Она хочет выбраться из-за стола, однако большие юбки словно сговорились. Дама терпеливо ждет реверанса, наблюдая за ее мученьями. Выбравшись наконец на свободу, Нелла низко кланяется, и ее лицо оказывается совсем близко к черному парчовому платью этой дамы, которое походит на крылья черной птицы.

– Не нужно, дитя мое.

Поздновато вы это сказали, думает Нелла.

– Я Агнес, жена Франса Мерманса. Мы живем в доме с лисицей на Принсенграхт. Франс обожает охоту, он сам выбрал это изображение.

Столь неожиданная откровенность смущает, и Нелла в ответ только улыбается, уже усвоив от Марин, что молчать – удобнее всего.

Агнес поправляет прическу, и Нелла видит то, что должна увидеть, – кольца на каждом пальце, маленькие рубины, аметисты и яркие изумруды. Выставлять напоказ камни не совсем по-голландски, большинство женщин прячут драгоценности глубоко в складках одежды. Нелла пытается вообразить такое сияние на руке Марин.

Поскольку она молчит, Агнес сухо улыбается и продолжает:

– Мы практически соседи.

У Агнес Мерманс странная манера речи, слова выходят натужно, словно она репетировала перед зеркалом. Нелла разглядывает полумесяц жемчуга на ее высокомерной голове. Размером с молочные зубы, жемчужины блестят в танцующем свете канделябров.

Агнес, надо полагать, немного старше Марин. На заурядном худом лице нет ни родинок, ни веснушек, ни темных кругов, – никаких признаков тяжелого труда или детей. Ее телесная оболочка кажется призрачной, необитаемой. Исключение составляют темные глаза, которые, часто мигнув несколько раз, прикрываются по-кошачьи лениво. Агнес рассматривает серебристое платье Неллы и ее тонкую талию.

– Откуда вы?

– Из Ассенделфта. Меня зовут Петронелла.

– Распространенное имя, в этом городе его носят многие. Вам нравилось в Ассенделфте?

Нелла замечает, что зубы у Агнес кое-где уже потемнели, и думает, какой ответ дать этой испытывающей ее женщине.

– Я покинула его одиннадцать дней назад, а кажется, что уж десять лет прошло.

Агнес смеется.

– Ах, молодость! И как вас нашла Марин?

– Нашла меня?

Агнес снова презрительно смеется, перебивая Неллу. Это не разговор, Агнес просто пускает в нее стрелы и наблюдает, как они вонзаются. Ее голос журчит весельем, но под деланой уверенностью таится что-то еще, что-то, что Нелла не может облечь в слова. Она глядит на Агнес и улыбается, защищаясь белыми молодыми зубами.

Вокруг пахнет мясом и фруктами, звон кувшинов грозит заглушить их тихую беседу, однако Нелла ничего вокруг не замечает, завороженная собеседницей.

– Невеста для Йоханнеса Брандта. – Агнес мягко, но настойчиво увлекает Неллу на скамью. – Давно пора. Марин, должно быть, счастлива; она всегда говорила, что ему нужно завести детей. Но Брандт в отношении наследников вел себя так возмутительно!

– Простите?

– «Никогда не знаешь, – говорил он. – У красавцев рождаются уродины, у воспитанных – грубияны, у разумных – идиоты». Остроумно, конечно. Брандт всегда остроумен. И все же наследство нужно кому-то передавать.

Неллу коробит, что Агнес так непочтительно рассуждает о ее муже и называет его по фамилии. Она оскорблена, ошарашена и не в силах представить, при каких обстоятельствах Йоханнес стал бы обсуждать наследников с этой эксцентричной женщиной.

Агнес наливает им вина. Несколько секунд они сидят молча, оглядывая всеобщее опьянение, пятно портвейна на скатерти, блеск серебра и последние половники еды.

– Золотая излучина для уроженки Ассенделфта все равно что Батавия, – говорит Агнес, изучая Неллу, словно колоду карт, и заправляет за ухо воображаемую прядь. Вновь сверкают кольца.

– Да, что-то в этом роде.

– Но брак по любви, как у нас, – такая редкость! Франс ужасно меня балует, – шепчет Агнес заговорщицки. – Так же, как Брандт будет баловать вас.

– Надеюсь, – смущается Нелла.

– Мой Франс – очень хороший.

Непрошеное замечание повисает в воздухе, и Нелла дивится его странности. Возможно, здесь так заведено и вызывающий тон считается обычной манерой говорить…

– А с негром вы уже познакомились? Изумительно! В моем поместье в Суринаме их сотни, но я ни одного не видела.

Нелла отпивает вина.

– Вы, полагаю, говорите про Отто. Вы бывали в Суринаме?

Агнес смеется.

– Какая вы прелесть!

– То есть нет?

Агнес стирает с лица улыбку и напускает на себя скорбь.

– То, что все поместье перешло в наши руки, госпожа Брандт, – яркий пример милосердия Божьего. Никаких братьев, видите ли, я одна. Господь доверил мне папин сахар, и я не стала бы рисковать жизнью, отправляясь в трехмесячное путешествие. Как я почту его память, если застряну где-нибудь с кораблем?

Агнес наклоняется ближе.

– Полагаю, этот негр не раб в полном смысле слова. Брандт не позволял так его называть. Я знаю жен первых лиц города, у которых тоже есть чернокожие. У генерального казначея их трое, включая негритянку, которая играет на виоле! Я бы тоже такую хотела. Вот и доказательство, что теперь под луной можно купить все что угодно. Любопытно, каково ему здесь, вашему варвару? Мы все удивляемся. Взять и вот так привезти домой – очень в духе Брандта!..

– Агнес, – произносит чей-то голос, и Нелла поспешно встает.

