Когда порыв стих, я приоткрыл веки и, сам того не желая, встретился с Шастелем взглядом.

– Как прошла твоя первая охота? – спросил я.

Я рисковал, но в этот раз попал в цель. В мимолетном изменении, в едва-едва заметном шевелении во взгляде промелькнуло удивление и даже замешательство.

– Скверно, – пожал плечами Жан, когда его недолгое оцепенение исчезло. – С тех пор я охочусь намного лучше.

– Это точно, – кивнул я, переводя взгляд на цепь на своей руке.

Жан усмехнулся, поведя головой. Есть жесты, к которым привыкнуть нельзя, и вот это был один из них. То ли дело было в слишком длинной шее, то ли он резко и круто заламывал голову набок, то ли меня отвращал именно этот мерзостный щелчок. Я не мог сказать точно, но эта вымораживающая привычка вновь заставила меня покрыться мурашками.

– И каково это, – спросил я, – отнимать жизнь?

Шастель усмехнулся и свел брови.

– Ты ни разу не убивал? – спросил Жан.

– Не было нужды, – я пожал плечами.

– Вот как… и ты, наверное, решил, что вот так с ходу, с первого раза завалишь меня вот этим? – спросил Жан, вынимая из-за широкого пояса мой пистолет.

Я развел руками и неловко улыбнулся.

– Да уж, стрелок из меня неважный, – вздохнул я. – Хотя моя семья испокон веков была охотниками.

– Может, ты подкидыш, – сказал Шастель, пожав плечами и почесав собственный висок дулом пистолета.

– Может быть, – согласно кивнул я, усмехнувшись, и Жан усмехнулся мне в ответ.

Мы продолжили слушать прибой. Волны обрушивались вновь и вновь на дикие камни. Шум моря смешивался с воплями гиен – они, видно, давно томились на цепи.

Гоняя друг друга по побережью, они вцеплялись друг другу в глотку, пинались когтистыми лапами и отбегали ровно настолько, чтобы уродливый сородич не отстал.

Шастель подался вперед. Ссутулив плечи, он уперся локтями в колени, а его стеклянный взгляд следил за жуткими питомцами.

Наконец Жан окинул меня взглядом, которому я не мог дать описания тогда и не могу дать его сейчас.

– Пошли, – сказал он.

Еще до того, как сам Жан встал с поваленного ствола, его зверюги зашевелили черными ушами и, обернувшись, метнулись к хозяину. Меня тогда удивило, как гиены вообще что-то расслышали сквозь шум прибоя и криков воронья.

Жан присвистнул и окинул скорым взглядом своих сутулых питомцев. Зверье остановилось в нескольких шагах от нас. Они нюхали воздух и поглядывали на меня, даже догадываюсь, с какими целями.

Пришлось подниматься наверх по крутому склону. Шастель взбирался еще быстрее, чем спускался. Я едва-едва поспевал за ним. Что-то мне подсказывало, что если цепь, связывающая нас, натянется, это очень не понравится Жану, в то время как я уже вполне себе рассчитывал на пусть и извращенную, но симпатию к своей скромной персоне.

Мои мышцы дрожали от усталости, но я боялся отстать от Жана. Когда я насилу справился с этим подъемом, Жан ждал меня на небольшом относительно ровном плато, а его твари убежали вверх – по крайней мере, я их не видел.

Я уперся руками о колени, пока переводил сбитое дыхание. Сухие губы жадно глотали горячий воздух.

Мне показалось, что Жан собрался сделать шаг ко мне. Будучи не в силах сказать ни слова, ни попросту разогнуться, я выставил руку пред собой, прося еще пару мгновений, чтобы перевести дух.

Мой жест заставил Жана улыбнуться. Он всплеснул руками, оставаясь на своем месте.

– Дыши, дыши, – произнес Шастель, как будто бы в самом деле пытался меня успокоить. – Мы никуда не торопимся.

Я пару раз кивнул, ибо тоже не видел сейчас ни малейшего повода для спешки. Оставшийся отрезок тропы был куда более пологим, и мы прошли его уже без остановок.

По мере того как мы отдалялись от морского берега, тем жарче и суше казался мне ветер, обдувающий нас редкими порывами.

* * *

Когда я уже завидел здоровый валун, к которому были прикованы гиены, мы свернули от него. Я следовал за Жаном, не задавая лишних вопросов. Когда мы пересекли тенистую рощицу, я смутно узнал эти места, облаченные сейчас золотом щедрых южных небес.

Мы не стали спускаться в подземелье, а направились к хибаре.

Я старался не отставать от Жана, но за его широким шагом поспевать было сложно. Губы трескались от горячего воздуха, который я жадно глотал, не в силах унять эту удушающую жажду.

Где-то вокруг нас рыскали гиены, то подбегая, то вновь устремляясь прочь, по скалистым уступам, поросшим колючими сухими кустами местной флоры.

Мне было бесконечно отрадно увидеть хижину – я был на пределе. Каждый шаг под зноем казался настоящим подвигом.

