, чем вытерпеть еще мгновение.

– Это плантация Агнес Мерманс, – наконец отзывается Йоханнес. – Сейчас ею управляет Франс. В прошлом году ее отец умер, не оставив сыновей. Хотя до гробовой доски пытался ими обзавестись… – Он осекается, видя, как Нелла краснеет. – Извини, я не хотел тебя смущать. Отец Агнес был ужасным человеком, и все-таки тростниковые плантации достались ей. Женское имя в документах, несмотря на все потуги старика… А теперь она передала их Франсу. В одночасье оба вдруг стали страшно корыстными. Они давно этого ждали.

– Ждали чего?

Йоханнес морщится.

– Удобного случая. Их сахар у меня на складе, и я пообещал его продать. А сестра все время сомневается, что я сдержу слово.

– Почему?

– Марин сидит дома и строит планы, не понимая нюансов настоящей торговли. Я занимаюсь этим уже двадцать лет – слишком долго. Нужно осторожно нащупывать каждый шаг, а она распускает хвост, точно павлин.

– Понимаю, – произносит Нелла, не имея ни малейшего понятия о павлинах. Слово отдаленно напоминает «лиану», однако непохоже, чтобы Йоханнес делал сестре комплимент. – Марин и Агнес дружат?

Йоханнес смеется.

– Они давно друг друга знают, а человека, которого слишком хорошо знаешь, порой трудно любить. Вот тебе и ответ. Не удивляйся.

Его замечание вонзается в Неллу, как осколок льда.

– Ты на самом деле так считаешь?

– Когда подлинно узнаешь человека, видишь ярость и жалкий страх, которые все мы прячем под вежливыми жестами и улыбками, главное – найти силы простить. Мы все отчаянно нуждаемся в прощении. А Марин не очень склонна прощать… Агнес обожает взбираться по общественной лестнице. Беда в том, что ее никогда не устраивает открывшийся вид… Ставлю гульден, что ее стараниями на Франсе сегодня будет самая большая шляпа!

– Жен часто приглашают на приемы?

– Лишь в особых случаях. Женщины – proibidas ^[2]. Хотя у нас больше свободы, чем во Франции или Англии.

– Свободы?

– Можно одной ходить по улице. Парочки даже держатся за руки. – Йоханнес снова делает паузу. – Амстердам не тюрьма, если правильно выбрать дорогу. Иностранцы могут качать головами: все эти их «well I never» ^[3]… Но я уверен, в душе они завидуют.

– Разумеется, – отвечает Нелла, не понимая произносимых им иноземных слов, не понимая совсем. Proibidas… За ее недолгое пребывание в доме Йоханнес много раз заговаривал на других языках, и это завораживает. Он не рисуется, скорее, выражает то, что недоступно его родному языку. Нелла вдруг понимает, что ни один мужчина – ни один человек, если на то пошло – ни разу не говорил с ней так, как он сегодня вечером. Несмотря на загадочные аллюзии, Йоханнес относится к ней как к равной и ожидает, что она его поймет.

– Сядь поближе, Нелла.

Волнуясь, она послушно пододвигается, и он легонько приподнимает ее подбородок. Они оценивают друг друга, как раб и рабовладелец на невольничьем рынке. Беря ее лицо обеими руками, он проводит пальцами по юной щеке. Нелла подается вперед. Ее не удивляют шершавые пальцы. От его прикосновения голова идет кругом. Она закрывает глаза, вспоминая слова матери: «Девочка хочет любви. Ей подавай и клубнику, и сливки».

– Ты любишь серебро?

– Да, – выдыхает Нелла. Она не позволит испортить этот момент пустой болтовней!

– Нет в мире ничего прекраснее! – Он отпускает ее лицо.

Нелла распахивает глаза и смущается своей позы.

– Я закажу для этой шеи колье, – продолжает Йоханнес.

Нелла отклоняется, потирает горло, точно оно онемело, и слышит собственный голос:

– Благодарю.

– Ты теперь замужняя женщина. Нужно тебя приодеть.