– О, не стоит, – говорит подошедший мужчина, показывая, что не нужно кланяться во всей этой тафте.

Проворные пальцы Агнес переплетаются на коленях.

– Мой муж, господин Мерманс. А это Петронелла Ортман.

– Петронелла Брандт. – Он оглядывает зал. – Я знаю.

На мгновение эти двое – мужчина и сидящая рядом женщина, разодетые в пух и прах и связанные незримыми узами, – представляются Нелле идеальными супругами. Их единство даже устрашает.

Франс Мерманс немного моложе Йоханнеса, его крупное лицо не закалял ни ветер, ни солнце; с чистой широкой щеки можно было бы съесть пять морских гребешков. В его руках – шляпа с необъятными полями. Гульден в пользу Йоханнеса. Любопытно, какие еще пари выигрывает ее муж?

Мерманс из тех, кто рано толстеет. И неудивительно, учитывая, как здесь кормят. От него попахивает мокрой собачьей шерстью и дымом – первобытные запахи по сравнению с фруктовой помадой для волос его жены. Он наклоняется и берет блестящую ложку.

– Вы тоже серебряных дел мастера?

Агнес натянуто улыбается скучной шутке.

– Мы поговорим с Брандтом?

Мерманс инстинктивно поднимает голову и окидывает взглядом зал. Йоханнес куда-то пропал.

– Поговорим. Сахар у него на складе почти две недели.

– Мы… Ты должен обговорить условия. То, что она не ест сахар, еще ничего не значит. – Агнес сердито фыркает, дрожащей рукой подливая себе вина.

Нелла встает.

– Пойду найду мужа.

– А вот и он, – чопорно провозглашает Агнес.

Мерманс застывает, сжимая поля шляпы и выпячивая грудь. Агнес медленно и глубоко приседает.

– Госпожа Мерманс! – приветствует Йоханнес.

Мужчины друг другу не кланяются.

– Господин Брандт, – выдыхает Агнес, впиваясь глазами в дорогой покрой его платья. Кажется, она с трудом удерживается, чтобы не погладить бархат. – Сегодня вечером вы, как обычно, творите чудеса.

– Никаких чудес, госпожа. Всего-навсего моя скромная персона.

Агнес бросает взгляд на мужа, который с интересом изучает скатерть. Словно почувствовав затылком ее взгляд, Мерманс вступает в разговор:

– Мы хотели обсудить сахар… – Он смолкает, и Нелла видит, как затуманивается его лицо.

– Когда он будет продан? – спрашивает Агнес, вспарывая вопросом воздух.

– Я этим занимаюсь.

– Разумеется, господин Брандт. Разве я смею сомневаться…

– Произвол Ван Рибека у мыса Доброй Надежды, чертовы царьки на наших дальних рубежах, – продолжает Йоханнес, – взяточники в Батавии, черный рынок на востоке… Кругом сплошной обман. Покупатели жаждут качественного продукта, и я обещаю им ваш сахар. В конечном итоге Вест-Индия нас спасет… Но я не пойду на биржу. Там настоящий цирк – брокеры, точно обезумевшие гарпии. Этому товару требуется аккуратная, постепенная продажа за границу…

– Только не англичанам! – перебивает Агнес. – Терпеть не могу англичан! У отца в Суринаме было с ними столько хлопот!

– Англичанам – ни в коем случае. Он хранится в надлежащих условиях, – мягко добавляет Йоханнес. – Можете проверить, если хотите.

– В высшей степени необычно, господин Брандт, что вы так настаиваете на продаже за границу, – замечает Мерманс. – Большинство добропорядочных голландцев предпочли бы держать такое сокровище у себя и, с учетом качества, получили бы за него отличную цену.

– Я нахожу, что amour-propre ^[4] никому не на пользу. За границей нам не доверяют. Но у меня нет ни малейшего желания прослыть неблагонадежным. Да и почему не заявить о вашем сахаре на весь мир?

– Хорошо ли, плохо ли – мы вам доверились.

– А какое качество! – перебивает Агнес, чтобы остудить спор. – Такие чудесные, плотные сахарные головы! «Твердые, как алмаз, сладкие, как девушка», – говаривал папа. – Она теребит кружево на шее. – Рука не поднимается расколоть.

Нелла покачивается и пьяно глядит на остатки вина в бокале.

– Ради вашего сахара я отправлюсь в Венецию, там большой спрос. Сейчас не самое подходящее время, но будьте покойны, покупатели найдутся.

– Венецианцы? – ахает Агнес. – Папские приспешники?

– Ее отец трудился в поте лица не для того, господин Брандт, чтобы католики набивали себе брюхо!

– Чей бы ни был карман, золото есть золото, согласитесь. Деловой человек это хорошо понимает. В Венеции и Милане сахар что хлеб…

– Пойдем, Агнес, – заявляет Франс. – Я устал. И объелся.

Воцаряется неловкая тишина. Он нахлобучивает шляпу, словно хочет перекрыть поток мыслей, а Агнес ждет рядом.

– В таком случае всего доброго, – наконец произносит Йоханнес, широкая улыбка которого не скрывает усталости в уголках глаз.

– Храни вас Господь, – отвечает Агнес, кладя свою изящную руку на руку мужа.

Супруги идут мимо столов, залитых вином, точно кровью, мимо опрокинутых серебряных кувшинов и недоеденных остатков, и Неллу все сильнее охватывает беспокойство.

– Марин говорила, мы должны пригласить…

Йоханнес кладет руку ей на плечо, и она проседает под ее весом.

– Нелла, – вздыхает он. – Имея дело с такими людьми, нельзя давать им все сразу.

Но когда Агнес высокомерно оглядывается, Нелла начинает сомневаться в правоте слов мужа.