VII
Предостерегающая история, рассказанная для отцов, равно как и для дочерей

Тень старухи показалась Николетте раздутой и ужасной, но справедливости ради нужно сказать, что и сама карга была не лишена этих качеств. «Как брюква», – подумала девушка, глядя на шишковатые пальцы рук, сложенных на коленях старухи. Но огонь пылал жарко, а Николетта замерзла, поэтому она подвинулась ближе к очагу и его хозяйке. Ветер свободно врывался внутрь через не прикрытое даже марлей окошко лачуги. Николетта дрожала, но старуха откинулась на спинку кресла, наслаждаясь прохладным дуновением.

Хижина была совсем маленькая, но дверь запиралась на щеколду, а единственное окошко располагалось под самым потолком, поэтому Николетта почувствовала себя в куда большей безопасности, чем несколько минут назад. Мало кому понравится заблудиться в лесу ночью, а от тех, кому такое нравится, лучше держаться подальше. Как только девушка очутилась в доме, а не в темном лесу, ее сердце забилось спокойнее, хотя хозяйка и казалась страшноватой.

Кто захочет проводить дни и ночи так мучительно далеко от других людей? Об этом девушка едва задумалась – так обрадовалась, когда приметила за деревьями тусклый свет. На миг она даже позволила себе поверить, что это ее дом, хотя деревья вокруг стояли более старые и крупные, да и в остальном ночной пейзаж выглядел иначе.

Солнце стояло точно над хибаркой ее отца, когда их единственная свинья рванулась вперед, так что поводок вырвался у нее из рук, и умчалась в лес. Первый час Николетта ругала себя за то, что не следила внимательнее за свиньей, второй – за то, что не следила внимательнее за дорогой, пытаясь найти знакомые ориентиры. Растущая тревога ненадолго отступила, когда девушка увидела беглую свинью на другой стороне промерзшей болотистой прогалины, но когда упрямая тварь снова скрылась в кустарнике, Николетта окончательно потеряла присутствие духа. Страх пересилил стыд, и она стала кричать, звать на помощь, а сквозь ветви уже просачивались сумерки.

Когда солнце окончательно скрылось и лес ожил ночными звуками, она мужественно сдерживала слезы. Отец как-то сказал ей, что, если она такая большая, можно замуж выдавать, и значит, уже слишком большая, чтобы плакать. Хотя до сих пор ни один поклонник не прошел по глинистой тропке к их хибаре, чтобы просить руки Николетты, она считала, что заботиться о муже ничуть не труднее или желаннее, чем ухаживать за свиньей или отцом. Тем не менее девушка хлюпала носом, на ощупь пробираясь среди холодных древесных стволов, которые нависали над ней.

А потом вдалеке мелькнул свет, и Николетта побежала так быстро, как только позволяли вездесущие корни и поваленные стволы, которые то и дело выныривали из темноты прямо ей под натруженные ноги. Приблизившись к покосившейся хижине, она замедлила шаг, и облегчение смешалось в ее сердце с прежним страхом темного леса. Отец предупреждал ее об углежогах – их нечистоплотной жизни, коварстве, бесчестности и неутолимом голоде до симпатичных молодых девушек. У двери Николетта остановилась, неуверенность сковала ее руки и ноги. В этот миг она внезапно и сильно ощутила на себе чей-то взгляд. Девушка медленно повернулась, но не увидела ничего – только ночь в незнакомой части огромного леса.

Где-то в черноте хрустнул сучок, Николетта зарыдала и принялась барабанить кулачками в дверь. Старуха впустила ее, опустила щеколду на место и привела девушку к скромному очагу. Несколько минут спустя та успокоилась, избавилась от холодного оцепенения в ногах и руках, присмотрелась к убранству хижины и своей спасительнице.

Николетта думала, что нужно объяснить, в какую беду она попала, но хозяйка дома не проявила к этой теме интереса. Оглядев тесную комнатку, девушка увидела маленький столик и несколько полок, заваленных сушеными растениями и глиняными горшками. В одном углу высилась большая поленница, в другом – зловонная груда тряпья. Кроме этого, убранство хижины ограничивалось циновкой из хвои да креслом. Обхватив руками колени, Николетта вздохнула, пытаясь отвлечь внимание старухи от пылающих поленьев.

В ответ карга принялась тихонько напевать, потирая подбородок своими брюквообразными пальцами. Николетта воззрилась на нее, прикусив губу. Учитывая тени от огня в очаге, старость хижины и ее обитательницы, а теперь еще незнакомые шипящие слова и странную мелодию, эта женщина больше всего походила на ведьму.

