7

Несмотря на принесенного в жертву юриста, пару недель спустя у Шарлотты начали ломаться кости – с тихим тошнотворным треском, от которого она кричала и царапала себе руки. Всякий раз, когда Уиллард пытался ее подвинуть, она теряла сознание от боли. Нагноившиеся пролежни на боку все разрастались, пока не стали размером с тарелку. В комнате так же противно воняло гнилью, как у молельного бревна. Дождь не шел уже месяц, от жары некуда было деться. Уиллард купил еще ягнят на бойне, поливал бревно ведрами крови, пока ботинки не стали тонуть по щиколотку в грязной жиже. Однажды утром, пока его не было, к крыльцу вышел, робко поджав хвост, хромой и голодный пес с мягкой белой шерстью. Эрвин скормил ему объедки из холодильника и уже назвал Джеком, но тут домой вернулся отец. Не говоря ни слова, Уиллард зашел в дом и вынес винтовку. Оттолкнул Эрвина от собаки, потом выстрелил ей между глаз, как ни умолял мальчик. Уволок в лес и прибил к кресту. После этого Эрвин перестал с ним разговаривать. Все слушал стоны матери, пока Уиллард ездил по округе в поисках новых жертв. Скоро опять начиналась школа, а он ни разу за все лето не спускался с холма. Эрвин поймал себя на том, что хочет, чтобы мама умерла.

Несколько ночей спустя Уиллард влетел в спальню к Эрвину и растолкал мальчика. «Быстро к бревну», – приказал он. Мальчик сел, огляделся спросонья. В коридоре горел свет. Слышно было, как в комнате напротив хрипит и задыхается мать. Уиллард снова его растормошил. «Не смей прекращать молиться, пока я за тобой не приду. И чтоб Он тебя услыхал, ты понял?» Эрвин накинул одежду и побежал трусцой через поле. Подумал о том, что хотел ей смерти – собственной матери. Побежал быстрее.

К трем утра горло уже саднило. Раз приходил отец и опрокинул ему на голову ведро воды, требовал молиться дальше. Но как Эрвин ни взывал к милости Божьей, он ничего не чувствовал – и она не снизошла. Некоторые в Нокемстиффе закрывали окна, несмотря на жару. Другие всю ночь не выключали свет, сами читали молитвы. Сестра Снука Хаскинса, Агнес, сидела в кресле, слушала жалобный голос и думала о призраках мужей, которых похоронила у себя в голове. Эрвин посмотрел на мертвого пса, глядящего пустыми глазами на темный лес, – брюхо у него раздулось и готово было лопнуть.

– Ты меня слышишь, Джек? – спросил он.

Перед самым рассветом Уиллард накрыл мертвую жену чистой белой простыней и прошел по полю, одеревенев от утраты и отчаяния. Тихо встал за Эрвином, пару минут слушал, как мальчик молится – теперь уже едва слышным сдавленным шепотом. Опустил взгляд, с отвращением осознал, что сжимает в руке раскрытый перочинный нож. Покачал головой и убрал в карман.

– Пошли, Эрвин, – впервые за многие недели он обратился к сыну без злобы. – Все кончено. Твоей мамы больше нет.

Шарлотту похоронили через два дня на маленьком кладбище у Бурнвиля. По дороге домой с похорон Уиллард сказал: «Думаю, стоит ненадолго уехать. Навестишь свою бабушку в Коул-Крике. Может, поживешь у нее. Познакомишься с дядей Ирскеллом, да и девочка, что у них живет, ненамного моложе тебя. Тебе там понравится». Эрвин ничего не сказал. Он еще не оправился после собаки и сомневался, что когда-нибудь оправится после смерти матери. Уиллард все время обещал: если они будут молиться усердно, то ей будет лучше. Когда они вернулись домой, то нашли на крыльце у двери завернутый в газету пирог с голубикой. Уиллард ушел в поле за домом. Эрвин зашел в дом, снял свой парадный костюм и лег в кровать.

Когда он проснулся через несколько часов, Уиллард еще не вернулся, но мальчика это полностью устраивало. Эрвин съел полпирога и убрал остальное в холодильник. Вышел на крыльцо, сел в качалку матери и смотрел, как вечернее солнце опускается за хвойную стену к западу от дома. Думал, как ей первую ночь спится под землей. Темно, наверно? Он слышал, как старик, опершийся под деревом на заступ, говорил Уилларду, что смерть – либо долгое путешествие, либо долгий сон, и, хотя отец нахмурился и отвернулся, Эрвину тогда показалось, что это звучит неплохо. Ради блага матери ему бы хотелось, чтобы было немножко от одного и немножко от другого. На похороны пришла всего горстка людей: женщина, с которой мать работала в «Деревянной ложке», и пара старушек из нокемстиффской церкви. Где-то на западе у нее была сестра, но Уиллард не знал, как с ней связаться. Эрвин никогда еще не был на похоронах, но у него сложилось впечатление, что эти получились не ахти.