Йоханнес улыбается, однако его слова безжалостны, и в животе у Неллы камнем падает страх. Ей нечего ответить.

– Я не обижу тебя, Петронелла.

Плотно сжимая ноги, она представляет, как он в нее входит. Что-то разорвется? Будет на самом деле очень больно? Так или иначе, придется терпеть неизбежное.

– Я говорю вполне серьезно. Вполне серьезно.

Настал черед Йоханнеса к ней наклониться. От запаха кардамона и его странного мужского естества у нее земля уходит из-под ног.

– Нелла, ты слушаешь?

– Да. Ты… меня не обидишь.

– Прекрасно. Тебе не нужно меня бояться.

С этими словами Йоханнес отклоняется, глядя на проплывающие мимо дома. Нелла вспоминает картинку в книге Марин: абориген, завоеватель и бескрайнее море непонимания между ними. Уже совсем стемнело. Она смотрит на огни лодок поменьше и чувствует себя совершенно одинокой.

Супруги

Зал Гильдии серебряных дел мастеров огромен и полон гостей, чьи лица сливаются в поток глаз, ртов и перьев, танцующих на полях шляп. От стен отражается мужской смех и, в противовес ему, женское хихиканье. Кушаний ужасающе много. Длинные столы с изогнутыми серебряными канделябрами на белых камчатных скатертях выстроены в линию и ломятся от яств: цыплята, индейки, цукаты, пироги с мясом пяти сортов. Йоханнес крепко берет Неллу под руку, и они проходят между этим головокружительным построением и темной стеной красного дерева. Вслед им по залу несутся смешки и шепот.

Дамы плавно скользят к столам, видимо, зная свое место. Все они в черном. Грудь прикрыта кружевными жабо, обнажая лишь узкую полоску кожи. Одна гостья с особенно беспокойными глазами, которые сияют, точно агат, пристально разглядывает Неллу. Как не похоже на взгляд незнакомки с Калверстрат!

– Улыбайся и садись рядом, – велит Йоханнес, отвечая на назойливое внимание той дамы сухой усмешкой. – Прежде чем оказаться лицом к лицу с массами, отправим что-нибудь в желудок!

Нелла думает, что, если бы не все это изобилие, ее саму съели бы живьем.

– Я получаю от пищи большое удовольствие, – замечает Йоханнес, держа на весу вилку для краба. Нелла, глядя на сверкающие серебряные блюда и доблестные кувшины вина, гадает, что он имеет в виду. В присутствии толпы его ссоры с Марин забыты; Йоханнес добродушен, замечает всеобщие взгляды и беседует с молодой женой, словно они уже добрых два десятка лет вместе бороздят моря и океаны.

– Молодой сыр с кумином напоминает мне, что я еще способен наслаждаться, – громко рассуждает Йоханнес. – Масло из Делфта, вкусное и жирное, приносит мне огромное удовлетворение. Я привожу его, когда продаю там китайский фарфор. А пиво с майораном и черносливом, которое делает Корнелия, доставляет мне больше удовольствия, чем удачная сделка. Попроси, чтобы она тебе приготовила.

– Я пробовала у мамы. – Неллу начинает оглушать всеобщее чавканье и звон посуды. Она чувствует себя совершенно обессиленной в этой атмосфере, столь же высушенной, как ломтики посыпанных сахаром цукатов.

– А летом инжир со сметаной на завтрак… – не обращая на нее внимания, продолжает Йоханнес. – Особая радость, которая возвращает меня в детство. Только этот вкус из него я и помню. Ты-то, без сомнения, свое помнишь хорошо, ведь оно закончилось не так уж давно.

Трудно понять, Йоханнес намеренно резок или просто нервничает под взглядами окружающих. Как бы то ни было, Нелла не согласна. В данный момент ее детство невероятно далеко. Ему на смену пришла постоянная неуверенность и уныние. Камень страха раскалывается в желудке на крошево болезненного беспокойства. Она ненавидит незнакомую обстановку, какофонию зала и тон этого разговора.

