Читать книгу «Бунтарка» онлайн полностью📖 — Дженнифер Матье — MyBook.
image

Глава вторая

Наша старая полосатая кошка Джоан Джетт ждет меня у двери, когда я возвращаюсь из школы. Джоан Джетт любит встречать нас, словно она собака, а не кошка. Цель ее жизни – мяукать, выть и привлекать внимание всеми возможными способами. Мама говорит, ей очень подходит ее имя. Джоан Джетт была участницей девичьей музыкальной группы 1970-х годов The Runaways, пока не создала свою собственную группу. В детстве мы с Клодией снимали на видео, как кошка Джоан Джетт танцует под песни певицы Джоан Джетт.

Я глажу Джоан Джетт, а потом нахожу записку от мамы. Она могла бы просто мне написать эсэмэс, но она любит «осязать бумагу», как она это называет.

Буду на работе допоздна. Бабушка с дедушкой сказали, что ты можешь прийти к ним на ужин, если захочешь. Пожалуйста, аккуратно сложи белье на моей кровати и убери его. Люблю тебя xoxoxo мама.

Теперь я достаточно взрослая, чтобы оставаться одной, если у моей мамы поздние смены в неотложке, где она работает медсестрой. Когда я была маленькой, а у нее были поздние смены, бабуля забирала меня из школы, и мы все вместе ели замороженный ужин Stouffer’s[2], а потом пытались угадать правильные ответы в программе «Колесо Фортуны». Потом меня отправляли спать в комнату, которая раньше принадлежала маме. Бабуля перекрасила ее в нежные розовые и зеленые тона, не осталось и следа старых маминых постеров и наклеек, но я выглядывала из окна комнаты и представляла ее молодой, дикой, мечтающей однажды покинуть Ист Рокпорт и никогда больше не возвращаться. И хотя ей удалось выполнить план только наполовину, ее юные годы восхищали меня.

В такие дни я или засыпала дома, если мама успевала меня забрать, или просыпалась от того, что дедушка включал Today Show[3], или меня будили посреди ночи для десятисекундной прогулки домой. Я держала маму за руку, и от нее приятно пахло мятным антисептиком.

Теперь я хожу к бабушке с дедушкой только на ужин, хотя они все еще пытаются пригласить меня на ночевку, как в старые времена.

Звонок. Это бабуля.

– Привет, милая, я разогреваю пироги с курицей, – говорит она мне. – Придешь?

Бабушка с дедушкой завтракают в 5 утра, обедают в 11, а ужинают в 16:45. Раньше я думала, это все из-за возраста, но мама говорит, что так было всегда, пока она не уехала от них в восемнадцать лет. Она чувствовала себя бунтаркой, когда ела после наступления темноты.

– Хорошо, – отвечаю я, – но мне сначала нужно убрать белье.

– Ну приходи, когда освободишься, – говорит бабуля.

Я хватаю кусок сыра из холодильника и отвечаю на сообщения от Клодии. Она жалуется, как ее раздражает младший брат. Джоан Джетт бежит за мной в спальню, где я нахожу гору белья посреди незаправленной маминой кровати. Я начинаю складывать трусы в милые аккуратные квадратики, а влажные лифчики вешаю сохнуть в ванной. Здесь только женское белье. Мой папа умер, когда я была совсем маленькой. Он разбился на своем мотоцикле. Тогда мы жили в Портленде, штат Орегон. Его звали Сэм, и я его даже не помню. По фотографиям я знаю, что внешне он был привлекательным: светлые волосы, зеленые глаза, подтянутая фигура.

Моя мама все еще скучает по нему. Однажды ночью, около года назад, выпив слишком много вина, мама сказала мне, как это странно: она будет стареть, а Сэм останется вечно молодым. Да, так она его называла – Сэм. Не «твой папа», а Сэм. Таким он и был для нее. Ее Сэмом. Потом она ушла в свою комнату и плакала, пока не заснула. Это было так не похоже на мою маму, не терпящую никакой ерунды. Иногда я чувствовала себя виноватой, что совсем не скучаю по нему и не могу откопать даже крохотное воспоминание. Мне было всего восемь месяцев, когда он умер. После его смерти мы с мамой переехали обратно в Ист Рокпорт, чтобы бабушка с дедушкой присматривали за мной, пока мама получала квалификацию медсестры. И вот, прошло шестнадцать лет, а мы все еще здесь.

Я вешаю легкие платья мамы в шкаф, когда мой взгляд падает на большую, побитую жизнью коробку из-под обуви на верхней полке. Черными буквами на ней написано: «МОЯ ВПУСТУЮ ПОТРАЧЕННАЯ ЮНОСТЬ». Я вешаю последнее платье, вытаскиваю коробку и несу в свою спальню. Я уже заглядывала в нее. Когда у нас с Клодией был период «видео с танцующей кошкой Джоан Джетт», я любила вынимать эту коробку и изучать ее содержимое. Правда, с последнего раза прошло уже несколько лет.

