Все теперь переменилось – и осталось прежним. Он двигался к распределению последние пять секций – или, если взглянуть иначе, всю свою жизнь. Он знал, что будет, – все знали, – но все равно известие его ошеломило. Застало врасплох. Все, о чем не стоило думать, потому что это будет потом, – теперь надо было делать сейчас. Запрашивать место в общежитии верхнего университета, подгонять долгосрочные эксперименты, которые Дэвид вел под руководством мистера Ока, чтобы новый старший, занявший его место, завершил их, и собираться, докупать, что будет нужно в ближайшие месяцы, выезжать из своей комнаты, из дома, впервые в жизни расставаться с семьей. И то изводиться нетерпением – то бояться до дрожи.

Он видел, что с родителями происходит то же самое. Мать все плакала, улыбаясь сквозь слезы, а отец вздумал посидеть с ним, пока Дэвид заполнял бланки, и запросил отпуск, чтобы через месяцы поехать с сыном в Солтон и помочь обустроиться, и принес ему кофе с сэндвичем. Дэвид проделал все, что полагалось: добился оценок, заслужил внимание и положение, достойные высшего из возможных распределений, а в награду лишился еще толики свободы. Родители как будто вдруг осознали, что он здесь не навсегда, и окружили его любовью, как полицейским оцеплением, – от нее некуда было деться. Он не мог ни отправиться на поиски Лили, ни даже вызвать ее по связи. И только тетя Бобби вела себя как раньше – она сохранила прежние странные и немного назойливые привычки: смотрела новости, таскала гантели.

Через три дня после письма Дэвид собрался в нижний университет поговорить о переводе с мистером Оком. Отец навязался с ним. Папа высоко держал голову и сиял так, будто это его ждало важное событие. Они вместе поднялись по лестнице в общий зал – у Дэвида голова совсем ушла в плечи. Здесь сосредоточился его мир – его друзья и враги, люди, которые знали его таким, как есть, – а папе здесь было не место. Стефан кивнул, но подходить не стал. Девочка, которая в прошлом году брала у него статистику попользоваться, хмуро взглянула на вышагивающего рядом с Дэвидом отца. Все понимали, что не стоило ему сюда приходить, и держались на расстоянии. Все здесь тоже вели двойную жизнь и не считали нужным смешивать одну с другой. Все понимали.

– Мистер Ок! – воскликнул отец, когда они зашли на островок с сидячими местами.

Куратор исследовательских работ вежливо улыбнулся, подошел.

– Мистер Драпер, – сказал мистер Ок, – это хорошо, что вы сопровождаете Дэвида.

– Просто чтобы все прошло гладко, – объяснил отец, приглаживая рукой воздух. – Отдел разработок – хорошее место, но трудное. Хотелось бы, чтобы Дэвида ничто не отвлекало.

– Конечно, – согласился мистер Ок.

Через плечо старика Дэвид заметил Хатча. Тот стоял с парой ребят младшего года, слушал девочку, объяснявшую что-то так горячо, что ее руки так и мелькали в воздухе. Лили с ними не было. Дэвид почувствовал, как разгоняется у него пульс. Это работа надпочечников. Мысли скачком переключились на лабораторную по физиологии. Надпочечники взаимодействуют с альфа-адренергическими рецепторами, снижают выработку инсулина, повышают расщепление сахаров и липидов. Стандартная реакция: дерись или беги. Хатч взглянул на Дэвида, вежливо кивнул. Дэвид подбородком указал на дверь туалета. Хатч чуть заметно помрачнел и мотнул головой – всего на несколько миллиметров, но не заметить было невозможно. Дэвид стиснул зубы и снова кивнул на туалет.

– Что с тобой? – спросил отец.

– Нужно выйти, – ответил Дэвид. – Сейчас вернусь.

Он оставил отца болтать с мистером Оком. Среди белого кафеля и видеозеркал мужского туалета он снова почувствовал себя в своем мире. Сбежал. Он встал перед писсуаром, сделал вид, будто мочится, и дождался, пока вымоет руки и выйдет зашедший перед ним студент. Вошел Хатч.

