Поддержав трехсторонний пакт, Мацуока прямо заявил на тайном совете:

– В заключении этого договора Германия и Япония преследуют общую цель. Германия хочет предотвратить вступление в войну Америки, а Япония – избежать конфликта с США.

Но умудренные опытом государственные деятели обратили внимание на 3-ю статью пакта: «Германия, Италия и Япония согласны… помогать друг другу всеми политическими, экономическими и военными средствами, если одна из сторон договора подвергнется нападению со стороны державы, не вовлеченной в настоящее время в европейскую войну или японо-китайский конфликт». Что лучше – предотвратить войну путем умиротворения Рузвельта или путем демонстрации силы трехсторонней коалиции? Однако уже поздно раздумывать над этим вопросом – в сентябре японцы подписали трехсторонний пакт.

Официально США отреагировали на заключение трехстороннего пакта спокойно, но подспудно продолжались интенсивные политические дебаты. Пакт укрепил позицию «ястребов», требовавших более жесткой политики в отношении Японии. Администрация раскололась; некоторые ее представители опасались, что жесткие меры, особенно нефтяное эмбарго, спровоцируют войну с Японией, а страна к ней еще не готова. Президенту предложили несколько альтернатив, включая переброску военно-морских сил на запад, вплоть до Сингапура, или введение патрулирования боевых кораблей. Но он решил выжидать.

«Сейчас мы прекратили поставки металлолома, – писала ему Элеонора Рузвельт через неделю после выборов, – как насчет нефти?»

«Реальный ответ, который не нужно предавать огласке, – писал президент, – состоит в том, что, если мы запретим поставки нефти Японии, она увеличит свои закупки мексиканской нефти и в дальнейшем может в силу необходимости высадить десант в Голландской Ост-Индии». Это, добавлял Рузвельт, может спровоцировать распространение войны на Дальнем Востоке.

Токио в свою очередь проявлял спокойствие. Мацуока настаивал, что пакт не направлен против США. Он даже предложил Вашингтону присоединиться к пакту и помочь странам «Оси» превратить мир в одну большую семью. Похоже на браваду, – это и побудило Корделла Халла заявить, что Мацуока столь опасно изворотлив, как корзина рыболовных крючков.

В середине декабря Грю направил Рузвельту конфиденциальное послание с оценкой ситуации в Тихоокеанском регионе. За восемь лет дипломатической службы, сообщал Грю президенту, он убедился, что дипломатия потерпела поражение от «тенденций и сил, не поддающихся ее контролю, и плоды нашей работы здесь сметены, будто под действием тайфуна…». Он прямо ставил вопрос перед президентом:

«Рано или поздно, но, пока мы не готовы… убраться со всеми пожитками из всей Великой Азии, включая южные моря (что богопротивно), нас неминуемо ожидает со временем прямое столкновение с Японией.

Ужесточение политики с нашей стороны таит неизбежные риски, в частности риски внезапных, не поддающихся учету ударов, таких, например, как потопление «Панайи». Это может возбудить воинственность американцев, но, по-моему, эти риски менее значимы, чем гораздо более крупные опасности в будущем, с которыми нам придется столкнуться в случае продолжения политики непротивления…

Важно постоянно помнить, что, если мы прибегаем к мерам «на грани войны» без реального намерения довести их в случае необходимости до логического завершения, этот недостаток решимости немедленно заметят японцы, которые станут действовать без всяких сдерживающих мотивов и с еще большей энергией. Наши предупредительные меры окажутся эффективны и действенны в смысле предотвращения войны лишь в том случае, если японцы уверятся в нашей готовности воевать, когда нас вынудят к этому. В общем, это старая история сэра Эдварда Грея в 1914 году…

Вы занимаетесь нашими внешнеполитическими делами с должным профессионализмом, – писал в заключение посол, – и я глубоко удовлетворен тем, что страна не будет лишена вашего ясного видения, решимости и смелости в управлении государственным кораблем».

Эти комплименты столь же приятны, сколько получение в дар розы с шипами. Лоцману Белого дома, взобравшемуся на капитанский мостик при помощи обещаний уберечь американцев от войны, теперь приходилось столкнуться с реальной политикой.

