Цитаты из книги «Женщина с бумажными цветами»

тогда старик уточнил: – В других культурах выбирают друг друга не так. Там имеют значение внешность, вес в обществе, семейный достаток. Но мы, горные хмонги, выбираем себе спутников и спутниц только пением. Нам не важно, красивый человек или нет, главное – чтобы он умел петь, потому что только так он может выразить свою любовь. Слишком красивые любят только себя, – мудро заключил Сяо Бао Ши.

Есть женщины, которые пользуются своей красотой как средством отомстить. И сколько бы сил ты ни прилагал, чтобы их завоевать, они никогда не покоряются полностью. Но эта девушка была совсем другая. Она носила свою красоту, как наряд, не заботясь о том, какое впечатление производит.

«Я словно клоун, которого Господь поставил в самой середке апокалипсиса», – говорил он себе.

– А теперь читайте сначала, но опускайте мои ремарки. Читайте только реплики раненых, одну за другой, без перерыва. Пленный прочел: – Мама, снег больше не идет, конец кажется шерстяным одеялом…

Париж начала нового века, настоящий город-праздник, был готов с кем угодно поделиться жизненной силой. Двадцатый век начался множеством предзнаменований, люди были счастливы, и никто не различал примет грядущей войны. Казалось, началась эпоха мира и процветания.

Все только раз. Только один раз. Такая была у Гузмана присказка. Он себе это правило выбрал и придерживался его последовательно и храбро. Все только раз. Только один раз. Он никогда не курил дважды один и тот же табак, никогда не поднимался дважды на одну и ту же гору. Все только раз. Только один раз.

Со временем он начал усваивать то, что очень ему пригодилось в последующие годы. Он учился слушать. А это главное для того, кто хочет научиться рассказыват

– А скажи-ка, мой мальчик, ты мог бы рассказать настоящую историю? Под настоящей я не имею в виду правдивую – я уже слишком стара для такой жестокой штуки, как правда, – но такую, что входит в брюхо, прежде чем подняться к сердцу. Одну из тех, что волнуют до дрожи и в то же время занимательны и трогательны, как никакие истории в мире. – Что же это за история? – спросил Гузман, которому впервые самому стало любопытно. – Ясное дело, моя

Гузман, как ремесленник, тщательно отделывал фразы, искал синонимы, менял их ритм и музыку. Часто импульс необходимой вариации исходил от публики, и по лицам слушателей он определял, был ли пассаж лишен остроты или сценический эффект удался.

Гузман ни за что не согласился бы, чтобы его истории оказались пленницами книжной страницы. Они были живые, они всякий раз обрастали новыми подробностями, и эти новые необычные подробности занимали место прежних, и так до бесконечности. Истории – как деревья, которые, непрестанно отдавая плоды, сбрасывая листву и старые ветви, все-таки остаются деревьями. И зафиксировать истории чернилами означало бы лишить их души. Иными словами – обречь их на увядание.