Когда по заросшему двору расползлась темнота, Эрвин встал, обошел дом и несколько раз позвал отца. Подождал пару минут, подумал просто лечь обратно спать. Но потом зашел в дом и достал из ларя на кухне фонарик. Поискав в сарае, двинулся к молельному бревну. С тех пор как скончалась мать, их нога туда не ступала вот уже три дня. Теперь ночь опускалась быстро. Над полем летучие мыши гонялись за насекомыми, из гнезда под сенью жимолости за ним наблюдал соловей. Эрвин помедлил, потом вошел в лес и двинулся по тропинке. Остановившись у края поляны, посветил фонариком. Увидел Уилларда на коленях у бревна. В нос ударил запах гнили, и показалось, его вот-вот стошнит. Так и чувствовал, как пирог полез обратно в горло.

– Больше я сюда не приду, – громко сказал он отцу. Эрвин знал, что нарвется на неприятности, но было все равно. – Больше не буду молиться.

Подождал ответа с минуту, потом сказал:

– Ты меня слышал?

Подошел ближе к бревну, не сводя фонарика с силуэта Уилларда. Потом коснулся плеча отца, и на землю упал перочинный нож. Голова Уилларда свесилась набок, и обнажился кровавый порез на горле от уха до уха. По боковине бревна бежала кровь и капала ему на брюки. Подул легкий ветерок и остудил пот на шее Эрвина. Над головой скрипели ветки. В воздухе проплыл белый клочок шерсти. Кости, висящие на проволоке и на гвоздях, издавали глухой перестук – какая-то тоскливая, выхолощенная музыка.

За деревьями Эрвин видел редкие огоньки Нокемстиффа. Слышал, как где-то внизу хлопнула дверца машины, потом звякнула о металлический штырек подкова. Подождал, когда подкову бросят опять, но ничего не было. Казалось, прошла тысяча лет с того утра, когда здесь со спины к ним с Уиллардом вышли два охотника. Было совестно и стыдно, что он не плачет, но слез уже не осталось. Долгая смерть матери давно осушила глаза. Не зная, что еще делать, он обошел тело Уилларда и посветил перед собой фонариком. Двинулся через лес.

8

Ровно в девять часов тем же вечером Хэнк Белл повесил на витрину магазина Мод табличку «Закрыто» и выключил свет. Зашел за стойку и достал со дна холодильника целую упаковку пива, потом вышел через черный ход. В переднем кармане рубашки у него лежал маленький транзисторный приемник. Хэнк сел на шезлонг, открыл пиво и закурил. Он уже четыре года жил в фургоне за этим бетонным зданием. Сунул руку в карман, включил радио как раз тогда, когда объявили, что бейсбольная команда «Цинциннати Редс» отстает на три рана в шестом иннинге. Играли на Западном побережье. Хэнк прикинул, что там всего около пяти часов дня. Забавно, как устроено время, подумал он.

Взглянул на маленькую катальпу, которую посадил в первый год работы в магазине. С тех пор она выросла почти на полтора метра. Черенок он взял от дерева на переднем дворе дома, где они жили с матерью, пока она не умерла, а дом не забрал банк. Хэнк сам не знал, зачем посадил дерево. Еще самое большее пара лет – и он планировал покинуть Нокемстифф. Говорил об этом каждому покупателю, который готов был слушать. Каждую неделю понемногу откладывал от тридцати долларов, которые платила Мод. Иногда подумывал податься на север, а иной раз решал, что на юге лучше. Но принять решение еще успеется. Он еще молодой.

Он смотрел, как от Блэк-Ран-Крика на несколько метров поднимается серебристо-серый туман и накрывает плоское каменистое поле за магазином – коровье пастбище Кларенса Майерса. Это было его любимое время дня – сразу после того как сядет солнце и пока не исчезнут длинные тени. Он слышал, как на бетонном мосту перед магазином каждый раз, как мимо проедет машина, вопят и ухают мальчишки. Некоторые собирались там почти каждый вечер, несмотря на погоду. Все до единого нищие как церковные мыши. Все, что им надо от жизни, – скоростная тачка и горячая телка. В каком-то смысле и это неплохо, думал он, – провести всю жизнь в подобных незатейливых устремлениях. Иногда он жалел, что сам такой амбициозный.