ВАШИНГТОН

Через два дня после выборов поезд, в котором находился Франклин Рузвельт, медленно проследовал на юг вдоль реки Гудзон, проехал, маневрируя, Нью-Йорк и затем всю долгую ночь катил в направлении Вашингтона. Утром на вокзале Юнион президента приветствовали Элеонора Рузвельт, вновь избранный вице-президент Г. Уоллис и несколько тысяч вашингтонцев. Двести тысяч горожан выстроились на Пенсильвания-авеню. Возвратившийся герой выборных баталий, подобно завоевателям прошлого, торжественно помахивал знакомой всем мягкой фетровой шляпой, в то время как его лимузин черепашьим ходом продвигался к Белому дому. Тысячи людей, следовавших за автомобилем президента, хлынули через открытые ворота компаунда Белого дома, заполнив лужайку. Они скандировали «Хотим Рузвельта!» до тех пор, пока президент не появился вместе с первой леди в северном портике.

И вот в старом особняке возобновился распорядок дня, сформировавшийся за восемь прежних лет президентства. В 8.30 президент, с накидкой на плечах, завтракал в кровати, бегло просматривая депеши и газеты – обычно «Нью-Йорк таймс» и «Геральд трибюн» (специально доставляемые из Нью-Йорка), вашингтонские газеты, «Балтимор сан» и «Чикаго трибюн». Глаза его со скоростью радара пробегали по колонкам, относящимся к президентской и политической жизни. В это время могла зайти с неотложной просьбой Элеонора, а затем президентские помощники – Гопкинс, Уотсон, Эрли, Макинтайр, – старый советник Белого дома Уильям Д. Хассет и для беглого осмотра врач президента Росс Т. Макинтайр. Около 10.00 президентский камердинер Артур Преттимен доставлял Рузвельта в лифт в небольшом инвалидном кресле без поручней, спускал на нулевой этаж и катил вдоль колоннады в кабинет, на этот раз в сопровождении сотрудников службы безопасности с корзинами президентских документов в руках. На пути могла встретиться Фала и быть обласканной президентом. После возвращения хозяина Белого дома в свой кабинет, около 17.30, наступал коктейль-час – можно расслабиться и поболтать. В это время президент старательно отмерял себе порцию ликера, одновременно ведя разговор с собеседниками. Обычно он обедал с ближайшими членами семьи и сотрудниками, вечером работал над разного рода текстами речей, пролистывал сводки сообщений, предавался воспоминаниям о прошлом с секретаршами или просмотру своих коллекций марок и этикеток ВМФ.

Пятница обычно была днем встречи президента с членами своей администрации. В пятницу после выборов президент впервые встретился с ними после начала предвыборной кампании. Администрация ноября 1940 года состояла из зрелых, опытных политиков, не согласных друг с другом. Членами администрации с наибольшим политическим весом, определяемым либо по уровню власти, либо по свободе доступа к президенту и влиянию на него, были (вместе с Моргентау) государственный секретарь Корделл Халл, обходительный, уступчивый и терпеливый до тех пор, пока не взрывался под влиянием извне его темперамент погонщика мула и он не начинал проклинать всех своих врагов, внешних и внутренних; министр обороны Генри Л. Стимсон, который не принадлежал к числу доверенных лиц президента, но пользовался столь безупречной в моральном отношении репутацией среди американских политиков и отличался такими твердыми и ясными суждениями, что оказывал постоянное, незаметное для окружающих влияние на своего шефа; министр труда Фрэнсис Перкинс, первая в американской истории женщина – член администрации, абсолютно лояльная к президенту и Элеоноре Рузвельт, способная ласковыми речами примирять враждующих политиков и профсоюзных лидеров и чья официальная мина не могла скрыть чувствительную женскую душу, и довольно странный министр внутренних дел Гаролд Л. Икес, злой демон администрации, если считать Моргентау ее ангелом-хранителем, неустанный защитник действий сотрудников своего бюрократического ведомства, колючий и мелочный, но безупречно здравый в решении важных проблем, постоянный партнер шефа в игре в покер и сварливый компаньон президента во время рыбалок.

Администрация представляла собой клубок соперничества и разногласий. Стимсон и большинство других ее членов возмущались медлительностью и осторожностью Халла. В свою очередь Халл подозревал, порой не без оснований, что некоторые из его коллег хотели бы присвоить часть функций Госдепартамента. Моргентау, добивавшийся оказания помощи Великобритании, бранился с руководителями как Государственного департамента, так и военного ведомства. Икес вступал в конфликты со всеми членами администрации и преследовал свою самую желанную цель после сокрушения Гитлера – выделить службу охраны леса из министерства сельского хозяйства.