Что-то приземлилось на крышу, так что на них посыпалась пыль. Николетта взвизгнула, глядя на потолочные балки, которые зловеще прогнулись над дверью, а потом выпрямились, когда просели другие – ближе к маленькому отверстию, выполнявшему роль дымохода. Дерево скрипело, и кто-то невидимый передвигался у них над головами. Николетта едва дышала от ужаса, но не могла пошевелиться, только зачарованно смотрела на прогнувшийся потолок. Девушка так дрожала, что даже зрение у нее помутилось, но взгляд снова прояснился, когда старуха прыгнула к ней. С неожиданной ловкостью карга ухватила локон волос Николетты и вырвала полдюжины темно-русых прядей.

Глядя на вздрогнувшую от боли девушку, старуха ухмыльнулась, показав немногие оставшиеся у нее черные зубы. Она поднялась и, шаркая, направилась к окну, держа перед собой, точно оберег, волосы Николетты. Подняв руку к отверстию, старуха протянула кому-то волосы. И медленно, точно рассвет после зимней ночи, из ночного сумрака появилось нечто среднее между рукой и лапой, осторожно приняло длинные пасмы, а затем вновь скрылось за окном.

Песня стихла, а старуха с трудом вернулась к огню. Усевшись, она впервые посмотрела прямо на Николетту. Девушка будто помолодела на несколько лет, ее лицо приобрело желтовато-молочный оттенок свежих сливок. Вокруг нее собралась небольшая лужа, которая уже начала просачиваться между плоскими камнями очага. Николетта трижды открыла и закрыла рот, пока ее слезы капали в другую жидкость на полу, а затем плотно зажмурилась и пискнула:

– Что это?

Если бы Николетта открыла глаза, она бы все равно не обратила внимания на сердитое выражение на сморщенном лице старой карги.

– Чем он стал, знают лишь волки да ночные птицы, – прохрипела старуха, подтягивая свое кресло ближе к парализованной страхом девушке, – но прежде он был мне мужем.

Николетта кивнула так, будто из вежливости принимала кусочек засохшего сыра, которого на самом деле не хотела, а потом ее стошнило. Когда девушка немного пришла в себя, она обнаружила, что старуха ее успокаивает и гладит короткими опухшими пальцами по щеке и волосам. А потом заметила, что раздета догола, и отшатнулась. Старуха поднялась и взяла со столика миску и нож, подняла с пола рядом с креслом испачканное шерстяное платье Николетты и принялась его кромсать с пугающей страстью. Девушка отползла в угол, но ее остановил скрип потолочных балок.

– Ну-ну, – проворковала старуха, наклоняясь над ней с мокрым обрывком платья в руках.

Николетта широко распахнутыми глазами смотрела на потолок, пока карга чистила и вытирала ее, и, хотя сердце девушки колотилось так сильно, что это было почти больно, она успокоилась настолько, что заметила, как старуха задержалась в интимных местах. Дряхлая на вид женщина облизнула губы, вновь обмакнула тряпку в миску и сдавила округлившуюся грудь Николетты, вытирая с нее кусочки гриба, который девушка нашла в лесу.

Николетте хотелось сплюнуть, но она не смела пошевелиться и только пассивно дрожала под руками старухи. Очистив верхнюю часть девушки, тряпка опустилась ниже пупка, а в старых глазах вспыхнул отблеск огня. Ночь уже и так стала такой жуткой и дикой, что дальше некуда. Этого Николетта снести не могла: она скрестила ноги и поползла назад.

Желтоватые глаза старухи блеснули, и с той же ошеломительной быстротой карга выплеснула содержимое миски на бедра девушки. Вода зашипела на камнях, а две женщины уставились друг на друга: старшая – задумчиво, младшая – решительно. Полная несуразность прошедшего дня и ночи на время лишили Николетту обычного упрямства и силы, но слабость миновала. Потом старуха вновь наклонилась к ней и запела все ту же чужеземную песню, а сверху послышался тихий царапающий звук. Девушка сжалась в комок, подтянула колени к груди, а старуха вновь ухватила волосы Николетты и ножом отрезала небольшой локон.

И вновь она подошла к окну и подняла свое подношение. И вновь Николетта зачарованно смотрела, как за ним потянулась звериная лапа, и снова почувствовала, как ей сводит живот, а из глаз катятся слезы. И снова карга уселась в кресло и прекратила петь, а тварь завозилась на крыше.

Старуха ухмыльнулась Николетте и жестом подозвала ее ближе. Девушка подвинулась, но больше чтобы оказаться рядом с огнем, а не со старухой. Она ненавидела эту старую каргу; ненавидела эту жалкую холодную хижину; ненавидела безлунный лес снаружи; ненавидела свою наготу и страх, а особенно ненавидела кошмарную тварь на крыше. Она ненавидела свой ум, который не позволял ей убедить себя в том, что все это ужасный сон, от которого она скоро очнется, и прекратится боль в животе и в груди. И как же она ненавидела проклятую свинью…

– Он ест детей, – прошипела карга, чем сразу вновь привлекла внимание Николетты. – До последнего кусочка съедает. Ногти и зубы, кости и жир, губы и задницы. Все заглатывает. Медленно, так что они кричат, пока он ест и, может, что другое с ними делает. Иногда по ночам слышны их вопли, там, в темноте.

