Земля сия полна крови, и город исполнен неправды.
Пророк Иезекииль
Только мертвые знают Бруклин.
Томас Вулф
Доминик рос в просторном доме, но далеко не шикарным – просто кирпичная коробка, зажатая между другими такими же строениями, как и на любой другой, ничем не примечательной улице Бруклина, района церквей и домов. Дядя Нино был главой семейства. Семья Гаджи (в основном представители одного поколения, эмигрировавшего из Сицилии) занимала три этажа, но все пользовались общей кухней и испытывали общую настороженность по отношению к внешнему миру – и называли свой дом «бункером». Начиная с 1947 года, когда Доминик родился, и далее, в годы правления Эйзенхауэра, он жил здесь вместе с матерью, еще одним дядей, дедушкой и бабушкой, различными тетями и двоюродными братьями. Однако главой бункера неизменно оставался дядя Нино, который обо всем имел свое мнение. Раньше отец Доминика тоже жил с ними, но он был пьяницей и лоботрясом – и сбежал, когда Доминику было три года. Во всяком случае, так говорил дядя Нино.
Для незнакомцев и мальчишек Нино Гаджи был успешным продавцом машин. У него не было своих детей до тех пор, пока племяннику не исполнилось девять. Он был любящим и внимательным, но это не мешало ему сквернословить и выражаться резко, чуть ли не агрессивно. «Твой отец был алкашом и относился к твоей матери, моей сестре, как к последнему дерьму», – говорил он мальчику.
Подрастая, Доминик стал пытаться выяснить подробности, но дядя Нино всякий раз пресекал его расспросы последующим наказанием. Его мать, Мария, была нежна к нему, но немногим более откровенна: она говорила только, что ее муж был хорошим человеком, но, когда они жили вместе, у них были трудные времена и брак не сложился. Еще вопросы есть? Уже позже, много позже, она рассказала подробности. Только тогда мальчик узнал, что его отец, Энтони Сантамария, был отличным парнем, который жил по соседству, потом служил в Армейском авиационном корпусе, а когда вернулся с войны героем, полюбил мать Доминика.
Когда у мальчика обнаружились недюжинные спортивные способности, мать подарила ему крохотную боксерскую перчатку из серебра, которую когда-то подарил ей его отец. На ней было выгравировано: «Чемпионат Армейского авиационного корпуса по боксу – 1943».
Доминик дорожил этой вещицей как реликвией, потому что со временем он стал вспоминать об отце так, как вспоминают разрозненные эпизоды давно забытой пьесы. Одно из его самых ранних воспоминаний было о том, как боксер вечером приходит домой, треплет его по щеке, а потом вваливается в ванную комнату и его рвет фонтаном. Позже этот эпизод надолго вылетел у него из головы.
Другое воспоминание было скорее последовательностью нескольких эпизодов, которые, по всей видимости, относились к четвертому году его жизни – 1951-му. Это было вскоре после того, как отец стал жить отдельно и им разрешили видеться по воскресеньям. Отец жил в нескольких кварталах от них, в доме родителей, и каждая их встреча с Домиником заканчивалась в «Волшебном фонаре», шумном местном кабаке, где чемпион Армейского авиационного корпуса громил всех желающих голыми кулаками за деньги и напитки.
Доминик помнил, как однажды, во время одного из таких турниров, отец сказал ему, что предпочел бы жить с ним, но это невозможно, потому что это означало находиться под одной крышей с дядей Нино.
– Он хочет, чтобы я делал кое-что, против чего я возражаю, – сказал он.
– Что?
– Ну, тебе пока не понять.
Узнав о «Волшебном фонаре», мать Доминика, бывшая жена Энтони, и ее брат закатили скандал, после чего Доминик больше никогда не разговаривал с отцом. Боксер еще какое-то время жил в тех местах, и сын иногда видел его на улицах – но, следуя инструкциям дяди Нино и матери Марии, переходил на другую сторону дороги, словно у того была ветряная оспа.
Мальчик чувствовал себя ужасно, но мать утешала его словами о том, что ужасна порой бывает и сама жизнь. «Этот тип – чертов разгильдяй, – добавлял дядя Нино, покачивая ребенка на коленке. – О тебе позабочусь я».