– Что хотел сказать, друг? – спросил он, но в голосе его Дэвид расслышал недовольство. – Вижу, ты сегодня с семьей. Хорошо, когда отец так заботится о сыне.

Дэвид застегнул ширинку и подступил к Хатчу. Сказал, понизив голос:

– Никак от него не отвязаться. Это ничего. Нам надо встретиться, – добавил он. – Поговорить. Не сейчас, но обязательно.

– Что за спешка? – отозвался Хатч. – Время неподходящее.

– Завтра вечером, – сказал Дэвид. – Где всегда.

– Не могу. Занят.

– Тогда сегодня, – прошипел Дэвид.

У Дэвида звякнул ручной терминал, и почти сразу загудел терминал Хатча. Местные новости настойчиво желали что-то сообщить. Дэвид не стал смотреть. Недовольство на лице Хатча перешло в гнев, а потом в настороженную улыбку. Он пожал плечами.

– Тогда увидимся вечером, Крошка.

Его кривая улыбка показалась Дэвиду опасной. Он кивнул и поспешил вернуться в зал. Он не станет докладывать Хатчу ни про сообщение, ни про то, что Лили попала в беду. Просто скажет, что хочет ее разыскать. Скажет, что это по поводу распределения, чтобы увести мысли Хатча в сторону. Отвлечь внимание.

Возвращаясь к отцу и мистеру Оку, он собрался, приказал себе держаться как ни в чем не бывало и только тогда заметил, как тихо в зале. Все склонились над своими терминалами – кто бледный как смерть, кто покраснев. Даже отец и мистер Ок. Новости принудительно включились и в общем коридоре. Мутный от дыма воздух. Полицейский, упершись одной рукой в колено, склоняется над чем-то. Бегущая строка: «ВЗРЫВ В СОЛТОНЕ».

– Что случилось? – спросил он.

– Протестующие, – ответил отец с поразившей Дэвида яростью. – Антиземная демонстрация.

У Дэвида снова загудел терминал. Бегущая строка переменилась.

«ВЗРЫВ В СОЛТОНЕ, ПОДТВЕРДИЛИСЬ СВЕДЕНИЯ О ЧЕТЫРЕХ ПОГИБШИХ».

Тетя Бобби, когда они вернулись домой, сидела, поджав губы, в общей комнате и тяжелую черную гантелю не поднимала, а просто сжимала в руке, как ребенок любимую игрушку. Монитор был настроен на новости, звук приглушен. По четырем углам монитора показывали в прямом эфире разрушения в Солтоне, но тетя на них не смотрела. Мать Дэвида сидела за столом, прокручивала вкладки на ручном терминале.

Когда вошли Дэвид с отцом, родители переглянулись с особой многозначительностью. Смысла их взглядов Дэвид не понял. Отец похлопал его по плечу – попрощался – и шагнул к загородке.

– Привет, сестричка.

– Привет, – сказала тетя Бобби.

– Из безопасности с тобой связались?

– Пока нет, – ответила она. – Если понадоблюсь, они знают, где меня искать.

Дэвид хмуро обернулся к матери. Он не представлял, зачем безопасникам может понадобиться тетя Бобби. Попробовал высмотреть в этом угрозу себе, к примеру, что им нужна от нее информация о товаре, который он стряпал для Хатча, но в это совсем не верилось. Должно быть, что-то связанное со взрывом, хотя и в этом не виделось большого смысла. Мать только повела бровью и спросила, как прошла встреча с мистером Оком. За Дэвида ответил отец, и неприятное напряжение, окружавшее тетю, отошло на задний план.

Завтра вечером, сказала Дэвиду мать, решено устроить семейный праздник. Папин-пап с кузенами приедут из Атерпола, а дядя Истван с новой женой добираются от Дханбад-Нова. Они сняли кабинку в лучшем ресторане Брич-Кэнди. Дэвид молча возблагодарил мироздание, что о встрече с Хатчем договорился на сегодня. Ускользнуть украдкой с собственного праздника он бы не сумел.

