Я думала, больше не расплачусь, но слез пролила еще немало. Мистер Фишер встал и поблагодарил всех, кто пришел, и позвал после похорон на поминки в дом. Несколько раз голос у него срывался, но он держал себя в руках. Когда мы последний раз виделись, он был загорелым, уверенным в себе и будто выше ростом. А сейчас он выглядел так, словно заблудился в буране. Ссутуленные плечи, бледное лицо. Как, должно быть, тяжело ему стоять там, на виду у всех, кто любил Сюзанну. Он ее предал, бросил, когда она нуждалась в нем больше всего, но в конечном итоге все же вернулся. Последние несколько недель он был рядом и держал ее за руку. Может, он тоже думал, что время еще есть.

Сюзанну хоронили в закрытом гробу. По словам мамы, Бек не хотела, чтобы все глазели на нее, когда она не в самом лучшем виде. Покойники выглядят фальшиво, объясняла та. Будто их слепили из воска. Я напомнила себе, что тело в гробу – это не Сюзанна, и неважно, как оно выглядит, потому что Сюзанны там уже нет.

Служба закончилась, мы прочитали «Отче наш», и все выстроились длинной вереницей, по очереди выражая соболезнования. Бок о бок с мамой и братом я вдруг почувствовала себя непривычно взрослой. Мистер Фишер наклонился и безучастно обнял меня, в глазах его стояли слезы. Он пожал руку Стивену, а, когда обнял маму, она прошептала что-то ему на ухо, и он кивнул.

Когда я обнимала Джереми, мы оба так рыдали, что, не поддерживай друг друга, упали бы на пол. Плечи у него безостановочно тряслись.

Когда обнимала Конрада, я хотела что-нибудь ему сказать, чтобы утешить. Что-то получше, чем «мне жаль». Но объятие закончилось слишком быстро – ни на что другое времени не осталось. Позади меня толпилась еще целая очередь, и все хотели принести соболезнования.

Кладбище находилось неподалеку. У меня каблуки то и дело застревали в земле: должно быть, накануне прошел дождь. Перед тем, как Сюзанну опустили во влажную могилу, Конрад и Джереми положили на крышку гроба по белой розе, а за ними цветы возложили и все остальные. Я принесла розовый пион. Кто-то спел гимн. Когда все закончилось, Джереми не сдвинулся с места. Так и стоял у самой могилы и плакал. К нему подошла моя мама. Она взяла его за руку и заговорила с ним мягко-мягко.

Вернувшись в дом Сюзанны, мы с Джереми и Стивеном улизнули в комнату Джереми. В парадной одежде мы уселись на его кровать.

– Где Конрад? – спросила я. Я не забыла про свое обещание, но он усложнял мне задачу, то и дело куда-то пропадая.

– Оставьте его ненадолго в покое, – посоветовал Джереми. – Вы, ребята, есть хотите?

Я хотела, но не собиралась в этом признаваться.

– А ты?

– Да, немного. У нас полно еды… внизу.

На последнем слове его голос задержался. Я понимала, как ему не хочется спускаться вниз, смотреть в глаза собравшимся и видеть там жалость. «Как печально, – покачают они головой, – что такие юные мальчики остались без матери!» Его друзья на поминки не пришли, разъехались сразу после похорон. Там внизу собрались только взрослые.

– Я схожу, – вызвалась я.

– Спасибо, – сказал он с благодарностью.

Я встала и вышла, закрыв за собой дверь. На лестнице остановилась, чтобы рассмотреть семейные портреты: все на матовой бумаге и в одинаковых черных рамках. На одной фотографии изображен Конрад в галстуке-бабочке, с дырками вместо передних зубов. На другой – восьмилетний Джереми в кепке с эмблемой «Ред Сокс», которую не снимал, наверное, все лето. Он утверждал, что это счастливая кепка, и носил ее каждый день на протяжении трех месяцев. Раз в пару недель, пока он спал, Сюзанна тайком стирала ее и клала на прежнее место.

