5

С самого начала года у Шарлотты шалил кишечник. Она убеждала себя, что это просто дизентерия, а может несварение. Ее мать сильно страдала от язв, и Шарлотта помнила, что последние годы жизни та ничего не ела, кроме тостов без всего и рисового пудинга. Шарлотта отказалась от жирного и перченого, но это не помогло. Потом, в апреле, пошла кровь. Шарлотта целыми часами лежала на кровати, пока Эрвина и Уилларда не было дома, и, если свернуться калачиком на боку и не двигаться, колики заметно утихали. Переживая из-за больничных счетов и траты всех сбережений на дом, она хранила боль втайне, глупо надеясь, что все заживет само собой. В конце концов ей только тридцать лет – слишком рано для чего-то серьезного. Но к середине мая отдельные капли крови превратились в ручеек, и, чтобы унять боль, приходилось тайком отпивать из трехлитровой бутыли «Олд Кроу», которую Уиллард держал на кухне под раковиной. Под конец месяца, сразу перед школьными каникулами, Эрвин нашел ее на кухне на полу, в луже водянистой крови. В духовке на противне догорали бисквиты. Телефона у них не было, так что Эрвин подложил ей под голову подушку и прибрался, как умел. Сидя рядом на полу, он слушал ее редкое дыхание и молился, чтобы оно не прекратилось. Она все еще была без сознания, когда вечером с работы вернулся отец. Как сказали Уилларду врачи пару дней спустя, к этому времени уже было поздно. Кто-то где-то всегда умирает, и летом 1958-го – в год, когда Эрвину Юджину Расселу исполнилось десять лет, – пришел черед его матери.

После двух недель в больнице Шарлотта села на койке и сказала Уилларду:

– Кажется, мне снился сон.

– Хороший?

– Ага. – Она слегка сжала его ладонь. Бросила взгляд на белую полотняную перегородку, отделяющую от женщины на соседней койке, понизила голос: – Знаю, похоже на бред, но я хочу вернуться к нам и ненадолго притвориться, что это наш дом.

– И как мы это сделаем?

– Меня здесь так накачивают, – сказала она. – Мне скажи, что я хоть царица Савская, и я не увижу подвоха. Кроме того, ты же слышал, что говорят врачи. Уж чего-чего, а проводить остаток жизни здесь я точно не хочу.

– Сон был об этом?

Она озадаченно посмотрела на него.

– Какой сон?

Два часа спустя они тронулись с больничной стоянки. Когда направились по шоссе 50 к дому, Уиллард остановился и купил молочный коктейль, но тот не задержался в ней надолго. Уиллард отнес жену в заднюю спальню и уложил поудобнее, потом ввел морфин. Глаза у нее остекленели, а через минуту она уснула. «Сиди с матерью, – велел он Эрвину. – Я скоро буду». Прошел через поле, чувствуя холодный ветер на лице. Встал на колени у молельного бревна и прислушался к тихим умиротворяющим звукам вечернего леса. Несколько часов таращился на крест. Рассматривал их горе со всевозможных углов в поисках решения, но всегда упирался в один и тот же ответ. Как говорили врачи, у Шарлотты безнадежный случай. Ей давали пять, самое большее шесть недель. Других вариантов не осталось. Теперь все зависело от него и от Бога.

Когда он вернулся домой, уже темнело. Шарлотта еще спала, а Эрвин сидел у кровати на стуле с прямой спинкой. Было видно, что мальчик без него плакал.

– Просыпалась? – тихо спросил Уиллард.

– Да, – сказал Эрвин, – но, пап, а почему она меня не узнает?

– Это просто из-за лекарств. Через несколько дней ей получшеет.

Мальчик глянул на Шарлотту. Всего пару месяцев назад она была самой красивой женщиной из тех, кого он видел, но теперь красоты почти как не бывало. Он задумался, как она будет выглядеть, когда выздоровеет.

– Может, перекусим? – предложил Уиллард.