После ужина Дэвид пробормотал что-то про школьных друзей и вечеринку, пообещал не соваться в Солтон и юркнул за дверь, не дав никому полюбопытствовать, куда он направляется. По пути к станции «трубы» на него снизошел покой. Почти умиротворенность. Всю дорогу до Мартинестауна Дэвид словно парил в воздухе. Лабораторные закончены, а те, что не закончены, перешли к другим, а все прочее – Лили, Хатч, протестующие, взрывы, семейное сборище и перспектива отъезда из дома – не висело над ним, как меч над головой. Да, работа в Солтоне будет в тысячу раз тяжелее нижнего университета. Но это когда еще. А пока он поставил на терминале мотивчики бебапапу и расслабился. Пусть только на время пути до Мартинестауна, но ему было спокойно, как никогда в жизни.

Хатч его уже ждал. Строительный фонарь горел резким белым светом, батарейка почти неслышно шипела. Тени как будто съели глаза Хатча.

– Малыш, – обратился он к вошедшему Дэвиду, – не ожидал от тебя. Рискованное дело – заговаривать со мной при родичах и властях. Ты здорово дергался. Такие вещи люди замечают.

– Извини. – Дэвид, цепляясь штанинами за шершавый пластик, сел на ящик и одернул обшлага брюк. – Мне нужно было с тобой поговорить.

– Всегда к твоим услугам, друг мой, – сказал Хатч. – Ты же знаешь. Ты у меня номер первый. Твои проблемы – мои проблемы.

Дэвид кивнул, рассеянно ковыряя кожицу в лунках ногтей. Когда дошло дело, заговорить о Лили оказалось неожиданно трудно.

– Меня распределили в разработки.

– Уже знаю. Самое место для умников. Разыграй свои карты как надо, и будешь кататься на планете как в собственном каре, – сказал Хатч. – Но мы не за тем пришли. Так?

– Да, я… я хотел связаться с Лили. Думал, может, она захочет отметить со мной это дело. Но у меня не в порядке терминал, а в памяти я сведений не сохранил и подумал, раз ты… – Дэвид сглотнул, пытаясь избавиться от кома в горле. – Раз ты лучше всех ее знаешь…

Его взгляд случайно упал на лицо Хатча. Тот словно окаменел, замкнулся в себе и в молчании. Лучше бы он скалил зубы.

– Она обратилась к тебе. – Дэвид обещал не говорить Хатчу о сообщении Лили и действительно не сказал, но молчание его выдавало. Хатч глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. – Ты за Лили не волнуйся. О Лили позабочусь я.

– Мне показалось, она попала в беду.

– Ладно, Крошка. Ты не в курсе, так я тебе помогу. Хозяин Лили – я. Она моя. Моя собственность, понял? А она наделала дел, связалась не с той компанией. Вляпалась в политику. Такие, как мы, этим не занимаются. Земля, Марс, АВП – это все дерьмо для добрых граждан. К таким, как мы, оно только внимание привлекает.

– Вид у нее был испуганный, – продолжал Дэвид. Услышал свой плачущий голос и обругал себя, что не сумел сдержаться. Скулит как младенец. – Она сказала, ей нужны деньги.

Хатч рассмеялся.

– Не вздумай давать сучке денег.

– Собственность, – повторил Дэвид. – Она хотела… хотела выкупить себя. Так?

Лицо Хатча смягчилось, стало почти сочувственным. Может быть, жалостливым. Наклонившись, он положил ладонь на колено Дэвиду.

– Лили – отрава с милым ротиком, малыш. Я правду говорю. Она сделала большую-большую глупость и теперь расплачивается за ошибку. Только и всего. Я знаю, сколько у тебя денег, ты ведь их от меня получил. Не хватит, чтобы выплатить ее долги.

– Может, я мог бы…

– У тебя и на половину не наберется. Хорошо если на четверть. Ты ничем не сумеешь помочь девочке. У тебя на нее встает – и ладушки. Только не принимай это за что-то большее. Ты меня понимаешь?

Унижение тошно сжало ему сердце. Дэвид опустил глаза, запрещая себе плакать. Он ненавидел себя за такую реакцию. Он злился на нее, и на себя, и на Хатча, и на родителей, и на весь мир. Его обжигал стыд, ярость, бессилие. Хатч встал, и его тень выплеснулась на пол и стену, как использованная смазка от двигателя.