Внизу взрослые бродили по комнатам, потягивая кофе и разговаривая приглушенными голосами. Мама стояла у фуршетного стола и отрезала куски пирога для незнакомцев. Во всяком случае, незнакомцев в моих глазах. А она, интересно, с ними знакома? И знают ли они, кем она приходилась Сюзанне, что они были лучшими подругами и почти всю свою жизнь каждое лето проводили вместе?

Я взяла пару тарелок, мама помогла наполнить их едой.

– У вас там наверху все хорошо? – спросила она, подкладывая на тарелку кусочек голубого сыра.

Я кивнула, возвращая его на блюдо.

– Джереми не любит голубой сыр, – объяснила я, беря вместо этого стопку галет и гроздь зеленого винограда. – Ты видела Конрада?

– По-моему, он в подвале. – Поправляя сыр на блюде, она добавила: – Может, сходишь, посмотришь, как он там, заодно отнесешь ему тарелку? А эту я сама наверх отнесу.

– Ладно. – Я взяла тарелку, пересекла столовую и увидела Джереми со Стивеном. Они спускались по лестнице. Потом Джереми остановился поговорить с какими-то людьми, покорно перенося их объятия и рукопожатия. Наши взгляды пересеклись, я подняла ладонь и едва заметно ему помахала. Он сделал то же самое и чуть скептически скосил глаза в сторону женщины, цепляющейся за его руку. Сюзанна бы им гордилась.

Я направилась в подвал. Сюзанна обустроила его для Конрада, когда тот увлекся электрогитарой. Подвал тогда обили коврами и улучшили звукоизоляцию.

Ступив на лестницу, я очутилась в темноте. Конрад не включил свет. Я подождала, пока глаза привыкнут, и осторожно, ощупью спустилась вниз.

Нашла я его быстро. Конрад лежал на диване, пристроив голову на коленях какой-то девушки. Она гладила его по голове, обыденно, словно так и надо. Девушка выглядела загоревшей, хотя лето только-только началось. Она сняла обувь и положила голые ноги на кофейный столик. А Конрад – он гладил ей ногу.

У меня внутри все сжалось и напряглось.

Я видела ее на похоронах. Подумала, что она очень хорошенькая. Даже заинтересовалась, откуда она. Похоже, из Восточной Азии. А может, индианка? Черноволосая, темноглазая, одета в черную мини-юбку и черно-белую блузку в горошек. И повязка, на голове у нее была черная повязка.

Она заметила меня первой.

– Привет, – поздоровалась.

Только тогда Конрад обернулся и увидел меня в дверях с тарелкой сыра и крекеров. Он сразу сел.

– Это для нас еда? – спросил он, избегая моего взгляда.

– Мама попросила передать, – отчего-то тихо сказала я. Я подошла и поставила тарелку на кофейный столик. Мгновение помялась, не зная, что делать дальше.

– Спасибо, – произнесла девушка тоном, которым, скорее, отпускают подчиненного: «Можешь идти». Не заносчиво произнесла, но так, что стало понятно: я помешала.

Я медленно попятилась из комнаты, а, добравшись до лестницы, бросилась наверх. Продираясь сквозь толпу в гостиной, я слышала за спиной Конрада.

– Погоди! – крикнул он.

Я уже почти пересекла вестибюль, но Конрад догнал меня и схватил за плечо.

– Чего тебе? – огрызнулась я, стряхивая его руку. – Пусти!

– Это Обри, – сказал он, разжимая пальцы.

Обри. Девушка, разбившая Конраду сердце. Я по-другому ее себе представляла. Блондинкой. Не такой хорошенькой. Этой девушке я не соперница.

– Простите, что прервала ваше воссоединение.

– Ну что ты как маленькая?

В жизни бывают мгновения, которые всем сердцем хочется отменить. Вроде как отправить в небытие. Если б мог, заодно и себя отправил бы туда же, только бы этого мгновения не случилось.

Для меня такой стала следующая секунда.

В день, когда похоронили его мать, парню, которого люблю больше всего на свете, я сказала:

– Иди ты к черту!

