Мир прислушивался к речам Гитлера. Этот человек одолел в период между двумя летними сезонами шесть стран; теперь он угрожал высадиться на Британских островах, захватить Гибралтар и оккупировать Балканы. Однако в ноябре 1940 года Гитлер переживал примерно такое же состояние разочарованности и нерешительности, что и Черчилль. Покоритель Европы совершил путешествие через всю Францию, чтобы уговорить испанского правителя Франсиско Франко дать согласие на штурм нацистами Гибралтара и других стратегических укреплений в Западном Средиземноморье. Под впечатлением британской стойкости и давлением Черчилля каудильо стал возражать. В течение девяти часов мучительных переговоров с Гитлером испанский правитель так и не смог преодолеть свои колебания. Позднее Гитлер признавал, что скорее позволит вырвать у себя несколько зубов, чем вновь пройдет через кошмар таких переговоров. Режим Виши тоже вызывал раздражение. На обратном пути в Берлин Гитлер встретился с маршалом Анри Петеном. Старик был учтив и предупредителен, однако дал лишь туманные обещания относительно сотрудничества с «новым порядком».

Но самые большие неприятности доставил Муссолини, старый соратник Гитлера по оружию. Дуче – один из немногих деятелей, которыми Гитлер восхищался, при этом не был склонен посвящать младшего партнера во все свои планы. Муссолини же, раздосадованный гитлеровской политикой «свершившихся фактов», приказал своим войскам 28 октября вторгнуться в Грецию, уведомив об этом Берлин весьма кратко и в самый последний момент. Фюрер узнал о готовящемся вторжении по пути в Германию, после переговоров с Франко и Петеном. Он был вне себя. Осень считалась неподходящим временем для боевых действий в горах. Нападение на Грецию угрожало нарушить хрупкий баланс сил на Балканах. Предполагалось, что Муссолини накопит силы для основной операции – наступления против англичан в Северной Африке. Неожиданно Гитлер приказал повернуть свой поезд на юг и двигаться во Флоренцию, где во время встречи с дуче собирался предостеречь его от опрометчивых решений. Но было уже поздно: Муссолини приветствовал фюрера на платформе словами, произнесенными в манере Геббельса:

– Победоносные итальянские войска пересекли сегодня на рассвете греко-албанскую границу.

Хуже всего, что наступательная операция итальянцев провалилась. Греческие солдаты, поджидавшие итальянцев в горах, выдворили их на территорию Албании. Англичане воспользовались ситуацией для того, чтобы захватить Крит и Лемнос, значительно укрепив свое положение в Восточном Средиземноморье. Теперь Королевские ВВС угрожали нефтяным районам Румынии. Гитлер оказался поставлен перед необходимостью направить свои дивизии на юг. Кем в свете этого считать Муссолини – союзником или помехой?

И все же это мелочи по сравнению с главной проблемой, которая занимала Гитлера в мрачные ноябрьские дни 1940 года. Ему предстояло принять важное стратегическое решение: пойти на риск или поступиться риском войны на два фронта.

Ничто не свидетельствовало в пользу военного гения Гитлера более убедительно, чем его способность изолировать противника в дипломатическом и военном отношениях, а затем уничтожить. Так он поступил с Австрией, Чехословакией, Польшей и Францией. Теперь на очереди Англия. Иди все по намеченному плану, германские войска высадились бы на Британских островах осенью 1940 года, в то время, когда Россия стояла в стороне, встревоженная, но бездействующая, а Соединенные Штаты выглядели озабоченными, но бессильными. Англия, однако, отказывается от сотрудничества. Лишь предстоящей весной можно рассчитывать осуществить высадку на островах главных сил, но к этому времени сопротивление англичан усилится, – немецкие адмиралы все еще сомневались в успехе операции. Кроме тактических рисков операции по форсированию пролива, тревожило возможное поведение Рузвельта. Что предпримет этот несносный президент? В разгар предвыборной кампании он послал англичанам эсминцы и снаряжение; можно ли ожидать, что его флот будет бездействовать, пока германские войска станут форсировать пролив?

Наконец, Россия. Гитлер давно планировал сокрушить ненавистный большевистско-славяно-еврейский режим на Востоке. Вероятно, это навязчивая идея его плана по достижению мирового господства. Но когда? Пакт о ненападении 1939 года всего лишь средство выиграть время и политический рычаг. Сталин не только тщательно выбрал свою долю трофеев, пока Гитлер был занят войной с французами и англичанами на Западе, но и хладнокровно оккупировал румынские земли в Северной Буковине и Бессарабии, а также захватил Эстонию, Латвию и Литву. Поведение русских становилось невыносимым. Оно ставило Гитлера перед жесткой дилеммой: следует ли нанести удар на Востоке, перед тем как разделаться с Великобританией? способна ли Германия вести войну на два фронта, когда массированная американская помощь англичанам более чем вероятна? На совещании в середине ноября главнокомандующий германских ВМС адмирал Эрих Редер, склонный, в отличие от Гитлера, более мыслить категориями войны на море, предостерег фюрера против кампании в России до разгрома англичан.

