Глава 3

Некоторое время спустя то же самое солнце ворвалось в окна верхнего этажа дома на севере Лондона и осветило фигуру спящего безмятежным сном человека.

Комната, где он спал, была большой и довольно обшарпанной, поэтому особо не выиграла от внезапного вторжения света. Солнце медленно заскользило по простыням, словно боясь что-нибудь обнаружить между ними, спустилось по краю кровати, удивленно перешагнуло через кое-какие обнаруженные на полу предметы, нервно повертело пылинки, на мгновение осветило висящее в углу чучело летучей мыши и скрылось.

Солнце никогда не задерживалось здесь дольше; его присутствие длилось примерно час, и за это время фигура спящего едва ли шелохнулась.

В одиннадцать зазвенел телефон, но спящий не реагировал. Как не реагировал он и раньше, когда звонили без двадцати пяти семь, затем без двадцати семь, без десяти семь и в течение десяти минут начиная с без пяти семь, после чего повисла долгая и значительная тишина. В девять часов ее нарушил вой полицейских сирен на соседней улице, примерно в девять пятнадцать – звуки старинного клавесина, а в начале одиннадцатого за клавесином приехали судебные приставы. Так здесь было всегда. Сознательные граждане давно привыкли прятать ключи под ковриками у дверей, а человек в постели привык спать под весь этот шум. Пожалуй, о нем нельзя было сказать, что он «спит как младенец», если только под этим не понимать моментальное погружение в сон. Во всяком случае, он явно относился к тем, кто, забравшись в постель и выключив свет, не тратит почем зря время.

Вид этой комнаты вряд ли поднял бы кому-то настроение. Возьмем, к примеру, Людовика Четырнадцатого – он наверняка нашел бы ее недостаточно светлой, и ему бы не хватило в ней зеркал. Он повелел бы собрать носки, спрятать пластинки, а возможно, и вовсе сжечь это место. Микеланджело пришел бы в ужас от ее пропорций, которые не отличались ни величием, ни хоть сколько-нибудь заметной внутренней гармонией или симметрией, с тем исключением, что почти все части комнаты были в равной мере уставлены немытыми кофейными чашками, башмаками и доверху заполненными пепельницами. Большинство этих предметов уже совмещали свои прямые функции с функциями соседей. Стены имели ровно тот оттенок зеленого цвета, при виде которого Рафаэль Санти откусил бы себе правую руку, только бы его не использовать, а Геркулес, заглянув сюда, вероятно бы, вернулся через полчаса, вооружившись судоходной рекой. Словом, комната представляла собой помойку, и никаких изменений не предвиделось, пока ее хозяином оставался мистер Свлад, или Дирк Джентли, урожденный Чьелли.

Наконец Джентли пошевелился.

Он был с головой укутан в простыни и одеяла, но где-то по центру кровати из-под постельного белья медленно высунулась рука, и пальцы легкими касаниями пробежались по полу. Умудренные опытом, они ловко обошли миску с отвратительным месивом, стоявшую там с Михайлова дня, и наткнулись на полупустую пачку «Голуаз» без фильтра и коробок спичек. Пальцы вытряхнули из пачки смятую белую трубочку, схватили ее и спички, затем принялись искать путь сквозь простыни, сбитые в изголовье кровати, – так фокусник прощупывает свернутый в ком платок, из которого намерен выпустить стаю голубей.

В итоге сигарета отыскала отверстие. И была прикурена. Некоторое время казалось, что дымит, глубоко затягиваясь, сама кровать. Она зашлась долгим и громким кашлем, потом наконец задышала ровнее. Так Дирк Джентли приходил в себя после сна.

Он лежал, ощущая, как на плечи давит ужасное чувство тревоги и вины. Забыть бы обо всем… Не долго думая, он так и поступил, а затем выбрался из постели и через несколько минут неслышно спустился по лестнице.