Однако члены администрации едины в подходе к главной проблеме 1940 года. Халл предостерегал латиноамериканских дипломатов в отношении бешеного стремления «некоторых правителей» к завоеваниям без ограничений. Стимсон постепенно убеждался, что война не только неизбежна, но и необходима, чтобы обеспечить возможность действовать решительно. Моргентау опасался и ненавидел нацистов, взывал к помощи англичанам, насколько позволяют ресурсы США. Икес несколько лет публично обличал Гитлера и несколько месяцев добивался введения эмбарго в отношении Японии. Другие тоже были убежденными сторонниками военного вмешательства.

Осенью 1940 года стала важна каждая крупица таланта и воинственности членов администрации. Очевидно, что Британия столкнулась с кризисом судоходства, снабжения и финансов. Ходили слухи о принятии во враждебных столицах кардинальных стратегических решений. Сторонники военного вмешательства требовали действий. Президент располагал мандатом на всевозможную помощь Англии, за исключением военной, – почему бы ее не предоставить? Но казалось, ничто не двигается с места. Когда лорд Лотиан, британский посол, вернулся в конце ноября из Лондона и сообщил, что англичане приближаются к исчерпанию своих финансовых ресурсов, Рузвельт порекомендовал Лондону воспользоваться своими инвестициями в Новом Свете, прежде чем просить денег.

Пока официальный Вашингтон ожидал приказов относительно военного вмешательства, президент совершил четырехдневную прогулку по реке Потомак, чтобы выспаться. Затем он опроверг ряд прогнозов прессы по поводу состава администрации. Рузвельт оставил его без изменений. Попытался также безуспешно уговорить престарелого генерала Джона И. Першинга занять должность посла при режиме Виши во Франции; попросил заведующего библиотекой конгресса Арчибалда Маклейша выяснить, упоминаются ли острова Черэбл, которые он однажды пообещал репортерам посетить, в поэзии или в прозе (не могли упоминаться), и выступил за проведение ежегодных Недель живописи под спонсорством Белого дома. Президент ясно дал понять, что не будет просить конгресс аннулировать или видоизменить Закон о нейтралитете, который запрещает предоставление кредитов воюющим странам, или Закон Джонсона, запрещающий предоставление кредитов странам, не выплатившим долги за период Первой мировой войны.

На пресс-конференции президент осаживал репортеров, стремившихся выведать информацию о предстоящих после выборов крупных решениях, касающихся участия в войне. Все делалось в очень добродушной манере. Когда журналист спросил, включает ли его запрет на строительство автострад в рамках мероприятий по экономии средств «парковочные плечи» для военных целей, президент не мог скрыть удивления:

– «Парковочные плечи?»

– Да, расширение обочин на случай парковки гражданского транспорта с целью освобождать автострады для военных автоколонн.

– Вы, случаем, не имели в виду шейную окантовку?

Журналисты расхохотались, но они выяснили ценную деталь. Как оказалось, администрация отдалась на волю событий. Затем 3 декабря президент взошел на борт крейсера «Тускалуса» для десятидневного круиза по Карибскому морю. Кроме своих личных секретарей, он прихватил с собой только Гарри Гопкинса.

Пока Рузвельт рыбачил, смотрел кинофильмы, развлекал представителей британской колониальной администрации, включая герцога и герцогиню Виндзорских, осматривал базы ВМС, в Вашингтоне представители администрации бились над решением сложнейшей проблемы – как помочь Англии. Чиновники, ведавшие производством, соглашались, что американская промышленность способна обеспечить необходимой продукцией обе страны, а армейское руководство было даже радо покрыть как американские, так и британские нужды в вооружениях, поскольку это потребовало бы резкого увеличения военного производства. Но как насчет средств? Британские представители в Вашингтоне признавались, что у них нет средств для финансирования столь обширной военной программы. Моргентау запросил руководителя Финансовой корпорации восстановления (ФКВ) Джесси Джоунса, может ли он на законном основании использовать свои фонды для строительства военных заводов. Для проектов военного строительства – да, ответил Джоунс, но не для англичан. Стимсон доказывал, что администрация не должна больше медлить и ей следует вынести этот вопрос на рассмотрение конгресса. Все согласились, но это согласие диктовалось отчаянным положением. Можно представить, какая драма произойдет на Капитолийском холме, когда конгрессмены вникнут в вопрос во всей его сложности. Да и пойдет ли президент на риск столь внушительного провала в конгрессе?