Конечно же, в то время Доминик не обладал ни достаточными силами для протеста, ни достаточными знаниями об истории семьи для того, чтобы оценить, в правильном ли направлении течет его жизнь.
Антонино Гаджи родился летом 1925 года. Он был третьим и последним ребенком Анджело и Мэри Гаджи, живших в квартире без горячей воды в доме без лифта, расположенном в нижнем Ист-Сайде на Манхэттене, где не утихали бури иммигрантских волнений. Со временем имя превратилось в Энтони, а его изначальная форма породила прозвище – Нино.
Некоторые улицы в нижнем Ист-Сайде именовались с помощью букв, поэтому у него тоже было прозвище – «Алфабет-Сити»[2]. Гаджи проживали на 12-й улице, неподалеку от авеню А и парка Томпкинс-сквер[3] – шумного места, к которому вели все окрестные дороги. Анджело Гаджи, мирный уроженец Палермо, держал парикмахерскую. Его жена, отличавшаяся железной волей, была швеей на потогонной фабрике[4]. Она оставила работу ради того, чтобы сидеть дома с Нино и двумя другими детьми – двухлетней Марией и годовалым Розарио, который вскоре будет известен как Рой.
Это была непростая жизнь в непростом окружении. Пара хотела выбраться оттуда как можно скорее, но началась Великая депрессия, и всё стало только хуже. Мужчины заходили в парикмахерскую не так часто, как раньше, и Анджело пришлось уволить нанятых им работников. Как только Нино стал способен помогать по хозяйству, его тут же устроили уборщиком и полировщиком обуви тех, кому с работой повезло.
На густонаселенных улицах, под завязку забитых «семьями», где все смотрели друг на друга с подозрением, то и дело вспыхивали разногласия из-за языкового барьера и отличающихся ценностей. Буквально в каждом квартале дети объединялись в шайки. Если тот, кто не испытывал склонности к дракам, добирался до школы, сохранив свой завтрак, это считалось везением.
В 1932 году семилетний Нино позировал для своей первой фотографии на святом причастии в римско-католической церкви через улицу. Снимок не запечатлел на его лице ни следа трусости, ни свидетельств проигранной борьбы. С фотографии смотрит невероятно симпатичный, в высшей степени дисциплинированный ребенок с совершенно непроницаемым лицом. Очевидно, ему достались от матери несгибаемая воля и сильный характер.
Рой, брат Нино, напротив, унаследовал и внешность, и манеру поведения отца, худощавого человека с выпирающим кадыком и скошенным подбородком. Сестра Нино, Мария, находилась где-то посередине – крепко сбитая и неприметная, как мать, и в то же время сдержанная и смиренная.
Мэри Гаджи была поражена фотографией Нино – на ней он предстал настоящим мужчиной. Она потратила еще немного из скудного семейного бюджета и сделала из фотографии открытку, которую разослала родственникам. Из-за того что мать души в нем не чаяла, а Нино пользовался этим, его сестра считала его маменькиным сынком. От подобных обвинений у него всегда набухала вена на левой стороне шеи, и по ее толщине можно было судить о том, насколько маленький Нино разгневан.
Как и его сестра и брат, Нино отучился три класса в государственной средней школе, а затем был переведен в церковно-приходскую школу. Она располагалась за церковью, рядом с домом. После школы Нино выполнял подсобные работы в парикмахерской отца, а кроме того, занимался доставкой цветов. К десяти годам он без страха расхаживал по нижнему Ист-Сайду и болтался в парке Томпкинс-сквер, в торговых галереях на авеню А и на 10-й улице.
Это была территория свирепейшей банды Алфабет-Сити – шайки 10-й улицы. Ее боссом был тринадцатилетний Рокко Барбелла, парень, отличавшийся поистине диким нравом. В драках он был неудержим и набрасывался на мальчиков намного старше себя, не стесняясь присутствия большого количества публики, гулявшей в парке. Позже, будучи уже Роки Грациано, он стал чемпионом по боксу в среднем весе.