Я открываю ее и аккуратно вытряхиваю на кровать кассеты, старые фотографии, неоновые листовки и десятки маленьких копий буклетов: Girls Germs, Jigsaw, Gunk. Я рассматриваю полароидную фотографию мамы, на которой ей всего на несколько лет больше, чем мне сейчас, девятнадцать или двадцать. Она одета в потертое платье в кукольном стиле и военные ботинки. В темных волосах виднеется платиновый локон. Она показывает язык фотографу, а ее руки обвивают шею другой девушки с темными глазами и пирсингом в брови. На маминой руке написано черным маркером: «БУНТ, А НЕ ДИЕТА».

Мама редко рассказывает о своей жизни до того, как она встретила папу, но всегда широко улыбается, когда вспоминает о том, как выпустилась из школы и поехала в Вашингтон на старой «тойоте», которую купила на собственные деньги. Именно там жили и выступали ее любимые группы Heavens to Betsy и Excuse 17. Эти девчонки играли панк-рок, выступали за равные права и издавали журналы для «новичков пера», которые называли зинами[4].

Они называли себя «Бунтарррки».

Моя мама тогда была дикой: у нее было выбрито полголовы, она носила черные ботинки Doc Martens и красила губы в фиолетовый цвет. По сравнению с другими мамами она легко обсуждает со мной сложные темы: открыто говорит о сексе и не очень переживает, если я ругаюсь матом при ней. Хотя мне все равно сложно принять то, что девушка на фотографии и есть моя мама, которую я знаю. Мама, которая работает медсестрой и носит форму лавандового цвета с бабочками. Мама, которая раз в месяц садится за кухонный стол и проверяет баланс чековой книжки.

Я удобнее устраиваюсь на кровати и рассматриваю страницу одного из журналов «Бунтарррок». Чудо-женщина[5] предупреждает мужчин не трогать ее, когда она идет по улице, если они не хотят получить кулаком в лицо. Я улыбаюсь. Как же мне хочется, чтобы она присутствовала на всех занятиях, где есть Митчелл Уилсон. Джоан Джетт мяукает, напоминая о своем ужине, и я заставляю себя собрать все обратно в коробку и убрать ее в мамин шкаф. Мне сложно объяснить, но каждый раз, когда я просматриваю мамину коробку, я чувствую себя лучше. Словно меня понимают. Что странно, ведь «Бунтаррркам» уже сто лет, и никто из девушек не знал меня. Но я жалею, что не знала их.

* * *

Бабуля помешана на петухах. Они повсюду: на кухонных полотенцах, тарелках, в виде керамических фигурок на кухонном подоконнике. У нее даже перечница и солонка в виде – угадайте кого? – петухов.

Я беру солонку в руку и вскидываю бровь, глядя на вечно дружелюбную улыбку петуха.

– Петухи действительно улыбаются? – я спрашиваю, посыпая гарнир из консервированных овощей солью.

– Конечно, – говорит бабуля, – они очень дружелюбные.

Дедушка просто ворчит и тыкает вилкой в куриный пирог от Stouffer’s.

– Сколько петухов ты знала лично, Морин? – спрашивает он.

– Парочку, – отвечает бабуля, не раздумывая ни секунды. Дедушка только вздыхает, но я знаю: ему нравится, что последнее слово всегда за бабулей.

Я люблю слушать болтовню бабушки и дедушки, как они нежно дразнят меня, как они общаются друг с другом. Мне нравятся забавные дедушкины поговорки, которые он произносит властным голосом: «Помни, Вивиан, ты можешь выбирать друзей, выбирать козявки из носа, но ты не можешь выбирать козявки из носа друга». Мне нравится, что, хотя бабуля ни разу и не ответила правильно на вопрос «Колеса Фортуны», она продолжает его смотреть каждый вечер и выкрикивать первое, что приходит ей в голову: «Мистер Картофельная голова! Жареные зеленые помидоры! Сметана и луковые картофельные чипсы!».

В общем, с ними очень уютно.

Но, как большинство дедушек и бабушек, они совершенно ничего не знают о том, что значит быть шестнадцатилетней девушкой.

– Было что-нибудь интересное в школе? – спрашивает бабуля, вытирая рот салфеткой. Я гоняю зеленые бобы по тарелке вилкой и думаю о сегодняшнем дне и домашнем задании, которое ждет меня в рюкзаке.

– Ничего увлекательного, – говорю я. – Я получила кучу дополнительной работы по английскому, потому что Митчелл Уилсон и его дружки – придурки.