Для себя с Эрвином он приготовил бутерброды с яйцом, потом разогрел кастрюлю с бульоном для Шарлотты. Ее стошнило, и Уиллард убрался и держал ее на руках, чувствуя, как в груди у нее быстро бьется сердце. Он выключил свет и пересел на стул рядом с кроватью. Ночью Уиллард задремал, но проснулся в поту посреди сна о Миллере Джонсе – человеке, чье сердце билось, а сам он висел на пальмах, освежеванный заживо. Уиллард поднес к глазам будильник – почти четыре утра. Больше он не ложился.

Через несколько часов он вылил весь свой виски на землю, пошел в сарай и взял инструменты: топор, мотыгу, серп. Весь день расширял поляну вокруг молельного бревна, вырубал кустарник и низкие деревца, пропалывал почву. На следующий день начал отдирать доски от сарая и вместе с Эрвином носил их к бревну. Проработав допоздна, они возвели вокруг поляны еще восемь крестов – той же высоты, что и первый.

– Врачи твоей маме ничем не помогут, – говорил он Эрвину, пока они возвращались домой по темноте. – Но я надеюсь, мы ее сможем спасти, если постараемся.

– Она умрет? – спросил Эрвин.

Уиллард задумался на секунду перед ответом:

– Господь может все, если правильно попросить.

– Как попросить?

– Покажу завтра, первым делом поутру. Будет непросто, но по-другому никак.

Уиллард взял на работе отпуск – сказал бригадиру, что жене плохо, но скоро она выздоровеет. Каждый день они с Эрвином часами молились у бревна. Каждый раз, когда они пускались через поля в лес, Уиллард заново объяснял, что их голоса должны донестись до небес и что единственный способ этого добиться – быть абсолютно искренним в молитвах. Чем больше слабела Шарлотта, тем громче становились молитвы, и уже начали разноситься ниже по холму и над ущельем. Каждое утро народ Нокемстиффа просыпался под их мольбы и каждый вечер с ними ложился. Иногда, когда Шарлотте было совсем нехорошо, Уиллард обвинял сына, что тот не хочет матери добра. Бил и пинал мальчика, а потом впадал в раскаяние. Иногда Эрвину казалось, что отец извиняется перед ним каждый день. Через какое-то время он перестал обращать внимание и смирился с побоями, ругательствами, жалобами и извинениями, просто как с частью новой жизни. По ночам они молились, пока не садились голоса, потом брели домой, пили теплую воду из ведра на кухонной стойке и без сил падали в постель. Наутро все начиналось заново. И все же Шарлотта истончалась, приближалась к смерти. Когда она выходила из морфийного забытья, умоляла Уилларда прекратить эту ерунду, просто дать ей уйти с миром. Но он не собирался сдаваться. Если потребуется все, что у него есть, – пускай. С минуты на минуту он ждал, как с неба спустится божий дух и дарует исцеление; и, когда к концу подходила вторая неделя июля, он успокаивал себя хотя бы тем, что она уже протянула дольше, чем предсказывали врачи.

Шла первая неделя августа, и большую часть времени Шарлотта уже лежала в беспамятстве. Пока одним душным вечером Уиллард пытался остудить ее влажными полотенцами, ему пришло в голову, что, может быть, от него ждут большего, чем просто молитвы и искренности. На следующий день привез он в кузове пикапа ягненка со скотобойни. Тот был хромой и стоил всего пять долларов. Эрвин соскочил с крыльца и выбежал во двор.

– Можно я его назову? – спросил он, когда отец остановился перед сараем.

– Господи боже, тебе же с ним не жить, – прикрикнул Уиллард. – Дуй в дом к матери.

Он сдал на пикапе в сарай, вышел и торопливо связал задние ноги животного веревкой, потом вздернул ягненка вверх ногами на блоке, приделанном к деревянным балкам под потолком сеновала. Сдвинул машину на несколько футов вперед. Потом опускал перепуганное животное, пока его нос не завис в паре футов от земли. Мясницким ножом перерезал ему глотку и слил кровь в пятнадцатилитровое кормовое ведро. Сел на сноп сена и подождал, пока из раны перестанет капать. Потом отнес ведро на поляну и аккуратно разлил жертвенную кровь по молельному бревну. Ночью, когда Эрвин лег спать, Уиллард отнес пушистую тушку к краю поля и спихнул в овраг.