На коврике перед дверью обнаружилась почта – все как всегда: письмо в резком тоне с угрозами изъять его кредитную карту «Америкэн экспресс», приглашение оформить карту «Америкэн экспресс» и пара счетов еще более нелепого и дикого содержания. Дирк не мог понять, с какой целью их шлют. И не жалко ведь денег на пересылку! Он покачал головой, удивляясь беспросветной тупости общества, швырнул конверты в сторону, вошел в кухню и осторожно приблизился к холодильнику.

Тот стоял в углу.

В просторной кухне царил полный мрак. От включения света он ничуть не уменьшился, а лишь пожелтел. Дирк опустился на корточки перед холодильником, тщательно осмотрел край дверцы. И нашел что искал. Даже больше.

У самого низа дверцы поперек разделяющего ее с корпусом узкого зазора, проложенного серым резиновым уплотнителем, висел приклеенный слюной человеческий волос. Его Дирк ожидал увидеть. Он сам лично прилепил волос тремя днями ранее и с того времени несколько раз проверял, на месте ли тот. Чего он не ожидал увидеть, так это второго волоса.

В замешательстве Дирк нахмурился. Второй волос?

Он висел точно так же поперек зазора, как и первый, только в верхней части дверцы, и приклеил его туда не Дирк. Дирк даже открыл старые жалюзи, чтобы получше осветить место происшествия.

Дневной свет вломился, точно наряд полиции, и сунул нос во все щели кухни, которая, как и спальня, вызвала бы стойкое неприятие у человека, пребывающего в возвышенном расположении духа. Подобно всем помещениям в доме Дирка, кухня была просторной, мрачной и крайне неопрятной. Она словно насмехалась над любыми попытками привести ее в порядок и обращала на них внимания не больше, чем на кучку дохлых мух, что лежали под окном на стопке коробок из-под пиццы.

При свете стало отчетливо видно, каким был второй волос – у корня седой, а дальше ярко-рыжий с металлическим отливом. Дирк поджал губы и крепко задумался. Чтобы понять, кому принадлежит этот волос, много умственных усилий прилагать не потребовалось – на кухню регулярно заходила лишь одна персона, голову которой словно использовали для извлечения окисей металлов из промышленных отходов. Серьезно же поразмыслить Дирку пришлось над тем, чем ему грозит находка – прилепленный ею к дверце холодильника волос.

Похоже, негласное противостояние между ним и домработницей перешло на новый, более зловещий уровень. По подсчетам Дирка, прошло уже полных три месяца с тех пор, как дверцу холодильника открывали в последний раз. Теперь он не просто стоял в углу кухни, а фактически держал оборону. Дирк прекрасно помнил, когда впервые это заметил – с неделю назад. В тот день он как раз попробовал обманом заставить Елену (по иронии судьбы имя старой грымзы рифмовалось с «гигиеной»; впрочем, Дирка это больше не радовало) открыть дверцу. Обман был мастерски изобличен и едва не срикошетил по нему самому.

Согласно выбранной Дирком стратегии, для начала следовало отовариться в расположенном по соседству продовольственном магазинчике. Он взял понемногу молока, яиц, бекона, баночку-другую шоколадного крема и полфунта обычного сливочного масла – в общем, ничего особенного, – и как ни в чем не бывало выложил на холодильник, будто хотел сказать: «Если выдастся свободная минутка, не запихнете ли все это внутрь?…»

Когда в тот день он вернулся домой, его сердце радостно подпрыгнуло: на холодильнике было пусто. Продукты исчезли! Их не отодвинули и не переставили на полку – их нигде не было видно. Наверное, она все-таки капитулировала и спрятала продукты. В холодильник! И конечно, раз уж она его открыла, то вымыла там все внутри. В первый и единственный раз его переполнило теплотой и благодарностью к ней, и он уже хотел было с облегчением и триумфом распахнуть дверцу, когда восьмое чувство (согласно последним подсчетам, чувств у Дирка было одиннадцать) подсказало ему проявить величайшую осмотрительность и проверить, куда Елена выбросила содержимое холодильника после уборки.

Неприятная догадка шевельнулась в его душе, когда он бесшумно приблизился к мусорному ведру под раковиной. Затаив дыхание, Дирк поднял крышку.