Дедушка хмурится, а бабуля спрашивает, что я имею в виду. Я рассказываю им о тупом комментарии Митчелла.

– Я не понимаю, что это значит, – говорит бабуля. – Зачем он хочет, чтобы кто-то сделал ему сэндвич?

Я глубоко вздыхаю.

– Он не хотел сэндвич, бабуля, – говорю я. – Это тупая шутка, которую мальчики используют, чтобы сказать, что место девочек на кухне и у них не должно быть собственного мнения.

– Понятно. Не очень-то хорошо со стороны Митчелла, – говорит бабушка, передавая соль дедушке.

Я пожимаю плечами и мечтаю о том, как хорошо было бы сидеть на пенсии, возиться с керамическими петухами и совершенно ничего не знать о том, что происходит в школе Ист Рокпорт.

– То, что он сказал… – Я делаю паузу, вспоминая, как Люси Эрнандез покраснела от смущения, и чувствую, как меня охватывает жар от головы до ног. – Я считаю, это настоящий сексизм.

Как же приятно сказать это вслух.

– Я ожидала лучших манер от сына директора, – говорит бабуля, пропуская мое последнее замечание мимо ушей.

– Можешь представить, как Лиза поступила бы в таком случае? – внезапно спрашивает мой дедушка, поднимая взгляд от пирога.

Я смотрю на дедушку, мне любопытно:

– Что? Что бы сделала мама?

– Даже не хочу об этом думать, – говорит бабуля, выбрасывая вперед руку, словно регулировщик на дороге, приказывающий нам остановиться.

– Твоя мама составила бы целый список дел, – продолжает дедушка, не оставляя на тарелке ни единого кусочка. – Начала бы с петиции. Потом нарисовала бы большой плакат и ходила с ним вокруг школы. Злая до чертиков.

Конечно же, моя мама так поступила бы. Ее подростковый бунт начался задолго до того, как она переехала на северо-запад и присоединилась к «Бунтаррркам». На следующий день после того, как директор объявил, что дресс-код больше не позволяет красить волосы в неестественные цвета, она щеголяла с зелено-синими волосами. Ее отстранили от занятий на неделю, а дедушка и бабушка потратили целое состояние на то, чтобы перекрасить волосы и не повредить их. Я представила, каково это: идти по главному коридору, когда все на тебя смотрят, потому что у тебя волосы цвета голубого мороженого Fla-Vor-Ice. Я съеживаюсь от одной только мысли.

– Проблема состояла в том, что твоя мама всегда искала причину подраться, – говорит бабуля, попивая сладкий чай. – Она была чересчур «мокси»[6] – смелой и дерзкой. Это все усложнило и для нее, и для нас, как бы сильно мы ее ни любили.

– Да, я знаю, – говорю я.

Я уже слышала об этом раньше. Может быть, это действительно усложнило жизнь бабушки и дедушки, но девушка на полароидной фотографии не считала жизнь такой уж сложной. Она была счастлива. Ей нравилось бороться, даже если она не всегда выигрывала.

– Хорошая новость состоит в том, – объявляет бабуля, – что бунтарский ген, судя по всему, был какой-то странной мутацией. – Она улыбается мне и начинает убирать грязную посуду.

– Наша ответственная Вивиан, – говорит дедушка. Он протягивает руку и взъерошивает мои волосы, словно мне десять лет.

Я улыбаюсь в ответ, хотя мне немного обидно. Мне не нравится, когда меня называют ответственной. Хотя это, скорее всего, правда. Поэтому я просто молчу и пытаюсь спрятать свою обиду поглубже.

После ужина я делаю домашнее задание, а потом иду к бабушке и дедушке в гостиную (они называют ее «телевизионная комната») смотреть «Колесо Фортуны». Я смеюсь, когда бабуля выкрикивает свои ответы: «Удача, будь Леди сегодня ночью! Леди и Бродяга! Моя прекрасная Леди!». Потом я с дедушкой пью кофе без кофеина со сливками и сахаром. Но перед глазами то и дело встает обиженное лицо Люси и хихиканье Митчелла и его тупых дружков. Странный жар снова скручивает мой желудок и приносит беспокойство.

После бонусного круга на «Колесе» я говорю, что мне пора домой. Бабушка с дедушкой, как обычно, пытаются уговорить меня остаться подольше и посмотреть с ними «Танцы со звездами». Но я отказываюсь, целую их в щеку и благодарю за все.

– Конечно же, милая, – говорит дедушка, провожая меня до двери и крепко обнимая, а я чувствую вину за свою обиду.

* * *

Вернувшись домой, я смотрю какое-то глупое теле- шоу и роюсь в телефоне, а потом иду спать. Надеваю пижаму – шорты и старую футболку с надписью Runaways, которую мама подарила мне на Рождество. На ней изображена очень юная Джоан Джетт (певица). Пока чищу зубы, слышу, как открывается входная дверь.