Хуже этого я никогда никому не говорила. Ни разу в жизни. Не то чтобы я раньше не произносила этих самых слов. Но его взгляд… я не забуду ни за что. От его взгляда захотелось умереть. В нем подтверждались мои самые гадкие самоуничижительные мысли, то, что – молишься и надеешься – никто и никогда о тебе не узнает. Потому что, если б узнали, поняли бы, кто ты есть на самом деле, и с презрением отвернулись.

– Мне стоило догадаться, что с тобой этим и закончится, – выдавил Конрад.

– Что это значит? – спросила я жалким голосом.

Он стиснул зубы и пожал плечами.

– Забудь.

– Нет, ты скажи!

Он развернулся, чтобы уйти, но я встала на его пути.

– Говори! – потребовала я, распаляясь.

Он взглянул на меня и сказал:

– Я знал, что зря мы с тобой что-то начали. Ты ведь еще ребенок. Как же я ошибся!

– Я тебе не верю!

Гости вокруг стали оборачиваться. Мама стояла в гостиной с людьми, которых я не знала. Когда я заговорила, она подняла голову. Но я боялась на нее даже взглянуть – так у меня горело лицо.

Я понимала, что правильнее всего сейчас уйти. Знала, что именно так и надо поступить. В тот миг я словно мысленно взлетела под потолок и со стороны увидела себя и то, как все остальные на меня смотрят. Но когда Конрад лишь пожал плечами и снова двинулся прочь, я почувствовала такую ярость, ощутила себя такой… ничтожной. Я и хотела бы себя остановить, но не могла.

– Я тебя ненавижу!

Конрад обернулся и кивнул, как будто именно это и ожидал услышать.

– Хорошо.

В его взгляде ясно читалось: «Какая же ты жалкая. Я сыт тобой по горло. Все, хватит!» У меня подкосились ноги.

– Не хочу тебя больше видеть! – крикнула я и, оттолкнув его, так быстро взбежала по лестнице, что споткнулась о верхнюю ступеньку. Упала и больно ударилась коленями. Кто-то, кажется, ахнул. Я едва видела сквозь слезы, застилавшие глаза. Слепо встала и ринулась в гостевую комнату.

Там я сняла очки, легла на кровать и разрыдалась.

Я не Конрада ненавидела. А себя.

Немного погодя поднялся отец. Он несколько раз постучал, и, не услышав ответа, вошел и присел на край кровати.

– Как ты? – спросил он таким ласковым голосом, что из уголков глаз у меня вновь потекли слезы. Не надо со мной так разговаривать, я этого не заслужила.

Я перекатилась на другой бок, спиной к нему.

– Мама сердится?

– Нет. Конечно нет, – заверил он. – Спускайся вниз со всеми попрощаться.

– Не могу.

Как я могла пойти вниз и смотреть людям в глаза после такой сцены? Исключено. Какой позор, и я сама его на себя навлекла.

– Белли, что у вас с Конрадом произошло? Вы поссорились? Между вами все кончено?

Так странно слышать от папы «все кончено». Я не могла с ним это обсуждать. Слишком уж это дико.

– Пап, я не могу с тобой об этом говорить. Просто оставь меня, ладно? Я хочу побыть одна.

– Ладно, – уступил он, и по голосу я поняла, что он обиделся. – Хочешь, позову маму?

Ее я хотела видеть в последнюю очередь. Я тут же выпалила:

– Нет, пожалуйста, не надо.

Кровать скрипнула, папа встал и, уходя, закрыл за собой дверь.

Мне хотелось только к Сюзанне. К ней и ни к кому больше. И вдруг в голове у меня словно прояснилось. Я уже никогда не буду чьей-то любимицей. Никогда не буду снова ребенком, не так как прежде. Теперь всему этому пришел конец. Ее больше нет.

Я надеялась, что Конрад меня услышал. Надеялась, что больше его не увижу. Если я когда-нибудь снова с ним встречусь, если он посмотрит на меня так, как в тот день, я сломаюсь.