– Нам пока лучше не общаться, – сказал Хатч. – Тебе и так хватает забот. Про товар пока не думай. Все уладим, когда ты обоснуешься в Солтоне. Тогда можно будет поставить выпуск на поток, а? Узнаешь, что такое настоящие деньги.

– Хорошо, – кивнул Дэвид.

Хатч со вздохом вытащил ручной терминал. Выстукивая по клавиатуре, продолжал:

– Я тебе подкину кое-что на счет, договорились? Считай, премия. Купишь себе что-нибудь для удовольствия, так?

– Так.

А потом Хатч исчез, ушел в Мартинестаун, к станции «трубы», в мир. Дэвид остался сидеть, как недавно сидел здесь с Лили. Ощущение покоя испарилось. Руки сжимались в кулаки, а бить было некого. Он чувствовал себя выпотрошенным. Пустым. Переждав положенные десять минут, он отправил себя домой.

На следующий вечер состоялся праздник. Его праздник. Папин-пап кривовато улыбался после удара и похудел с того раза, как Дэвид его видел, но был по-прежнему бодр и громогласен. Тетя Бобби заняла место рядом с ним, а по другую руку устроился отец Дэвида, словно папин-папу нужна была их поддержка, чтобы сидеть прямо. Негромкий стук столового серебра о тарелки и веселый шум разговоров состязался с просочившейся в их зал музыкой трио, игравшего на возвышении у входной двери. Зеленые с золотом скатерти накрывали сразу три столика, как бы объединяя их. Подавали курицу в черном соусе с рисом и овощным салатом – Дэвид два раза брал добавку, но так и не ощутил вкуса. Отец потратился на открытый бар, и новая жена дяди Иствана, уже основательно опьянев, подбивала клинья к одному из старших кузенов. Мать Дэвида расхаживала позади сидящих, трогала за плечи, иногда ненадолго вступала в беседу – словно налаживала совещание в офисе. Дэвиду страшно хотелось куда-нибудь свалить.

– Знаете, в старину, – говорил папин-пап, жестикулируя рюмкой виски, – люди строили соборы. Огромные церкви вздымались ввысь во славу Господа. Много-много больше, чем можно ожидать от каменотесов и плотников с простенькими стальными орудиями. С самыми простыми инструментами.

– Про соборы мы уже слышали, – отозвалась тетя Бобби.

Она тоже пила, только Дэвид не знал что. По закону Дэвиду еще год не полагалось спиртного, но в руке у него была кружка с пивом. Вкуса он не разбирал, но все равно пил.

– Тут важно время, понимаете? – продолжал папин-пап. – Время с большой буквы. Каждый собор возводили поколениями. Человек, начертивший план, не мог увидеть его воплощения. Он умирал задолго до окончания строительства. Готовую работу могли увидеть его внуки или правнуки, а то и прапраправнуки.

На дальнем конце стола расплакался маленький кузен, и мать Дэвида, склонившись к нему, взяла ревущего малыша за руку и отвела к его матери. Дэвид поперхнулся глотком пива. На следующий год он будет в Солтоне, слишком занятым для таких посиделок.

– В этом есть своя красота, – торжественно заявил папин-пап. – Такой масштабный проект, такой амбициозный. Тот, кто клал последний камень, мог обратиться мыслями к своему отцу, клавшему камни в нижнем ряду, и к деду, заложившему фундамент. Свое место в великом замысле – вот что прекрасно. Участвовать в деле, которое не ты начал и не увидишь законченным. Это было прекрасно.

– Папа, я тебя люблю, – сказала тетя Бобби, – но это чушь собачья.

Дэвид моргнул. Перевел взгляд с деда на отца и обратно. Мужчины заметно смутились. Как если бы она пукнула. А тетя Бобби сделала еще глоток из своего бокала.

– Бобби, – предостерег отец Дэвида, – ты бы полегче с этим делом.