– Мама? – спрашиваю я, выглядывая в коридор, ведущий к кухне.

– Привет, леди, – отвечает она, кидая ключи от машины на кухонный столик. Она останавливается посреди нашей маленькой кухни и смотрит на потолок, прежде чем громко вздохнуть.

– О боже, что за ночь, – говорит она, развязывая пучок волос на голове. Густые черные локоны падают на спину, словно занавес после окончания спектакля. Она заглядывает в холодильник, а я дочищаю зубы и тоже иду на кухню.

– А где остатки китайской еды? – спрашивает мама, передвигая контейнеры и консервы Dr. Pepper.

– Я доела на днях, – виновато отвечаю я. Мама бросает на меня хмурый взгляд поверх двери холодильника.

– Черт, – бормочет она. – Ну ладно, мороженое в десять вечера еще никого не убило. По крайней мере, я таких людей не знаю.

Она вытаскивает мятное мороженое из морозильника и идет в маленькую комнату рядом с кухней. Здесь мы проводим большую часть времени. Мама падает на свое обычное место на потертом диване, а потом хлопает по сиденью рядом, приглашая меня присоединиться.

– Все нормально? – спрашиваю я, когда она глотает ложку мороженого и наконец немного расслабляется.

– Ага, просто устала, – говорит мама, хмурясь и съедая еще одну порцию. – Не было ни одной свободной минуты.

– Что-то сложное или страшное? – спрашиваю я.

Я смотрю, как она ест мороженое и отклоняет голову назад, на секунду прикрывая глаза от усталости. Моя мама очень красивая. Темные волосы контрастируют с ее светлой кожей, она двигается очень грациозно, несмотря на свой высокий рост. Бабуля говорит, что мы похожи. Хочется надеяться, что это правда, хотя в глубине души я уверена, что это не так.

– Нет, к счастью, ничего запредельного. Просто инфекция мочевых путей и ушей всю ночь напролет. – Иногда мама рассказывает мне смешные истории, например о том, как ребенок затолкнул горсть витаминов себе в нос.

Мы сидим некоторое время в тишине, а потом я глажу ее длинные бледные руки. Она смотрит на меня и улыбается:

– Как школа?

– Как обычно.

– Такой детальный отчет.

– Действительно нечего рассказывать, – настаиваю я.

Конечно, это неправда. В любой другой вечер я бы рассказала о тупом замечании Митчелла Уилсона, и как мне было жаль Люси, и как бесит мистер Дэвис, который наказал нас всех, вместо того чтобы разобраться с проблемой. Я бы даже могла признаться, что слова бабушки с дедушкой о том, что я ответственная, обидели меня. Но я вижу, как мама морщит лоб и пытается держать глаза открытыми. Вижу, как сильно она измотана.

– Ну, уже поздно, – говорит она мне, – а тебе нужно идти спать. Поцелуешь меня на ночь?

Я наклоняюсь, чтобы обнять ее и поцеловать в щеку.

Когда я направляюсь в спальню, слышу, как мама включает телевизор. Закрыв дверь, я проскальзываю под одеяло и выключаю прикроватную лампу. Светящиеся в темноте звезды, которые я прилепила к потолку, радостно вспыхивают. Я надеваю наушники и думаю о коробке из-под обуви с надписью «МОЯ ВПУСТУЮ ПОТРАЧЕННАЯ ЮНОСТЬ». Я ищу в телефоне музыку в стиле «Бунтарррок» и включаю песню «Rebel girl»[7] группы Bikini Kill.

Она начинается с громкого ритма барабанов, такого сильного, что кажется, если слушать ее на большой громкости, я слечу с кровати. Но лучшая часть – когда начинает петь солистка, ее голос звучит словно ракета.

 
Эта девочка думает, что она королева района.
У нее самый классный трицикл в городе.
Она держит голову высоко.
Я думаю, что хочу быть ее лучшей подругой, да.
Бунтарка, бунтарка,
Бунтарка – ты королева моего мира.
 

Музыка гремит, рычит и плюется. Мне трудно представить, что моя уставшая мама, поедающая мороженое на диване перед телевизором, – это та же девушка из коробки «МОЯ ВПУСТУЮ ПОТРАЧЕННАЯ ЮНОСТЬ». Девушка с платиновым локоном в темных волосах, которая показывает язык и не боится дать отпор.

Было время, когда она слушала эту музыку. Когда злилась, бунтовала и не покорялась. Было время, когда она жила ярко. И никто не может это у нее забрать.

Песня заканчивается, я лежу какое-то время в тишине, а потом жму на повтор и жду, когда барабаны начнут свою атаку.

...
7