Гитлер с вожделением смотрел на Восток, но медлил. Возможна ли альтернатива этому – повторение стратегии 1939 года, но в континентальном масштабе? Пакт трех держав, подписанный в сентябре 1940 года в величественном Посольском зале Германией, Италией и Японией, имел целью главным образом поставить Рузвельта перед перспективой усиления Японии и отвлечь от Британии. Что, если склонить Москву к вступлению в пакт? Не обескуражит ли Рузвельта и не лишит ли это Черчилля последней надежды на помощь из Вашингтона и Москвы? С этим замыслом Гитлер пригласил в Берлин министра иностранных дел России.

Вячеслав Молотов прибыл туда 12 ноября. Оркестр сыграл туш в честь гостя, состоялось прохождение почетного караула; были даже вывешены русские флаги с ненавистными серпом и молотом. Но повсюду господствовала холодная атмосфера, которая, казалось, стала ледяной, когда Молотова провозили под свинцовым небом мимо молчаливых толп уличных зрителей в Тиргартен.

Глава нацистского МИДа Иоахим фон Риббентроп не стал терять времени и прямо поставил перед гостем кардинальный вопрос. Англия побита, заявил он резко, и скоро будет запрашивать мира. Черчилль, разумеется, зависит от американской помощи, но «вступление США в войну ничего не значит для Германии». Берлин не допустит больше высадки англосаксов на европейский континент. Пока Молотов слушал с бесстрастным выражением лица, Риббентроп запустил пробный шар. Британская империя должна быть расчленена. «Все смотрят на юг»: Германия – на свои бывшие колонии в Центральной Африке; Италия – на средиземноморское побережье Африки; Япония – на Юго-Восточную Азию и западную часть Тихоокеанского региона. А Россия? Не хотела бы Москва получить доступ в открытые моря через Дарданеллы? Молотов хранил молчание, прерываемое лишь просьбами уточнить сказанное. Его буквальное восприятие темы разговора бесило Риббентропа.

Столь же сдержанным и молчаливым оставался в тот же день Молотов во время встречи с Гитлером. В ходе беседы фюрер блуждал по поверхности карты мира, расчленяя сложившиеся государства. С Англией покончено. США не будут представлять угрозы еще несколько десятилетий – «не в 1945 году, ну разве что в начале 70-х или 80-х годов». Молотов терпеливо ожидал конца словоизвержений Гитлера и затем снова просил уточнений. Его вопросы были настойчивы и беспощадны. Что же означает «новый порядок»? Какая роль отводится в нем СССР? Как будут обеспечены интересы Москвы в Турции и на Балканах? «Вопросы так и сыпались на Гитлера, – вспоминал позднее его переводчик. – На моей памяти ни один дипломат не говорил с ним в подобной манере».

Гитлер едва сдерживался в присутствии этого хладнокровного большевика в старомодном пенсне, торчащем над выпуклым лбом, задававшего свои колкие вопросы. Фюрер решил отложить переговоры, поскольку возможен воздушный налет. На следующий день беседа протекала более напряженно. Собеседники толклись вокруг одних и тех же вопросов: Финляндия, Балтика, Балканы, Турция. Напрасно Гитлер пытался отвлечь внимание Молотова от Европы на юг туманными намеками о выгодах на «чисто азиатской территории к югу», видимо Индии. После полудня переговоры превратились в череду мелочных споров.

Фюрер отступил: снова отправил Молотова к Риббентропу, которому в соответствии с нормами дипломатической вежливости предстояло принять участие в банкете в посольстве России. Уинстон Черчилль за неимением приглашения на торжество послал свои приветствия в форме бомбардировок Королевских ВВС. Риббентроп как раз собирался ответить на тост Молотова, когда завыли сирены воздушной тревоги и гости спешно удалились из банкетного зала. Нацистский министр сопровождал Молотова в бомбоубежище, где предпринял еще одну попытку убедить его воспользоваться последним шансом в дележе мира нацистами. Снова и снова под разрывы бомб наверху Риббентроп уверял русского дипломата, что Британия сокрушена.

– Если это так, – отвечал Молотов, – то почему мы сидим в этом бомбоубежище и чьи бомбы падают сверху?