Насладившись выпученными глазами и частым дыханием девушки, старуха заговорила заботливо и по-матерински:

– Но ты не бойся, деточка, я-то хорошо знаю его изуверские привычки. Волосы он больше всего любит, их съедает напоследок, часто только прическу и оставляет себе на следующую ночь на завтрак. Он их прячет на деревьях, но я вижу, как они развеваются и покачиваются. И, когда луна ярко светит, я смотрю в окошко, да, смотрю, и вижу, как он жует и посасывает их, будто они медом вымазаны.

И, хотя старуха заговорила мягче, желудок Николетты тут же сжался от рвотных позывов, поскольку девушка поверила в то, что описывала карга.

– Однако, – торопливо продолжила шепотом старуха, – можно заставить его оставаться снаружи, а не внутри до самого утра. Он всегда убегает до первых петухов и забивается в свое логово. Если мы отвлечем его до рассвета, ты успеешь сбежать домой до следующего заката.

Николетта забыла о стыде и бросилась к отекшим ногам старухи, сотрясаясь от сухих, беззвучных рыданий. Карга улыбнулась, вновь затянула свою песню и осторожно отрезала тоненькую прядь волос. Эту сказку знает каждый ребенок: старуха медленно отрезает девочке волосы и отдает зверю на съедение до самого рассвета. А потом девочка находит в лесу дорогу домой – лысая, как младенец, но целая и невредимая. Обрадованный отец греет ей воду для мытья и больше не заставляет так много трудиться, а еще она, кажется, находит по дороге сбежавшего поросенка. На следующий вечер приходит красивый молодой охотник, и, прежде чем волосы у нее отрастают до плеч, она становится счастливой женой и будущей матерью.

Но даже среди детей только самый глупый оптимист поверит, что так заканчивается эта история. То, что на самом деле произошло той ночью в лесу, так мучительно далеко от дома, следует заново прояснить. Чтобы Николетта целой и невредимой вернулась домой, старуха должна сдержать слово, и даже самый глупый ребенок мог бы задуматься, с чего добросердечной женщине жить в черной утробе населенного чудовищами леса, а по ночам слушать, как детей убивают и едят. И, хотя самые недалекие из юных слушателей могли бы удовлетвориться ответом, что эта женщина стала слишком старой, чтобы осилить путь обратно в населенные людьми края, внимательные и сообразительные заметили бы, что старуха двигалась с противоестественной ловкостью и проворством. Так что истина, которая должна была с самого начала показаться мучительно очевидной, заключается в том, что эта старуха – ужасная ведьма, которая любит детское мясо и ест его при любой возможности.

Сообразительные дети скажут, что тогда, наверное, зверь на самом деле добрый и милый, а на крыше остается, так как боится ведьмы. Он влюбился в Николетту и медленно, самозабвенно обнюхивает ее волосы, собирается с духом, чтобы ворваться в хижину, победить каргу и спасти девушку. А когда он одолеет ведьму, Николетта полюбит его, несмотря на звериную внешность. Тогда он снова примет человеческий облик, и можно честным пирком да за свадебку.

Эта нелепая чушь показывает, что хуже слишком глупого ребенка может быть только слишком умный. Сообразительный ребенок может навыдумывать всякой чепухи, обдумывая побуждения смертельно опасных врагов, а дурачок просто увидит зверя с клыкастой пастью и признает его, как есть, за очевидную угрозу. Чудище на крыше даже ведьму превосходит по жадности до человеческого мяса, это недалекие детишки поняли бы с самого начала.

Вместе они сожрали множество детей, но чаще питались охотниками, углежогами да прочими несчастными путниками, которых судьба заводила в эту часть леса. Оба любили свежее мясо, но жена предпочитала приготовленную еду, а муж – сырую и с кровью. Николетта, похоже, попала в куда бо́льшую беду, чем могла себе представить в самом страшном сне. Хуже того, она всего не знала.

Отчаяние часто побеждает разум, поэтому Николетта поверила ведьме. Время от времени старуха начинала петь, передавая наверх новые пряди волос девушки, пока в миске не осталась лишь маленькая кучка сбритых ведьмой волос. Лысая Николетта дрожала еще сильнее от того, что за ушами бежали тонкие струйки крови из порезов, которые оставило лезвие ножа. В отличие от сказки, до рассвета оставалось несколько часов, потому что старуха передавала зверю волосы слишком быстро.

– А теперь, – проговорила ведьма, – займемся остальным.