– Я уже давно вышла из колыбели, – бормочет она, вспоминая непрошеный подарок миниатюрщика.

– Воспоминания через пищу… – разглагольствует Йоханнес. – Еда – своеобразный язык. Пастернак, репа, порей и цикорий – обожаю похрустеть ими, когда никто не видит. А рыба! Больше всего люблю камбалу, палтус, лиманду и треску, но не откажусь от любых даров моря и рек.

Нелла чувствует в манере супруга некую принужденность, словно он надеется разговором уберечь ее от тревожных мыслей.

– Чем ты питаешься в море? – подыгрывает она, набравшись духу.

Он опускает вилку.

– Человечиной.

Нелла негромко смеется, и робкий смешок падает между ними на скатерть. Йоханнес отправляет в рот очередной кусок.

– Каннибализм – единственная возможность выжить, когда заканчивается продовольствие. Но я предпочитаю картофель. Моя любимая таверна в городе – на Восточных островах, возле склада. У них самая рассыпчатая картошка. – Он вонзает вилку в краба. – Мое тайное место.

– Ты только что раскрыл свой секрет.

Он кладет вилку.

– Действительно. Раскрыл!

Его, кажется, застало врасплох замечание Неллы, и он опускает глаза в тарелку. Поскольку сказать нечего, Нелла тоже рассматривает распластанную бренную плоть, клешни цвета чернил и панцирь сердитых красных тонов. Отрывая ножку и выбирая вилкой остатки волокнистого белого мяса, Йоханнес приветствует одного из мастеров. Нелла наконец тоже отправляет в рот кусочек. Соленое мясо застревает в зубах.

Йоханнес заканчивает трапезу и оставляет Неллу в одиночестве, на всеобщем обозрении.

– Я ненадолго. Дела… – Он вздыхает, словно это тяжкая повинность, и отходит к компании мужчин в углу.

Нелла зачарованно смотрит, как преображается ее муж. Если Йоханнес и устал говорить о сделках, комиссиях и состоянии рынка, он с успехом это скрывает. Как он красив на фоне остальных, несмотря на их дорогие одежды и кожаные сапоги! Смех летит над шляпами, головы запрокинуты, и среди подвыпивших лиц, багровых щек и бород с кусочками краба, – Йоханнес, загорелый и улыбающийся.

Я могла бы его полюбить… Быть женой такого мужчины несложно. А без любви я не смогу жить. Быть может, она прорастет мало-помалу, как семена, которые Отто посадил в зиму.

К Йоханнесу подходят мастера со своими изделиями. Каждую вещь – серебряные кувшины, вазы – он берет в руки бережно и с уважением. Один его комплимент – и молодые люди уходят в восторге. Другие купцы отступают, ревниво наблюдая, как Йоханнес рассуждает об искусстве и преимуществах морских пейзажей над цветочными орнаментами. Он производит впечатление человека знающего, внимательного и необычного. Он записывает имена, кладет в карман серебряную шкатулку и велит какому-то молодому человеку заглянуть к нему в контору.

Пока Нелла смотрит на второе блюдо, морские гребешки, сбрызнутые бараньим бульоном и луковым соусом, к ней подходит дама, прежде бросавшая взгляды. У нее прямая осанка, светлые волосы уложены в замысловатую прическу и украшены черной бархатной накладкой, расшитой мелким жемчугом. Нелла мысленно благодарит Бога за его малые чудеса, ибо, благодаря искусству Корнелии, платье стало ей впору.

Дама останавливается у стола и низко приседает.

– Верно говорили, что вы молоды! Он вас бросил?

Нелла вцепляется в край тарелки.

– Мне восемнадцать.

Собеседница выпрямляется, пробегая глазами зал.

– Мы гадали, какая вы, – продолжает она тем же спокойным тоном. – Теперь вижу, что у Брандта все самого высокого качества. Род Ортманов древний, очень древний. Как говорит Экклезиаст? Доброе имя лучше дорогой масти! – В голосе незнакомки заискивание и восхищение, и все же Нелла понимает, что ее прощупывают.