Я могу точно назвать момент, когда все изменилось. Это случилось прошлым летом. Мы с Коном сидели на крыльце, и я пытался растолковать ему, какой придурок новый помощник тренера по футболу.
– Крепись, брат, – посоветовал Кон.
Легко ему говорить. Он-то бросил футбол.
– Ты не понимаешь. Чувак – просто псих, – начал объяснять я, но он уже не слушал. На подъездную дорожку въехала машина Конклинов. Стивен вышел первым, за ним – Лорел. Она спросила, где мама, и крепко обняла меня, а затем и Конрада. Я хотел было спросить: «Эй, а где же Белли-Кнопка?» Тут-то она и появилась.
Конрад увидел ее первым. Он уставился через плечо Лорел. На нее. А она шла к нам. Волосы развеваются во все стороны, ноги от ушей. На ногах – обрезанные шорты и грязные кроссовки. Из-под топа торчит лямка от бюстгальтера. Я – клянусь – никогда раньше не замечал лямки от ее бюстгальтеров. На лице – странное незнакомое мне выражение. Застенчиво-взволнованное и вместе с тем гордое.
Я смотрел, как Конрад обнимает ее, и ждал своей очереди. Хотел спросить, о чем она только что думала, откуда такое выражение. Но не спросил. Я шагнул из-за спины Конрада, схватил ее и ляпнул какую-то глупость. Она рассмеялась и снова стала прежней Белли. Я вздохнул с облегчением, потому что не хотел, чтобы она становилась кем-то другим.
Мы ведь знаем друг друга всю жизнь. Я никогда не видел в ней девчонку. Она была одной из нас. Моим другом. И увидев ее в другом свете, пусть даже мимолетно, я был потрясен.
Отец частенько говорил, что для всего в жизни есть переломный момент. Единственный миг, от которого зависит все, хоть распознать его сразу удается далеко не всегда. Трехочковый бросок в начале второй четверти, который меняет весь темп игры. Встряхивает игроков, вдыхает в них жизнь. Все это сводится к тому единственному мгновению.
Я мог бы обо всем забыть, о том, как подъехала их машина и как из нее вышла девушка, которую я едва узнал. Я мог бы счесть это пустяком. Ну знаете, когда, гуляя по улице, невольно оглядываешься на незнакомку, как на запах духов. А потом идешь дальше. И забываешь. Я мог бы забыть. И все могло бы стать как прежде.
Но потом наступил переломный момент.
Прошло около недели с начала лета, был поздний вечер. Мы с Белли сидели у бассейна, и она хохотала над тем, что я сказал, – даже не помню, что именно. Мне нравилось, что я могу ее рассмешить. И, хотя смеется она часто и рассмешить ее – не геройский подвиг, меня это радовало.
– Джер, ты такой смешной! Смешнее не бывает, – сказала она.
Эти слова – один из лучших комплиментов в моей жизни. Но не они стали переломным моментом.
Он случился потом. Я был в ударе и изображал, как Конрад просыпается по утрам. Все вплоть до мельчайших франкенштейновских подробностей. И тут вышел Конрад и уселся в шезлонг рядом с ней. Потянул ее за хвостик и спросил:
– Над чем смеетесь?
Белли взглянула на него и – подумать только – залилась румянцем. Щеки раскраснелись, глаза заблестели.
– Не помню, – пробормотала она.
У меня внутри все перевернулось. Меня словно пнули ногой в живот. Я заревновал, безумно. К Конраду. И когда она немного погодя пошла за газировкой, а я смотрел, как брат провожает ее взглядом, меня замутило.
Вот тогда-то я и понял, что между нами ничего уже не будет как прежде.
Я хотел сказать Конраду, что он не имеет права. Что все эти годы он ее не замечал, что он не может взять и забратьть ее себе, просто потому, что ему так вздумалось.
Она принадлежала нам всем. Мама в ней души не чаяла. Называла Белли своей тайной дочкой. И весь год с нетерпением ждала лета, чтобы ее увидеть. Стивен, хоть и постоянно ее доставал, на самом деле очень о ней заботился. О Белли заботились все, она просто об этом не догадывалась. Потому что смотрела только на Конрада. Сколько мы ее помним, она всегда его любила.
Только теперь я хотел, чтобы она так смотрела на меня. После того вечера я был обречен. Она стала мне нравиться куда больше, чем просто друг. Возможно, я ее даже полюбил.