– Я в порядке. Просто я с детских лет слышала про эти соборы, а это чушь собачья. Серьезно, кто решает, чем будут заниматься следующие четыре поколения? Они ведь не спрашивали, сколько правнуков захотят стать каменотесами. А вдруг кто-то из них захотел бы стать… музыкантом. Или, черт возьми, архитектором и построить что-то свое? Решать, что всем делать… кем быть. Не много они на себя берут?

– Мы, кажется, уже не про соборы говорим, сестричка?

– Ну да, это же просто довольно невнятная метафора, – признала тетя Бобби. – Я говорю, что план может быть великим, пока ты в нем участвуешь. А взгляни со стороны, и что тогда?

В ее голосе звучала необъяснимая для Дэвида боль, и отражение той же боли он видел в глазах деда. Старик накрыл руку тети Бобби своей, а она ухватилась за нее, как девочка, которую ведут в ванную перед сном. А вот отец Дэвида надулся.

– Ты не очень-то ее слушай, папин-пап. Она весь день говорила с безопасниками и еще не остыла.

– А должна остыть? Каждый раз, как что-то стряслось, давайте снова обратимся к Драпер.

– Этого следовало ожидать, Роберта, – сказал ее отец. Он звал дочь Робертой, только когда сердился. – Это результат твоего выбора.

– И что же я выбрала? – огрызнулась она, повысив голос.

Разговор кузенов заглох, теперь все смотрели на них.

Отец Дэвида рассмеялся.

– Ты не работаешь. Как там это называется? Бессрочный административный отпуск?

– Отпуск для психологической разгрузки, – поправила тетя Бобби. – Ты это к чему?

– К тому, что как же им не обращаться к тебе, когда происходит что-то странное. Нельзя винить их за подозрительность. Земляне нас чуть не убили. Всех, кто здесь есть, и за этими стенами, и в коридорах. А ты на них работала.

– Не на них! – Она не кричала – для крика голосу недоставало визгливой грубости. Но прозвучало это громко и подействовало как удар кулака. – Я работала с фракцией, пытавшейся предотвратить войну. И предотвратившей. Все, кто здесь есть, живы благодаря людям, которым я помогала. Но я работала с ними, а не на них.

В комнате стало тихо, но отец Дэвида увлекся ссорой и ничего не заметил. Он закатил глаза.

– Да что ты? А кто платил тебе жалованье? Земляне. Люди, которые нас ненавидят.

– Они не ненавидят, – устало проговорила Бобби. – Они нас боятся.

– Тогда почему действуют так, будто ненавидят? – Кажется, отец Дэвида торжествовал победу.

– Потому что так выглядит страх, ищущий себе выхода.

Мать Дэвида словно по волшебству возникла за спинами этих троих. Вот ее не было, а вот она здесь и придерживает мужа за плечо. И непробиваемо улыбается.

– Мы здесь сегодня ради Дэвида, – сказала она.

– Да. – Папин-пап погладил тетю Бобби по руке, утешая. – Ради Дэвида.

Его отец обиженно нахмурился, но тетя Бобби кивнула.

– Ты права, – отозвалась она. – Извини меня, Дэвид. Виновата. Действительно, у меня был трудный день, и выпила я, пожалуй, лишнего.

– Все хорошо, ангел, – сказал папин-пап. Его глаза блестели от слез.

– Я просто думала, что к этому времени уже начну понимать, что… кем я была. И что буду делать дальше, и…

– Понимаю, ангел. Мы все знаем, через что тебе пришлось пройти.

Она засмеялась, вытерла глаза кулаком.

– Все, значит, знают, кроме меня.

Остаток вечера прошел как полагается. Люди смеялись, спорили, пили. Отец попробовал призвать всех к молчанию и выступить с речью о том, как он горд, но маленькие кузены шептались и продолжали стучать по своим терминалам. Несколько человек преподнесли Дэвиду скромные денежные подарки, чтобы помочь устроиться в солтонском общежитии. Новая жена дяди Иствана влепила Дэвиду неприятно липучий поцелуй, потом взяла себя в руки и ушла с мужем. Чтобы добраться домой, наняли машину – для родителей, Дэвида и тети Бобби. Он все не мог избавиться от воспоминания, как она расплакалась за столом. «А если взглянуть со стороны, что тогда?»