Из этих мест вышло много бойцов; одна только 10-я улица дала миру двух чемпионов в среднем весе. Вторым был Джейк Лямотта. Нино подружился с ним незадолго до того, как Джейка вслед за Рокко перевели в исправительно-учебное заведение. Кличка, которая прицепилась к Джеку, – «Разъяренный бык» – явилась олицетворением неистовости Алфабет-Сити.
Шайки формировались не только по территориальному, но и по этническому признаку. Вот почему пацаненок с 12-й улицы или авеню А запросто мог общаться с мальчишками с 10-й улицы.
Вооруженная кулаками и палками, шайка 10-й улицы сражалась с шайкой авеню B, шайкой 11-й улицы и вообще всяким, кто не лез за словом в карман. Они тащили фрукты с торговых тележек, подрезали леденцы с газетных стоек, а когда попадались в лапы дежурному полицейскому – как правило, ирландцу, – наказание вершилось прямо на улице.
Нино никогда не жаловался на то, что подвергался публичной порке, но внутри у него кипела непримиримая злость к копам. Учитывая, какие разговоры о полиции велись в парикмахерской его отца, для поддержания ее кипения не требовалось никакое битье. Многовековое официальное разграбление Сицилии сделало презрение к власти народной традицией. Проходя мимо полицейских на улице, Нино ухмылялся и цедил про себя ругательства.
Было совершенно очевидно, что полицейские работали по двойным стандартам. Те люди, которые держали в окру́ге игорные дома, занимались ростовщичеством или промышляли скупкой краденого, действовали открыто и беззастенчиво процветали. Лаки Лучано, крупнейший мафиозо в Нью-Йорке, был выходцем из бедной квартирки на авеню А. Поэтому было вполне естественно, что Нино подражал подобным знаменитостям и, стоя на углу, подбрасывал монеты, изображая Джорджа Рафта в роли Гвидо Ринальдо в весьма популярном фильме «Лицо со шрамом».
Мать Нино, Мэри, была знакома с этим явлением не понаслышке. Она выросла в Адской кухне, примерно таком же озлобленном районе в Вест-Сайде, на западной стороне Манхэттена. Рядом с ней рос не кто иной, как только что упомянутый Джордж Рафт, и она подшучивала над Нино, что ее старый друг стал кинозвездой просто потому, что оставался самим собой и воплощал всех Гвидо Ринальдо вокруг.
Анджело, отец Нино, был еще более искушен в этих вопросах. Его двоюродный брат, Фрэнк Скализе, был влиятельным членом мафиозной семьи и помощником всенародно известных личностей – таких как Лучано, Капоне, Мейер Лански, Голландец Шульц. Он сидел с ними за одним столом, когда они встречались и делили бизнес между преступными «семьями», вкупе известными как мафия. Застенчивый Анджело не был вхож в эти круги, но он и Скализе еще детьми вместе играли, позже примерно в одно время эмигрировали и до сих пор были желанными гостями в домах друг друга, где предавались ностальгии о старых добрых временах.
Когда Скализе появился на 12-й улице, соседи начали перешептываться о его машине, одежде и драгоценностях. Обсуждать, откуда у него деньги, было бы невежливо, но чадам Алфабет-Сити не нужно было пояснять, что кто-то «в деле». Вид Скализе, заходящего в скромную квартирку Гаджи, ощутимо повысил авторитет Нино среди иммигрантской ребятни. С дерзким и одновременно важным видом он говорил им: «Когда я вырасту, я хочу двух вещей. Я хочу быть как Фрэнк Скализе, а когда придет время умирать, я хочу умереть на улице с пистолетом в руке».
Мальчики были хорошо осведомлены о том, что смерть на улицах – обычная часть окружающей жизни. Кто-нибудь то и дело бежал из дома Нино через улицу к церкви сообщить пастору, что подстрелили очередного мафиозо. Тот ждал священника, смертельно раненный, чтобы над ним совершили последний обряд – таинство соборования.
Когда Нино было почти четырнадцать, он окончил восьмой класс. Относясь с презрением к любой работе, он тем не менее устроился парикмахером в заведение своего отца; Нино ухитрялся совмещать это занятие с доставкой цветов, и тогда у него впервые появились карманные деньги. Оставив детство за спиной, он стал проявлять острый интерес к тому, какое впечатление производил на других; он начал одеваться по последней моде, насколько позволяли средства. Когда же у него ухудшилось зрение, он выбрал себе очки настолько темные, что они выглядели как солнцезащитные.
