Цитаты из книги «Неночь»

– …Мне кажется, тебе тоже стоит посетить ткачиху после мальчишки… – И почему же? – …Очевидно, твой мозг поменялся местами с яичниками… – Ой, прекрати! А то я надорвусь от смеха.

– Меня привязали к мачте перед домом деда, – сказал Трик. – Дети кидали в меня камни. Женщины плевали. Мужчины проклинали. В раны попала инфекция. Глаза заплыли, я ничего не видел. – Он покачал головой. – Это было наихудшей частью. Ожидание в темноте каждого следующего удара камнем. Следующей пощечины. Следующего комка слюны. Сукин сын. Выблядок. Коффи… – Дочери, – выдохнула Мия. – Поэтому ты не хотел надевать повязку перед тем, как войти в гору. Трик кивнул. Закусил губу. – Я молился Леди Океанов, чтобы она освободила меня. Наказала тех, кто мучил меня. Дедушку – в первую очередь. И на третью неночь, когда поднялись ветры и смерть подобралась так близко, что я чувствовал ее холод, в моем ухе раздался шепот. Женский. Произносящий ледяные слова. «Леди Океанов тебе не поможет, мальчик». «Я не заслуживаю такой смерти», – ответил я. И услышал ее смех. «Заслуга не имеет никакого отношения к смерти. Она забирает всех. И порочных, и справедливых». «Тогда я молю, чтобы она забрала бару медленно, – сплюнул я. – Молюсь, чтобы он кричал, когда умирал». «И на что ты готов пойти, чтобы это случилось?» «На что угодно, – ответил я. – На все». – И тогда она срезала путы. Ее звали Адиира. В итоге она стала моим шахидом. Вылечила от инфекции и направила на этот путь. Сказала, что Мать Ночи избрала меня. Что она сделает из меня оружие. Своим инструментом на земле. И однажды я увижу его смерть. Дедушки. – Трик, сжав челюсти, прошипел сквозь зубы. – Как он умрет с криками на устах.

– Он рассмеялся, Мия. Назвал меня выблядком. Сукиным сыном. Коффи. Сказал, что когда дочь ему воспротивилась, то перестала быть его дочерью. Сказал, что я ему не внук. «Но ты мужчина, маленький коффи. Так что подходи, нанесем тебе чернила, чтобы все знали, кто ты такой». А потом его люди схватили меня, и дед сорвал зубы драка с моей шеи. Царапал ими мое лицо, пока я кричал. Выливал чернила на раны и бил, пока я не погрузился в черноту.

– Да, – Трик улыбнулся. – Моя мать была свирепой женщиной. Дедушка согласился, что ей стоит утопить меня, поэтому она увезла меня с Фэрроу. Подальше от него. Ради меня она пожертвовала наследием. Пожертвовала всем. Когда мне было десять, мама умерла от кровяной чумы. Но на смертном одре она дала мне это. – Он поднял кольцо с тремя серебряными драками, которое никогда не снимал. – И рассказала, как доказать, что я именно такой достойный юноша, каким она меня видела. Трик встал на колени. – Когда двеймерские воины достигают совершеннолетия, то проходят через ритуал. По окончании на наши лица наносят татуировки, чтобы все, кого мы встретим, знали, что мы Достойные. Для воинов клана Тридраков ритуал был самым суровым. Нужно было заплыть на глубину и убить одного из больших морских драков. Штормового, шашечного или белого. С тех пор, как мама рассказала мне о ритуале, я мечтал об этом. Мы жили на востоке от Фэрроу. В порту под названием Утеха. После ее смерти старый морской пес научил меня строить лодку. Выходить на ней в море. Метать гарпун. Для своего скифа я лично срубил три железных дерева. Работа над ним заняла целый год. И когда мне было четырнадцать, я повернулся спиной к Утехе и поплыл на глубину. Видишь ли, штормовые драки крупные, но глупые. Шашечные умнее, но меньше. А белый драк… он король морских глубин. Крупный, жестокий и умный. Так что я поплыл на север, к холодным водам, где обитали тюлени. Все, чего я хотел, это прибыть в Фэрроу с пятиметровой тушей. Встать перед дедом и услышать, как он говорит, что ошибался насчет меня. Я молил Леди Океанов, чтобы она привела ко мне монстра, достойного мужчины. И она ответила.

– Когда мы впервые встретились, ты спросила мое имя, – наконец заговорил он. – Сказала, что двеймерцев называют Волкоедами или Спиноломами. – Слабая улыбка. – Обнимателями. Мия ответила улыбкой, но не произнесла ни слова. – И поэтому ты сказала, что меня не могут звать Трик. – Да… Юноша поднял взгляд к статуе. Ореховые глаза потемнели и затуманились. – Когда рождается двеймерец, младенца относят к верховной суффи на острове Фэрроу. В храм Трелен. Там суффи поднимает ребенка в сторону океана, смотрит ему в глаза и видит, какая его ждет дорога. Первые слова, которые она произнесет, будут именем ребенка. Землестранница для путешественницы. Дракогуб для воина. Волнопив для того, кому суждено утонуть. Поэтому, когда мне было всего три перемены, мама, как истинная дочь бары, отвезла меня на Фэрроу. – Горькая улыбка. – Я был сморчком. Двеймерцы крупный народ. Говорят, наши предки произошли от великанов. Но я всего лишь полукровка. Сколько во мне от двеймерцев? Полагаю, я пошел в отца. Повивальная бабка шутила, что мама даже не почувствовала, как я рождался на свет, настолько я был крошечным. Трик вздохнул. Улыбка сошла с лица. – Знаешь, что сказала суффи, когда подняла меня на руки? Мия помотала головой. Примолкшая и полная сочувствия. – Она сказала: «Ту рай иш’ха че». Мия сложила первые буквы предложения вместе. Нашла его имя. Но… – Я не говорю на двеймерском, – пробормотала она. Трик посмотрел на Мию. В его глазах читались ярость и боль. – Утопи его и покончи с этим, – его голос понизился до

Когда от других аколитов к ней начало прилетать все больше мишеней, Мие удалось увернуться от всех и каждого. Возможно, потому, что здешняя тьма никогда не знала света солнц. Но девушка поняла, что, даже не видя, она их чувствовала. Чувствовала их тени.

– Не беспокойся о том, что сказала та стерва, – прошептала Эш, глядя на безупречную щеку Карлотты. – Ты уже не та, кем была раньше. – Я никогда такой не была. Руки Карлотты замерли. Взгляд затуманился. – Это была та, кем сделали меня они.

Эш рассказывала о драке в таверне, которую она застала, когда девочек отправили в Годсгрейв за секретами; несколько недовольных высказались против консула Скаевы и его «чрезвычайных полномочий», после чего были избиты полудюжиной бандитов-браавов, которые, судя по всему, считали правление консула более чем удовлетворительным[86].

Несколько часов в неделю он уделял преподаванию безъязыкому[85] и настаивал, чтобы отныне все разговоры в его зале проводились на этом языке.

– Я никогда не отведывал ни одного из вас… – прошептал мужчина. Губы Адоная изогнулись в очередной сладкой, как мед, улыбке. Но, глядя ему в глаза, Мия поняла, что за ними ничего не кроется. Для него все это – просто игра, а она – временное отвлечение. Он обладал лишь внешней красотой, его тщеславие просочилось до самых костей, и внутри он был таким же безобразным и гнилым, как его сестра – снаружи. И хоть Наив любила его – и Мия понимала, что такими чувствами прониклась бы любая женщина, – она знала, что, помимо Мариэль, Адонай любил только себя.