Разочарованный фюрер все еще не принял окончательного решения о нападении на Россию. Он распорядился, чтобы планирование операций и подготовка к войне на Востоке продолжались, но на время держал открытыми другие альтернативы пугающей перспективе второго фронта.

В декабре он выступил с пропагандистской речью, имея цель настроить трудящихся мира против плутократов Великобритании и Америки. Стоя на подиуме завода «Рейнметалл-Борсиг» в Берлине, со сверкающим сталью артиллерийским орудием в качестве фона, Гитлер провозгласил: ставки теперь выше, чем судьба одной нации.

– Скорее идет война двух противоположных миров.

Англия, говорил он, завладела 16 миллионами квадратных миль земной поверхности.

– Всю свою жизнь я был лишенцем. Дома я был лишенцем. – Он пришел в возбуждение, обличая капиталистов мира, контролируемые ими прессу и политические партии. – Если все в этом мире указывает на то, что золото противостоит труду, капитализм – простым людям, а реакция – прогрессу человечества, тогда труд, простые люди и прогресс победят. Их врагам не поможет даже поддержка еврейской расы…

Кем я был до большой войны? Безвестным, безымянным индивидом. Кем я стал в ходе войны? Совершенно неприметным, обыкновенным солдатом. Я не несу ответственность за большую войну. Кто такие сегодняшние правители Британии? Это те самые люди, которые жаждали большой войны, это тот самый Черчилль – самый злостный агитатор среди них во время большой войны…

Гитлер говорил уже более часа. Он углублялся в историю и перемещался по карте мира, не упоминая ни единым словом ни Америки, ни России. Он обрисовал «новый порядок», каким себе его представлял: новое устройство мира, восстановление из руин, господство труда над капитализмом. Великий германский рейх, о котором мечтали великие поэты…

– Скажи мне кто-нибудь: «Все это просто фантазии, всего лишь видения, – я отвечу, что когда в девятнадцатом году начал свой путь безвестным, безымянным солдатом, то строил свои надежды на будущее на самой буйной игре воображения. И все же эти надежды сбылись…

ТОКИО

Официальная Япония избрала позицию притворного равнодушия к переизбранию Рузвельта. Проявлять враждебность позволялось только на неофициальном уровне. Теперь президент должен переориентировать свою политику на Дальнем Востоке, заявил представитель японского МИДа. Курс США в этом регионе он назвал «нереалистичным». Одна газета, припомнив высказывание Рузвельта: «Я ненавижу войну», выразила мнение: сейчас президент ведет свою страну прямо к войне. Единственный выход – преодоление американских предубеждений против японского «нового порядка». Вскоре внимание к этому событию угасло. Предстояло более приятное событие – двухдневное празднование основания двадцать шесть столетий назад Японской империи.

Церемония связала воедино древнюю и современную Японию. В гробовом молчании бескрайнее море людей ожидало императора у подножия серых стен древнего военного лагеря, превращенного в императорский дворец. Хризантемы выстроились боевыми шеренгами вокруг ярких цветочных узоров. Точно в назначенный час все увидели медленно двигавшийся среди деревьев императорский штандарт, за которым следовал малиновый «роллс-ройс». Процессия перебралась через двойной мост, перекрывавший ров вокруг дворца. Оркестры играли национальный гимн. Император и императрица вышли из автомобиля и сели за стол, покрытый парчовой скатертью.

С двух сторон за Хирохито следовали сановные японцы. Братья императора и другие представители знати, старые государственные деятели и воины, имеющие доступ к трону, члены императорского кабинета министров стояли в сюртуках, строгие и торжественные. Министр иностранных дел Ёсукэ Мацуока, блестящий, деятельный, словоохотливый, непредсказуемый выпускник Орегонского университета; он испытал там подлинное и воображаемое унижение, подрабатывая помощником официанта, чтобы завершить учебу в этом вузе. Военный министр Хидэки Тодзио (соученики в школе называли его Воинственный Тойо), ставший резким, сообразительным генералом, – он приобрел имя во время командования императорскими войсками в Маньчжурии. Морской министр Дзэнго Йосида, обладавший большой работоспособностью; премьер-министр принц Фумимаро Коноэ, аристократ, возвышался над коллегами-военными ростом, находчивостью, гибкостью, но отличался также нерешительностью и ипохондрией, отсутствием средств и воли для обуздания тех же коллег.