Едва-едва я переступил порог хижины мясника и едва ее милосердная тень наконец укрыла мою голову, я закрыл глаза и рухнул спиной к стене ветхого жилища и сполз на пол, не будучи в силах стоять на ногах.

Но тут же я вздрогнул, придя в чувство, – Жан резко дернул цепь.

Я суетно оглядел жилище и поразился увиденному еще больше, чем в первый раз.

Прямо посреди хибарки на полу был расстелен узорчатый ковер с бахромой, прямо на земле. На нем стоял низкий столик, грубо смастеренный явно на скорую руку.

Я протер свои глаза, утомленные ярким светом, и вновь принялся разглядывать накрытую на столе роскошную посуду. Я уже видел эти кувшины, кубки и блюда, сваленные в кучу под покровом мешковины.

Сейчас они величаво поблескивали в солнечных лучах, что струились из открытых окон и двери, гордо преподнося здешние яства.

Жан стоял, держа одну руку на поясе, едва касаясь ею заткнутого пистолета. Разноглазый мясник уселся за стол по-турецки и кивнул мне, чтобы я составил ему компанию.

От мучившей меня жажды я находился на грани безумия, поэтому мне хватило короткого жеста как дозволения, чтобы прикоснуться к этим яствам.

Я жадно припал к кувшину с прохладной водой. Уняв дерущую меня изнутри жажду, я глубоко вздохнул, переводя дух.

Это щедрое угощение натолкнуло меня на пару догадок, относительно того, почему я вообще еще жив.

Сам Жан не ел, что меня, конечно, немного беспокоило, но не настолько, чтобы я отказался от трапезы.

Утолив голод, я принялся ожидать дальнейших знаков от Жана, с чем он не спешил.

– Спасибо, – произнес я.

Ответа не было. Вообще, кажется, Шастелю было не до меня – он глядел куда-то на улицу, вдаль, через открытую дверь, верно, приглядывая за своими питомцами.

– Пока отдыхай, – сказал он, даже не обернувшись на меня.

Как будто мое тело лишь и ждало того дозволения. Тяжелые веки закрывались сами собой. Я успел лишь отползти назад и прислониться спиной к стене, как меня срубило в сон.

* * *

Когда я открыл глаза, все тело мое невольно передернулось от страха. Только потом мой разум медленно пробуждался вместе со мной, вспоминая, где я нахожусь, что это за убогая хибара и самое главное – кто ее хозяин.

– Вставай, – услышал я голос Жана и инстинктивно обернулся на него.

Он стоял, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. На столе, где днем разложилось роскошное пиршество, сейчас горела лампа из красного стекла.

Свет инфернально очерчивал лицо Жана. Его сосредоточенное выражение встревожило меня, и я оглянулся на выход.

Дверь была открыта настежь.

Воздух успел достаточно остыть, чтобы прохлада мягко прикасалась к моему лицу, растерзанному палящим зноем.

Я принялся насилу подниматься. Несмотря на гнусную боль, мне было лучше – немало сил мне придала трапеза, свершившаяся накануне.

Жан перевел нелюдимый взгляд на меня, и я точно читал – разум его был занят чем-то иным, безмерно важным и далеким.

Я не знал, куда деть себя, как унять ноющую боль, и просто стоял, придерживая цепь, чтобы тяжелые звенья так мучительно не оттягивали мое истерзанное запястье.

– Пошли, – бросил Шастель, направившись к выходу мимо меня.

Я поспешил за ним.

Когда мы вышли из дома, на нас из темноты выбежали гиены, и Жан взвел руку и медленно ее опустил, унимая щенячий восторг своего зверинца.

Глаза быстро привыкли к ночному мраку. Жан брел своим широким скорым шагом безо всякой оглядки на меня.

Я пристально всматривался себе под ноги, боясь споткнуться о корягу или камень, но от моего внимания не ушла перемена в наших черномордых горбатых спутниках.

Гиены, будучи выпущены на волю, не резвились так, как это было днем. Первой моей мыслью было, что звери попросту устали с прошлой прогулки, но, приглядевшись, увидел, что твари поджимают уши и хвосты, и их осторожная походка суетливо семенила.

Вскоре мы снова стали спускаться вниз по пологому склону. По краям узкой тропки чернели кусты дикого шиповника, и сейчас растение напоминало мне морских ежей.

Я точно не знал этой тропы – я бы запомнил эти скорбные силуэты деревьев, которые застыли в неведомой мне и непонятной, но безумно живописной агонии.

От высоты и чистоты небосвода захватывало дух. Над нами открывался купол неба, о котором тоскливо мечтают астрономы на нашей хмурой северной родине. Небо было такого глубокого и непомерно сильного цвета, в который смотришь и не можешь поверить.

Я приметил несколько одиноко стоящих земляничных деревьев, которые тянули свои тела. Их стволы живописно гнулись, как будто бы от скуки, как будто их утомила эта широкая, раскрытая равнина.