Три дня назад наконец затихли молитвы на вершине холма. Хэнк старался не думать о бедной женщине, умирающей взаперти, как говорили люди, пока Рассел и его мальчишка сходят с ума. Черт, да они иногда почти все ущелье до безумия доводили, так завывали часами каждое утро и каждый вечер. Как послушаешь, больше кажется, что там у них не христианская молитва, а культ вуду какой-нибудь. Пару недель назад двое мальчишек Линч наткнулись на висящих на деревьях дохлых зверей, а потом у них пропала одна из собак. Господи, как страшно нынче жить. Только вчера он читал в газете, что жена Генри Данлэпа и ее черный любовник арестованы по подозрению в его убийстве. Тело законники еще не нашли, но для Хэнка доказательством вины было уже то, что она спала с негром. Юриста знали все; он владел землей по всему округу Росс, заезжал время от времени в магазин в поисках самогона, чтобы впечатлить своих друзей – больших шишек. Судя по тому, что Хэнк о нем слышал, мужик, может, и заслужил смерти, но чего эта баба не могла попросту развестись и переехать в Белый Рай к цветным? Люди вообще уже мозгами не думают. Удивительно, что юрист сам ее первой не убил – это если знал про ее дружка. Никто бы его за это не винил, но теперь он мертв – и может, к лучшему. Чертовски непросто жить, когда все вокруг знают, что твоя жена гуляет на стороне с черным.

«Редс» вышли на удар, и Хэнк задумался о Цинциннати. Когда-нибудь, уже скоро, он поедет в Речной город и посмотрит два бейсбольных матча подряд. Возьмет хорошее место на стадионе, попьет пива, налопается тамошних хот-догов. Он слышал, на стадионе сосиски вкуснее, так что собирался убедиться лично. Цинциннати всего в каких-то ста пятидесяти километрах по другую сторону Митчелл-Флэтса, прямиком по шоссе 50, но он там никогда не был – за все свои двадцать два года не забирался западнее Хиллсборо. Хэнк чувствовал: после этой поездки он заживет настоящей жизнью. Подробности он еще не продумывал, но еще после игры хотел снять шлюху – какую-нибудь девчонку помиловиднее да поласковее. Доплатит, чтобы она его раздела, сняла с него штаны и ботинки. По такому случаю собирался купить новую рубашку, заехать по дороге в Бейнбридж и прилично постричься. Он ее разденет медленно, будет возиться с каждой пуговкой или на что там застегиваются бляди. Плеснет вискаря ей на сиськи и слизнет – прямо как рассказывают мужики, когда приходят в магазин, заложив за воротник в «Загоне». Когда он наконец в нее войдет, она ему скажет не торопиться, что не привыкла к таким размерам. Она будет совсем не как эта брехливая Милдред Макдональд – единственная женщина, которая его к себе подпустила.

– Пуф, – растрепала Милдред всем в «Загоне», – а потом только дым.

Это было больше трех лет назад, а его до сих пор подкалывали. Шлюха в Цинциннати в конце будет уговаривать его оставить деньги себе, попросит телефонный номер – может, даже станет умолять забрать с собой. Он верил, что домой наверняка вернется другим человеком – прямо как Тощий Глисон, когда тот приехал с Корейской войны. Перед тем как покинуть Нокемстифф навсегда, Хэнк подумывал, может, даже заглянуть в «Загон» и купить ребятам по пиву на прощание – просто чтобы показать, что не обиделся на шутки. В каком-то смысле, наверно, Милдред сделала ему одолжение; после того как перестал туда ходить, он много сэкономил.

Он вполуха слушал игру и думал, как подло обошлась с ним Милдред, но вдруг заметил, как по пастбищу Кларенса кто-то идет с фонариком. Увидел, как тонкая фигурка пролезла под колючей проволокой и теперь направляется к нему. Уже почти стемнело, но, когда человек подошел ближе, Хэнк понял: это мальчишка Расселов. Он никогда не видел, чтобы тот спускался с холма в одиночку – вроде бы ему не разрешал отец. Но как раз сегодня они похоронили мать, и может, теперь порядки сменились, сердце Рассела оттаяло. Мальчишка был в белой рубашке и новом комбинезоне.

– Здоров, – сказал Хэнк, когда Эрвин подошел ближе. Лицо у мальчика было исхудавшим, потным и бледным. Выглядел он плохо, даже очень. Казалось, все лицо и одежда у него вымазаны кровью. Эрвин остановился в паре футов от продавца и выключил фонарик.