Внутри, в складках только что вставленного черного мешка покоились купленные им яйца, бекон, шоколадный крем и полфунта обычного сливочного масла. Две вымытые бутылки из-под молока ровным строем стояли у раковины, в которую предусмотрительно вылили их содержимое.

Она все выбросила.

Она избавилась от его продуктов, лишь бы не открывать холодильник! Дирк медленно обернулся и посмотрел на засаленный, приземистый белый монолит. Именно в тот миг он отчетливо понял, что его холодильник ушел в глухую оборону.

Дирк налил себе густого черного кофе и сел, слегка дрожа. Сперва он даже не взглянул на раковину, а скорее всего краем глаза заметил там две чистые молочные бутылки, и какая-то напряженно работающая часть его мозга приняла сигнал об опасности.

На следующий день Дирк придумал оправдание случившемуся. Напрасно он ведет себя как параноик. Елена определенно поступила так по ошибке, ненамеренно. Ее наверняка терзают тревожные мысли о сыне: у него обострился бронхит, появилась раздражительность или склонность к гомосексуализму – то, что заставляло ее время от времени прогуливать работу или выполнять ее без должного усердия. Она итальянка и, видимо, по рассеянности приняла его продукты за мусор.

Но теперь случай с волосом все изменил. Вне всякого сомнения, Елена прекрасно понимала, что делает. Ни при каких обстоятельствах она не собиралась открывать холодильник первой, и он – тоже.

Судя по всему, она не заметила волос, иначе просто убрала бы его, чтобы ввести Дирка в заблуждение и заставить думать, что открыла холодильник. Наверное, сейчас следовало бы сыграть такую шутку с ней, однако вряд ли это сработает. Их затянуло в тугую спираль, и теперь им обоим светит душевное расстройство или вечные муки.

Может, нанять кого-нибудь, чтобы открыл холодильник?

Нет. На это у него не хватит средств. Ему даже нечем заплатить Елене за последние три недели. Он до сих пор не уволил ее лишь потому, что тогда пришлось бы выдать ей расчет, а сделать это он пока не в состоянии. Секретарша в конце концов нашла в себе силы уйти от него по собственной инициативе и занялась какой-то ерундой, связанной с туристическим бизнесом. Дирк попытался высмеять ее за то, что предпочла монотонность получения зарплаты («Регулярного получения», – невозмутимо поправила она) удовлетворению от работы.

Она едва не переспросила: «От чего, от чего?» – но вдруг поняла: тогда ей придется выслушать ответ, который, несомненно, ее разозлит и заставит спорить. Впервые до нее дошло, что единственный выход – это не дать втянуть себя в дискуссию. Если она не ответит, можно будет спокойно уйти. Она попыталась. И внезапно почувствовала свободу. И ушла. А неделю спустя, пребывая в том же настроении, выскочила замуж за стюарда по фамилии Смит.

Дирк пинком перевернул ее стол, но позже ему пришлось собственноручно ставить его на место, потому что секретарша так и не вернулась.

В детективном агентстве биение жизни сейчас ощущалось не больше, чем в могиле. Никто не желал ничего расследовать. Не так давно, чтобы свести концы с концами, Дирк подвизался хиромантом. Занятие это ему было не по душе. Он вполне мог бы с ним смириться – фактически он уже стал привыкать к омерзительному чувству унижения, а в темноте палатки, установленной в саду позади бара, его никто не узнавал, – если бы у него не проявились потрясающие способности. В нем то и дело вспыхивало отвращение к самому себе. Всеми известными путями он старался обмануть, смухлевать, вел себя нарочито по-хамски или цинично, но какую бы глупость ни сморозил, она неизменно оказывалась правдой.

Самый неприятный случай произошел в тот вечер, когда в палатку заглянула одна женщина из Оксфордшира. Решив поиздеваться, он посоветовал ей хорошенько приглядывать за мужем, который, судя по линиям на руке, тот еще летчик. Оказалось, ее муж действительно управлял истребителем. Двумя неделями раньше во время учебного полета он пропал над Северным морем.