Я встречался с девушками. Но они не были Белли.
Я не хотел обращаться к ней за помощью. Я на нее злился. И дело не только в том, что она выбрала Конрада. Тут все по-старому. Она всегда выберет его. Но ведь мы с ней друзья. Сколько раз она мне звонила после маминой смерти? Дважды? Прислала пару писем и смс?
Но вот я сижу рядом с ней в машине, вдыхаю неповторимый аромат Белли Конклин (мыло, кокосы и сахар), вижу задумчиво сморщенный носик, ее нерешительную улыбку, обкусанные ногти… Слышу, как она произносит мое имя…
А когда она наклонилась к решетке кондиционера, ее волосы коснулись моей ноги, и… какие же они мягкие! И я снова все вспомнил. Мне стало трудно злиться на нее и держать на расстоянии, как я намеревался. Да что там трудно, практически невозможно! Когда она была рядом, я мечтал только о том, чтобы сгрести ее в охапку, обнять крепко-крепко и зацеловать до полусмерти. Тогда, глядишь, она наконец забыла бы эту сволочь, моего брата.
– И куда мы едем? – спросила я у Джереми. Я попыталась поймать его взгляд, хотя бы на секунду. Он, кажется, ни разу не посмотрел мне в глаза с тех пор, как появился на пороге у Тейлор, и это выбивало меня из колеи. Мне надо было убедиться, что между нами все хорошо.
– Не знаю, – ответил он. – Я с Коном давно не разговаривал. Понятия не имею, куда он мог податься. Я надеялся, у тебя есть идеи.
Но беда в том, что у меня их не было. Почти. Вернее, совсем.
Я прокашлялась:
– Мы с Конрадом не общались… с мая.
Джереми покосился на меня, но ничего не сказал. Интересно, что Конрад ему про нас рассказывал? Наверное, немного.
Я снова заговорила, потому что Джереми молчал.
– Ты звонил его соседу?
– У меня нет его номера. Я даже имени его не знаю.
– Его зовут Эрик, – выпалила я, довольная, что знаю хотя бы это. – Они весь учебный год вместе жили. И остались в той же комнате на летние курсы. Так что… э… начнем, пожалуй, там. В Брауне. Поговорим с Эриком, еще с кем-нибудь из общежития. Мало ли, вдруг он никуда и не уезжал?
– Отличная идея. – Он посмотрел в зеркало заднего вида, перестроился в другой ряд, а затем спросил: – Значит, ты навещала Конрада в колледже?
– Нет, – сказала я, глядя в окно. Как-то неловко было в этом признаваться. – А ты?
– Мы с отцом помогали ему переезжать. – И как-то неохотно добавил: – Спасибо, что поехала.
– Не за что, – ответила я.
– Значит, Лорел не возражала?
– Нет. Конечно, нет, – солгала я. – Я рада помочь.
Раньше я весь год с нетерпением ждала, когда увижу Конрада. Мечтала о лете, как большинство детей мечтает о Рождестве. Только об этом и думала. Даже теперь, после всего, что произошло, я по-прежнему думала только о нем.
Чуть позже я включила радио, чтобы заполнить тишину в салоне.
Один раз мне почудилось, что Джереми заговорил, и я переспросила:
– Ты что-то сказал?
– Нет, – отозвался он.
Довольно долго мы ехали молча. Раньше у нас с Джереми никогда не иссякали темы для разговоров, а теперь поглядите на нас – как воды в рот набрали.
Наконец он сказал:
– Я на прошлой неделе видел Нону. Заезжал в дом престарелых, где она сейчас работает.
Нона была больничной сиделкой Сюзанны. Я ее несколько раз встречала. Она забавная. И сильная. Сама худощавая, ростом, может, чуть выше полутора метров, с тонкими длинными руками и ногами, но я видела, как она таскала Сюзанну – словно та ничего не весит. Ближе к концу, полагаю, так оно и было.
Когда Сюзанне стало совсем плохо, мне никто сразу не сказал. Ни Конрад, ни мама, ни сама Сюзанна. Все произошло очень быстро.
В тот последний раз я пыталась отвертеться от поездки. Сказала маме, что у меня экзамен по тригонометрии, который сильно повлияет на годовую оценку. Я бы что угодно сказала, только бы не ехать.
О проекте
О подписке