Он также научился играть в кости, но быстро пришел к выводу, что азартные игры не для него: он терпеть не мог проигрывать и уж тем более отдавать деньги кому бы то ни было. Его интересовало другое – как вели дела ростовщики, на средства которых проводились игры. Они брали с игроков пять процентов комиссионных, или «букмекерских», в неделю. Нино воочию убедился в том, что нелегальный бизнес стоит на извлечении выгоды из человеческих слабостей.
В отличие от сверстников, он даже не пытался поступить в среднюю школу. Малообразованность – еще одна особенность сицилийских иммигрантов, ведь, как правило, дома было полно работы. Особенно когда родители, к ужасу Нино, переехали в один из сельских районов в пригороде Нью-Джерси, где купили небольшую ферму.
На ферме Нино трудился в поте лица. В 1942 году, когда в Европе и Азии бушевала война, а ему стукнуло семнадцать, он попытался сбежать, записавшись в армию. Ростом он был пять футов восемь дюймов[5], весил сто шестьдесят фунтов[6] и благодаря тяжелой работе обладал большой мышечной массой, но после медосмотра его не признали годным из-за сильной близорукости. Это только обострило его затаенную обиду на людей в форме.
Взрослым было ничуть не легче приспособиться к сельской жизни. Как позже сказал Анджело Гаджи, они были городскими настолько, что не отличили бы грабли от мотыги. Через два года они сдались. Однако вернулись они уже не в нижний Ист-Сайд. Некоторые из их родственников с того времени успели перебраться через Ист-Ривер в Бруклин, землю обетованную для семей иммигрантов.
В 1943 году Анджело и Мэри присмотрели дом на Бат-Бич, в итальянском квартале на юго-западном побережье Бруклина. Это был просторный кирпичный дом, с виду напоминавший бункер, доступный по цене: скидка в сто долларов открыла дорогу ссуде на покупку дома на сумму 8550 долларов. Сделка была заключена на имя старшей из детей, Марии, которая лучше всех знала английский.
По сравнению с Алфабет-Сити, Бат-Бич казался просто раем. Столетием ранее он был фешенебельным курортом для богатеев. Но даже теперь, в 1943 году, бункер Гаджи на Кропси-авеню отделял от Атлантического океана лишь небольшой участок заросшего болотистого берега. Всего в нескольких милях оттуда находились парки развлечений Кони-Айленда.
Бат-Бич примыкал к Бенсонхёрсту, где потихоньку обживались иммигранты. И там и там торговцы и жители перенимали культурные традиции Сицилии и деревень южной Италии. Вдоль улиц выстраивались крохотные кафе и стойки с овощами и фруктами; во дворах домов росли гибкие побеги инжира, а виноградные лозы нависали над импровизированными парковочными местами.
Нино, которому исполнилось восемнадцать, без устали искал для себя новые возможности. Его родители не удивились и не встревожились, когда он обратился к двоюродному брату отца, Фрэнку Скализе. Влияние того продолжало расти: к тому времени он являлся предводителем самой крупной мафиозной банды в городе и вдобавок сколотил состояние на том, что давал ссуды под бешеные проценты. Среди его клиентов были крупные политики и профсоюзные чиновники, и Нино получил работу на передвижной погрузочной платформе. Через некоторое время он стал начальником. Нино ненавидел эту работу так же сильно, как и труд фермера, но работал не покладая рук, наращивая мышечную массу. Он уверенно руководил другими работниками, в том числе старше себя, и не терпел ленивых и нерасторопных.
Анджело Гаджи открыл еще одну парикмахерскую, а его жена и дочь получили работу на фабрике одежды. Его сын Рой, который вступил в ряды вооруженных сил, но был демобилизован после ранения в тренировочном лагере, продавал местным барам диспенсеры для арахиса. Рой всегда рос в тени младшего брата и мог бы на всю жизнь в ней остаться.
О проекте
О подписке