Дирк смутился и пробубнил какие-то жалкие слова утешения. Уверен, заявил он, пробьет час и муж вернется, все встанет на свои места, жизнь наладится и тому подобное… На что женщина ответила: вряд ли, ведь чтобы погибнуть в Северном море, с лихвой хватит и часа, а поскольку за две недели следов мужа не обнаружилось, было бы странно предполагать что-то иное, кроме того, что он мертв, и она старается свыкнуться с этой мыслью, так что большое спасибо. Все это она произнесла довольно язвительным тоном.

Выслушав ее, Дирк понес полную ахинею.

Он сказал, что крупная сумма денег, которая четко прослеживается на ее руке, – ничто по сравнению с потерей ее любимого, драгоценного мужа, однако, возможно, ей будет приятно узнать, что сейчас он на небесах, плывет на самом пушистом из облаков и чудесно выглядит в новом комплекте крыльев, а сам Дирк очень сожалеет, что ему приходится городить весь этот огород, но она сама виновата – застала его врасплох. Не желает ли дама чаю? Водки? Может быть, супу?

Она отказалась. Объяснила, что заглянула в палатку случайно, что просто искала туалет, и спросила, сколько ему должна.

– Пустое! – бросил Дирк. Он испытывал крайнюю стесненность в средствах, поэтому, отвечая так, сорвался на фальцет. – Я все насочинял. Прошу разрешить мне принести свои глубочайшие извинения за то, что грубо вторгся в ваше личное горе, и сопроводить вас… э-э… нет, лучше указать дорогу в… так и быть, назову это место… туалет… Как выйдете, сразу налево.

Тот случай поверг Дирка в уныние, однако через некоторое время он был ошарашен, узнав, что буквально на следующий день бедняжка заработала двести пятьдесят тысяч на облигациях выигрышного займа. Несколько часов Дирк простоял на крыше, тряся кулаками в темное небо с криками «Прекрати немедленно!», пока какой-то зануда-сосед не вызвал полицию. Под вой сирен прибыл наряд и перебудил вообще всю округу.

Сейчас Дирк понуро сидел на кухне. Бешеный энтузиазм, который обычно помогал ему пробиться сквозь перипетии дня, напрочь вышибла эта история с холодильником – теперь в нем словно была заточена и заперта как на щеколду единственным волоском воля Дирка.

Клиент – вот что сейчас ему нужно. «Пожалуйста, Бог, если ты есть, – думал он, – пошли мне клиента. Самого простого, чем проще – тем лучше. Доверчивого и богатого. Кого-нибудь вроде вчерашнего…» Дирк постучал пальцами по столу.

Проблема заключалась в том, что чем доверчивее был клиент, тем сильнее Дирк конфликтовал с лучшей половиной своей души, которая то и дело вставала на дыбы и грозила в самый неподходящий момент поставить его в неловкое положение. Дирк частенько обещал швырнуть лучшую половину своей души о землю и пережать коленом горло, но той всегда удавалось прикинуться чувством раскаяния или отвращения к самому себе и в таком обличье одержать победу.

Доверчивого и богатого. Только чтобы оплатить несколько… ну, или хотя бы один… из самых выдающихся и грандиозных счетов. Дирк прикурил сигарету. Дым кольцами поднимался в свете утреннего солнца и лип к потолку.

Вроде вчерашнего…

Дирк замер.

Вчерашнего…

Мир затаил дыхание.

Мало-помалу его осенило: что-то где-то пошло вкривь и вкось. Закончилось катастрофой.

В воздухе молча висела беда и ждала, когда он обратит на нее внимание. Колени задрожали.

«Мне нужен клиент», – думал он. Эта мысль привычно являлась к нему каждое утро. Но сегодня он забыл, что клиент у него уже есть.

Потрясенный Дирк уставился на часы. Почти половина двенадцатого. Он тряхнул головой, чтобы утихомирить звон в ушах. Потом резко схватил висевшие за дверью шляпу и просторное кожаное пальто.

Через пятнадцать секунд – с опозданием в пять часов – он выскочил из дома.