Император поднялся; принц Коноэ прокричал «Банзай!». Море из 50 тысяч человек, волновавшееся мелкой рябью, и миллионы крестьян по всей Японии, собравшиеся перед своими старейшинами, поклонились императору. Все, кто был перед дворцом, смотрели во все глаза на Хирохито – человека, бога, верховного жреца, символа и императора. Внешне он совсем не походил на императора, но играл отведенную ему роль терпеливого церемониймейстера, заботливого семьянина, титулованного автократа, способного влиять взглядами и жестами, но лишенного контроля над важными решениями. На следующий день, во время аналогичной церемонии на официальном уровне, от имени дипломатического корпуса выступил старый друг и приятель Рузвельта по Гротону посол Джозеф К. Грю. Он предстал перед императором, поклонился, достал очки и рукописный текст, прочитал его, поклонился, спрятал очки и текст, снова поклонился, повернулся и торжественно прошел на свое место. Это дружелюбное обращение призывало к миру, взаимному сотрудничеству и обогащению мировой цивилизации японской культурой. Послу понравилось, что Хирохито энергично кивал одобряя. Было ли это знаком предостережения военным? Грю не мог ответить на этот вопрос.

Ныне, на восьмой год пребывания в Токио, он информировал Вашингтон о серии тревожных событий: убийствах армейскими фанатиками ключевых правительственных министров; закреплении японцев в Маньчжурии; упрочении связки Токио – Берлин в Антикоминтерновском пакте 1936 года; вторжении японцев в Китай, сопровождавшемся захватом Шанхая и разграблением Нанкина; усилившемся давлении на правительство Чан Кайши; неафишировавшихся ожесточенных столкновениях японских и русских войск в Азии. Очевидно, что влияние военных на политику Японии усиливалось, но в периоды временных колебаний получали шанс действовать умеренные политики, особенно после поступления шокирующих, по крайней мере для подлинных антикоммунистов среди военных, известий о заключении русско-германского пакта 1939 года. Сдержанный, корректный, вылощенный, невосприимчивый к внешним влияниям, но внутренне склонный к мистификациям и ранимый Грю рекомендовал Вашингтону умеренный подход к Японии в надежде, что от военных отвернется фортуна.

То, что Адольф Гитлер молниеносно овладел странами Бенилюкса, и падение Франции, угроза вторжения на Британские острова производили громоподобный эффект в Токио. Казалось, владения Голландии, Франции и Великобритании в Азии стали легкой добычей. В нетерпении военные лидеры вынудили умеренное правительство уйти в июле 1940 года в отставку и привели к власти новый кабинет во главе с Коноэ, призванный осуществлять жесткую программу. Чтобы решить «китайский вопрос», необходимо перерезать пути снабжения националистического Китая. Это требовало его флангового обхода через Индокитай. Такой обход вызвал бы в свою очередь сопротивление Лондона и Вашингтона, но в то же время стимулировал бы поддержку союзных японцам государств на Западе. Гитлер и Муссолини, заинтересованные в отвлечении американских усилий от Европы к Тихоокеанскому региону, будут приветствовать усиление взаимодействия в рамках коалиции «Оси».

В конце августа Токио вырвал у режима Виши согласие на признание насущных военных интересов Японии в Индокитае. Попав в стесненное положение, французы обратились за помощью к Рузвельту, но его администрация, втянувшаяся в предвыборную борьбу, отделалась моральными сентенциями. Тем не менее позиция Вашингтона стала жестче, равно как и его представителя в Токио. В телеграмме, получившей известность как послание «Зеленого света», Грю констатировал, что «Япония сегодня является одной из хищнических держав. Она пренебрегла всеми моральными и этическими нормами и стала беззастенчивой и откровенной прагматичной силой, ищущей случая воспользоваться слабостью других для собственной выгоды. Ее политика экспансии на юг явно угрожает интересам США в Тихом океане». Японию больше не следует сдерживать словами, но американской мощью.

Оценки Грю сыграли в пользу тех советников президента, которые рекомендовали использовать против Японии доступные ему меры и средства. В конце сентября администрация решилась ввести эмбарго на поставки Японии всех видов железного и стального лома, но не нефти. Она предоставила также Китаю новый кредит.

Теперь Токио оказался в сложном положении. Несколько недель Мацуока вел переговоры с немцами о Пакте трех держав. Самым актуальным в повестке дня переговоров оказался вопрос, насколько далеко готов пойти Берлин в признании сферы интересов Японии. В перечень территорий, подлежавших подчинению японскому «новому порядку», вошли Индокитай, Таиланд, Британская Малайя, Британский Борнео, Голландская Ост-Индия, Бирма, Австралия, Новая Зеландия, Индия «и прочее». Япония, Маньчжурия и Китай образовывали ядро пространства «нового порядка». К удивлению и восторгу Токио, представитель Гитлера одобрил эти претензии, за исключением, вероятно, Индии, зарезервированной, возможно, для России. Немцы, однако, дали ясно понять, что Япония должна помочь им отвлечь внимание США от Европейского театра войны.