Пару дней спустя он начал подбирать сбитых на дороге животных: собак, кошек, енотов, опоссумов, сурков, оленей. Трупы, которые уже окоченели и не кровоточили, он развешивал на крестах и ветках вокруг молельного бревна. От жары и влаги те быстро гнили. Отец с сыном едва сдерживали тошноту от вони, пока взывали на коленях к милости Спасителя. С деревьев и крестов, как корчащиеся капли белого жира, сыпались личинки. Земля вокруг бревна отсырела от крови. Кишащие вокруг насекомые множились с каждым днем. Обоих покрывали укусы мух, комаров и вшей. Несмотря на август, Эрвин привык носить фланелевую рубашку с длинным рукавом, рабочие перчатки и платок на лице. Они уже не мылись. Жили на мясной нарезке и крекерах из магазина Мод. Глаза у Уилларда сделались дикими и бешеными, и сыну казалось, что его свалявшаяся борода поседела чуть ли не за одну ночь.

– Вот что такое смерть, – мрачно сказал Уиллард сыну как-то вечером, когда они опустились на колени перед смердящим, пропитавшимся кровью бревном. – Хочешь такого для своей матери?

– Нет, сэр, – сказал мальчик.

Уиллард ударил кулаком по верхушке бревна.

– Тогда молись, чтоб тебя!

Эрвин стянул заляпанный платок с лица и глубоко вдохнул гниль. С тех пор он перестал пытаться избегать грязи, бесконечных молитв, пролитой крови, разложившихся останков. Но мать все равно угасала. Теперь от всего разило смертью, даже от коридора в ее комнату. Уиллард начал запирать ее дверь, запрещал Эрвину ее тревожить.

– Ей нужен покой, – сказал он.

6

Когда однажды днем Генри Данлэп собирался уходить из конторы, явился Уиллард, на неделю опоздавший с платежом. Последние несколько недель юрист на пару минут проскальзывал посреди дня домой, чтобы посмотреть на жену и ее черного любовника. У него было ощущение, что это ненормально, но он уже ничего не мог с собой поделать. Впрочем, надеялся, что сможет как-нибудь повесить на черного смерть Эдит. Видит Бог, ублюдок это заслужил – нечего трахать жену нанимателя. К этому времени большеногий Уилли начал наглеть, приходил на работу по утрам, благоухая импортным коньяком из личного запаса Генри и его же французским лосьоном. Газон превратился в джунгли. Генри уже собирался нанять евнуха, только бы уже кто-нибудь подстриг траву. Эдит все донимала просьбами купить сукину сыну машину.

– Господи боже, да ты паршиво выглядишь, – сказал Генри Уилларду, когда того впустила секретарша.

Уиллард достал кошелек и выложил на стол тридцать долларов.

– Ты тоже, если на то пошло, – ответил он.

– Ну у меня тут в последнее время много чего на уме, – сказал юрист. – Пододвигай стул, присядь на минутку.

– Сегодня мне твоих баек не надо, – отрезал Уиллард. – Только чек.

– Ой, брось, давай выпьем. Тебе, по виду, не помешает.

Уиллард постоял, уставившись на Генри, думая, не ослышался ли. Данлэп впервые предлагал ему выпить или хотя бы вел себя по-человечески с тех самых пор, как шесть лет назад они подписали договор. Он пришел, готовый к разносу за просрочку, уже твердо решившись выбить из юриста дурь, если тот распиздится. Уиллард бросил взгляд на часы на стене. Шарлотте нужно было купить еще одно лекарство по рецепту, но аптека работала до шести.

– Да, пожалуй, не помешает, – согласился Уиллард. Сел на деревянный стул напротив мягкого кожаного кресла юриста, а Генри достал из шкафчика два стакана и бутылку скотча. Разлил, подал один своему жильцу.