Далекие рощи оливковых деревьев тянулись темно-синими зубчатыми рядочками, а уже за ними величественно восходили пологие склоны небольших гор.

Я от всего сердца любовался этим великолепием величественной вечной ночи, которая расстилалась и царила здесь. Все нутро мое подсказывало, что этот вид, как будто древний, давно забытый сон, будет последним, что я увижу.

Если раньше мне казалось, что звери как-то поубавили прыти, то сейчас я отчетливо видел – Жан преломляет их волю, заставляя следовать с нами.

Зверье робко семенило своими полосатыми лапами, будто бы здесь была огненная земля, и они не могли вовсе ровно стоять на одном месте. Становилось не по себе от этого поведения гиен, но от наблюдения меня отвлек резкий звук.

Мерзкий хруст вновь раздался, я невольно поморщился и обернулся на Жана. Шастель снова круто повел головой, разминая шею, и меня вымораживало от этого.

Мы стояли один на один с бескрайней равниной посреди полночной тьмы. Шастель сделал шаг, на который, видимо, ему было не так-то просто решиться. Ни звезды, ни тонкий месяц никак не могли развеять тот мрак, сквозь который я шел следом за Жаном.

Полагаться мне оставалось разве что на собственное чутье, ступая в кромешной темноте.

Порыв ветра зашуршал в сухом кустарнике, и я невольно вздрогнул всем телом и обернулся. Нервное истощение уже стало много сильнее меня. Мой взгляд скользнул по гиенам – зверье не отводило от нас своих маленьких черных глаз, которые поблескивали влажными бусинками в робком серебре месяца.

Мне не передать, что я испытывал, ступая по проклятой земле, проходя тот путь, которого страшатся дикие звери.

Мое сердце отчаянно и пылко желало, чтобы все уже закончилось. Любой исход был бы милосердным спасением по сравнению с этой мучительной слепой неизвестностью.

И будто бы моя безмолвная мольба была услышана.

Шастель замер, дойдя до какой-то невидимой грани, но я точно знал, что дальше нельзя было ступать ни шагу.

Воцарилась мертвая тишина, и никакой ветер не смел шептаться с сухой травой, ни одна ветвь оливы не дерзнула колыхнуться.

Жан обернулся на меня через плечо левой стороной лица, и сейчас его глаз светло-голубого цвета особенно чуждо гляделся на загорелом лице.

Решимость в его взгляде вспыхнула, и в нем дышала инфернальная сера – мне четко почудился этот запах, что резанул нос.

Его хватка мертвым капканом вцепилась мне в плечо. Он грубо прихватил мою потертую пыльную рубашку. Ткань треснула, но это не помешало ему швырнуть меня перед собой.

Я не успел ничего сообразить, и уже был готов больно упасть наземь, как вдруг раздался сухой треск.

Агония охватила все тело и оглушила мой разум. Несмотря на то что мне посчастливилось грохнуться на бок, я не мог пошевелиться. Дыхание давалось с большим трудом – от падения поднялась горячая пыль, и грудь точно была придавлена неподъемным камнем. Я тщетно пытался вдохнуть.

Когда мой разум, охваченный неистовой лютой болью, постепенно прояснился, я с ужасом увидел Шастеля где-то там, над собой. Он стоял мрачной длинной тенью у самого выступа, глядя на меня сверху. Сам же я валялся в яме, в окружении обломков сухого дерева и земли с пожухлой травой, которые прикрывали эту ловушку.

«Вот каков вид из могилы…» – думал я, и странное чувство наполняло мой разум.

Помимо жуткого страха, подводящего меня к грани разумного, я испытал необычайную легкость от того, что свершилось, хоть я не имел ни малейшего понятия, что происходит.

Наконец моя попытка вздохнуть увенчалась успехом, и я хриплым вздохом жадно глотал воздух, когда до моего слуха донесся свист Жана, а затем последовал звук, которому я до сих пор не могу дать описания.

Это был не рык, никак не рык, нет. Наверное, удар отшиб мне голову настолько, что все мои чувства изменились, иначе я объяснить не мог. Невольно я обернулся на этот гулкий звук, и кровь застыла в жилах.

Я не был один в этой яме. Кто был там, в черном лазу в человеческий рост? Оттуда слышался этот утробный рычащий звук, под стать лишь созданиям самой преисподней.

Нет, Ад бы содрогнулся от ужаса, услышав то, что доносилось до моего несчастного слуха.

Я впал в оцепенение, боясь и страстно жаждая узреть того, кто таился там, во мраке. Затаив дыхание, я просто ждал, когда зверь явит себя. Сердце отбивало каждый удар в распущенном наслаждении. Подобно тому, как вино становится слаще с каждым глотком, каждый миг для меня был полон пьянящего восторга.

Я и сейчас не знаю, был тот зверь порождением тьмы, либо же тьма, вселенская тьма и морские глубины, – вся тьма была порождением того чудовища, что вышло ко мне.