Некоторые сообщения об этих тревогах доставлялись самолетами морской авиации президенту, находившемуся на расстоянии тысячи миль южнее. Затем, когда «Тускалуса» бросил якорь под палящим солнцем у побережья Антигуа, поступило то отчаянное письмо от Черчилля.

«Некоторое время я не представлял, что он думает по этому поводу, если вообще что-нибудь думает, – рассказывал Гопкинс позднее. – Но затем мне показалось, что он „заправляется горючим“, как всегда поступал, когда на первый взгляд отдыхал или беззаботно проводил время. Поэтому я не задавал ему никаких вопросов. Вечером он неожиданно изложил программу в целом. Казалось, он не имел четкого представления о ее осуществлении на законном основании, но в душе не сомневался, что найдет подходящий способ для этого».

«Программа в целом» представляла собой ленд-лиз – простое уведомление, что Соединенные Штаты отправят Англии бесплатно снаряжение, стоимость которого должна быть возмещена не долларами, но каким-либо иным способом после окончания войны.

Это не импровизация или фокус с вытаскиванием кролика из президентской шляпы. Письмо Черчилля подействовало как катализатор. Некоторое время назад в Вашингтоне побывала делегация британских специалистов, чтобы заключить контракты на постройку боевых кораблей в Соединенных Штатах. Несколько недель, а возможно, и месяцев президент обдумывал идею строительства кораблей и сдачи их в аренду англичанам на длительное пользование. Почему бы не распространить эту схему на пушки и другое военное снаряжение? Однако это внешнее расширение диапазона поставок представляло собой значительное усложнение и изменение формулы. Не было оснований ожидать, что Англия возвратит после войны тысячи самолетов и танков, но, даже если и так, США вряд ли найдут их пригодными для использования. Чиновники из Комиссии по морскому флоту возражали даже против сдачи в аренду кораблей на том основании, что США не будут нуждаться после войны в таком большом флоте и окажутся обременены огромным количеством бесполезных судов. Если это верно в отношении судов, то вдвойне – в отношении танков и артиллерии. Но Рузвельт повел дело так ловко и изобретательно, что долгое время его критики выдвигали разные мелочные возражения и ни одного существенного.

Со своей формулой наготове, отдохнувший и деятельный после поездки, президент вернулся 16 декабря в Вашингтон и провел серию совещаний со своими обеспокоенными советниками. Очередные две недели ознаменовали один из самых важных периодов президентства Рузвельта. Лисьи повадки отброшены – теперь он выступал в роли льва.

В качестве одного из сюрпризов, на которые президент был падок, он изложил свой проект на пресс-конференции. И хотя с самого начала предупредил, что не ожидается «каких-либо новостей», репортеры почувствовали возможность сенсации по его внешнему виду – по вздернутому вверх мундштуку, бегающему взгляду, надутым щекам и шутливому тону. Начало не предвещало ничего необычного. Рузвельт зачитал текст выступления, содержащего «пустячные», как он выразился, вещи о финансах. Суть их состояла в том, что «на протяжении истории ни одна крупная война не выигрывалась и не проигрывалась из-за недостатка денег». Он не без юмора вспомнил встречу в начале Первой мировой войны в «Бар Харбор экспресс» своих приятелей из банковских и брокерских кругов, которые утверждали, что война не продлится и шести месяцев, поскольку банкиры ее остановят. Некоторые «ограниченные люди» ведут теперь разговоры об аннулировании Закона о нейтралитете и Закона Джонсона о кредитах Англии.

Это «банальные вещи». Другие говорят о поставках оружия, самолетов и артиллерийских орудий англичанам в качестве дара. Это тоже «банально». Самая лучшая идея, если рассуждать о собственной выгоде с позиции американца, выражающейся в принципе «ничего даром», – создавать производственные мощности и затем «либо сдавать в аренду, либо продавать продукцию под заклад» представителям другой стороны.

– Что я хочу сделать сейчас – это уничтожить суеверное отношение к доллару. Для многих здесь в этих словах содержится кое-что абсолютно новое. Я хочу избавиться от глупого, дурацкого суеверия.