Сделав глоток, юрист откинулся на кресле и обратил взгляд на деньги, лежащие на столе перед Уиллардом. Из-за волнений о жене у Генри началось несварение. Он уже несколько недель думал о том, что рассказал ему гольфист, – как его жилец избил человека.

– Еще хочешь купить дом? – спросил Генри.

– Сейчас я таких денег не найду, – ответил Уиллард. – Жена болеет.

– Жаль слышать, – сказал юрист. – Про жену, в смысле. Ей очень плохо? – Он пододвинул бутылку к Уилларду. – Ты угощайся, не стесняйся.

Уиллард налил на два пальца.

– Рак, – сказал он.

– А у меня мать умерла от рака легких, – сказал Генри, – но это было давно. С тех пор его уже научились лечить.

– Так что там с чеком? – поинтересовался Уиллард.

– В придачу к дому идут почти сорок акров.

– Как я уже сказал, денег мне не достать.

Юрист повернулся в кресле и посмотрел на стену, в сторону от Уилларда. Единственный звук издавал вентилятор – он вертелся в углу, гоняя по комнате горячий воздух. Генри отпил еще.

– Довольно давно я поймал жену на том, что она мне изменяет, – сказал он. – С тех пор я себя за человека не считаю, – признаваться деревенщине, что он рогоносец, оказалось тяжелее, чем он думал.

Уиллард изучал профиль толстяка, смотрел, как ручеек пота сбегает у него по лбу и капает с носа-картошки на белую рубашку. Признание его не удивило. В конце концов, что за женщина вообще выйдет за такого мужика? В переулке проехала машина. Уиллард взял бутылку и налил стакан до краев. Залез в карман рубашки за сигаретой.

– Да, это дело такое, – пробормотал он. Ему было насрать на супружеские проблемы Данлэпа, но он не пил толком с тех пор, как привез Шарлотту домой, а виски у юриста был первоклассный.

Юрист опустил взгляд в стакан.

– Я бы взял и развелся, но, черт возьми, она трахается с мужиком черным, как пиковый туз, – он и посмотрел на Уилларда. – Ради моего мальчика – я бы не хотел, чтобы об этом знали в городе.

– Блин, мужик, может, жопу ему надрать? – предложил Уиллард. – Приложи ублюдка лопатой по башке, тогда до него дойдет.

«Господи, думал Уиллард, у богачей все на мази, пока жизнь идет по-ихнему, но стоит говну попасть на вентилятор – и они разваливаются, как бумажные куколки под дождем».

Данлэп покачал головой.

– Без толку. Она просто найдет нового. Моя жена – шлюха, и всю жизнь была шлюхой, – юрист достал сигарету из портсигара на столе и закурил. – Ох, ладно, хватит об этом дерьме, – он выпустил к потолку облако дыма. – Короче, вернемся к дому. Я тут прикинул. Что, если бы я тебе сказал, что ты можешь получить дом бесплатно и без хлопот?

– Бесплатно ничего не бывает, – ответил Уиллард.

Юрист еле заметно улыбнулся.

– В чем-то ты, наверное, прав. Но все-таки – тебе интересно? – Он поставил стакан на стол.

– Не пойму, к чему ты ведешь.

– Ну, я тоже, – сказал Данлэп, – но давай ты зайдешь на следующей неделе в контору и, может, мы об этом потолкуем. К тому времени я уже что-нибудь соображу.

Уиллард встал и осушил стакан:

– Посмотрим. Надо узнать, как там жена.

Данлэп показал на деньги, которые Уиллард положил на стол.

– Бери с собой. Похоже, они тебе не помешают.

– Нет, – сказал Уиллард, – они твои. Но я все еще жду чек.

Они продолжали молиться, проливать кровь на бревно и развешивать исковерканные, размазанные тушки с дороги. Уиллард все думал о разговоре с толстожопым землевладельцем. Прокрутил его в голове сто раз и понял: Данлэп, похоже, хочет, чтобы он убил черного или жену, а то и обоих. Он не мог представить, ради чего еще стоило бы переписать на него дом. Но не мог Уиллард и не удивиться, с чего Данлэп решил, что он на такое способен; на ум пришло только одно: юрист считает его за дурака и разводит. Он наверняка проследит, чтобы жилец оказался в тюрьме еще до того, как остынут тела. Недолгое время после разговора с Данлэпом Уиллард думал, что еще есть шанс исполнить мечту Шарлотты. Но дом никогда не будет принадлежать им. Теперь он это понимал.

Однажды в середине августа Шарлотта как будто бы взбодрилась, даже съела миску томатного супа «Кэмпбелл», и ее не стошнило. Тем вечером она захотела посидеть на крыльце – впервые за многие недели выбраться на свежий воздух. Уиллард принял ванну, постриг бороду и причесался, а Эрвин разогрел попкорн на плите. С запада повеяло прохладой. Они пили холодный «Севен-ап» и смотрели, как на небе медленно загораются звезды. Эрвин примостился на полу рядом с ее качалкой.

– Тяжкое было лето, да, Эрвин? – провела Шарлотта костлявой рукой по его темным волосам. Он был таким милым, добрым мальчиком. Она надеялась, Уиллард это поймет, когда ее не станет. Надо будет об этом поговорить, снова напомнила она себе. От лекарств память сделалась совсем дырявой.

– Но теперь тебе лучше, – сказал он. Положил еще пригоршню попкорна себе в рот. Не ел горячего уже несколько недель.

– Да, в кои-то веки хорошо себя чувствую, – улыбнулась она.

Наконец около полуночи она заснула в качалке, и Уиллард отнес ее в постель. Посреди ночи она проснулась и металась, пока рак проедал в ней еще одну дырку. Он сидел рядом до утра, а ее длинные ногти с каждой новой волной боли все глубже и глубже впивались ему в ладонь. Это был ее худший припадок.

– Не волнуйся, – повторял он. – Скоро все будет хорошо.

На следующее утро он несколько часов ездил по проселкам, искал в канавах новую жертву, но вернулся с пустыми руками. Днем поехал на скотобойню и, скрепя сердце, купил еще одного ягненка. Но даже он не мог не признать, что это не помогало. На пути из города, уже в скверном настроении, он проезжал мимо конторы Данлэпа. Все еще думал об этом сукином сыне, а потом внезапно дернул руль и встал посреди Западной авеню. Мимо проносились и гудели машины, но Уиллард их не слышал. Еще не испытано последнее средство. Как это ему раньше в голову не приходило?

– Я уже почти махнул на тебя рукой, – сказал Данлэп.

– Я был занят, – ответил Уиллард. – Слушай, если еще хочешь поговорить, может, встретимся у тебя в конторе сегодня в десять вечера? – Он стоял в телефонной будке в баре «Дасти» в паре кварталов к северу от конторы юриста. Судя по часам на стене, было почти пять. Он велел Эрвину сидеть в комнате с Шарлоттой, сказал, что может вернуться поздно. Положил мальчику циновку в изножье ее кровати.

– В десять? – спросил юрист.

– Раньше не доеду. Решай сам.

– Ладно. Тогда увидимся в десять.

Уиллард купил у бармена пинту виски и следующие пару часов катался по округе и слушал радио. Проезжал мимо «Деревянной ложки» перед закрытием, видел, как оттуда выходит какая-то тощая девчонка – с тем же кривоногим стариком поваром, который работал на гриле, еще когда Шарлотта обслуживала столики. Наверняка до сих пор не умеет приготовить приличный мясной рулет, подумал Уиллард. Остановился и заправился, потом двинул в бар «Текумсе» на другой стороне города. Сидя в баре, пропустил пару пива, смотрел, как парень в очках с толстыми линзами и в грязной желтой каске четыре раза подряд очистил бильярдный стол. Когда Уиллард выходил на гравийную стоянку, солнце начинало заходить за трубу бумажной фабрики.