Грязь на главной улице Ельска была такая, что некоторые автомобильные колеи вполне сошли бы за окопы неполного профиля. Сема сбавил ход и принялся выбирать наиболее безопасный фарватер. Видимо, не выбрал, потому что остановил машину и, почесав затылок через пилотку, выжидательно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
– Вытаскивать вместе будем, – пригрозил он.
– Ладно, жди здесь. Вон в переулок встань, чтобы проезд не загораживать.
– Проезд! – фыркнул Сема. – Тут танки, наверное, и те не рискнут…
Я вылез из «Виллиса», с брезгливой аккуратностью прошествовал на обочину, где к гнилому плетню жалась относительно проходимая тропинка. Сема с пробуксовкой сдал назад и нырнул за угол.
Город Ельск представлял собой унылое зрелище. Особенно сейчас, когда над застывшей грязевой рекой угрожающе низко зависли тяжелые бугристые тучи. И городом его я бы назвать постеснялся, он на поселок-то еле тянул. Война прошлась по Ельску самым краем – разрушенных построек было относительно мало. Но здесь какое-то время стоял наш полк самоходной артиллерии. С тех пор дорог в Ельске не стало. И людей, судя по всему, не стало – во всяком случае, создавалось такое впечатление.
Центральная улица делила город ровно пополам. С двух сторон тянулись однотипные одноэтажные здания – приземистые, основательные, с черепичными крышами, густо присыпанными листвой. Дома были старые и, казалось, насквозь пропитанные дождем: блеклые желтые стены темнели пятнами сырости, штукатурка местами отвалилась, обнажив кирпичную кладку – будто раны краснели на теле. Окна, заклеенные изнутри или закрытые фанерой, слепо пялились на улицу из-под массивных выпуклых арок. Перед каждым домом имелся палисадник – деревья своей веселой осенней раскраской хоть как-то притупляли ощущение безысходности, нависшее над улицей.
Судя по всему, мне нужен был вон тот дом, третий с правой стороны. Перед входом нависал массивный козырек, опирающийся на две толстые кирпичные колонны. Именно по этому опознавательному знаку я должен был узнать Ельскую городскую больницу.
Шагая с максимальной осторожностью – и все-таки нещадно пачкая сапоги в жирной грязи, – двинулся вдоль палисадников к цели. В очередной раз подняв голову, заметил, что под козырьком, внимательно наблюдая за мной, стоит и курит какой-то человек в широком покрытом разводами плаще. Когда я подошел поближе, выяснилось, что это вовсе не разводы, а маскировочный рисунок, я о таком слыхал, но видеть вживую еще не приходилось. Надо сказать, камуфляж прекрасно смотрелся на фоне припорошенного листьями крыльца. А означало это только одно – человек в защитном плаще и есть тот самый лейтенант Андреев, которому было предписано встретиться со мной у Ельской больницы в десять утра.
Я подошел и смог рассмотреть Андреева подробнее. Невысокого роста, широкоплечий, с прямой щеткой черных усов, фуражка чуть сдвинута набок, из-под козырька лезет казацкий чуб, смотрит цепко, внимательно, но в то же время как-то озорно. Хорошее было лицо у лейтенанта Андреева – открытое, светлое, и морщинки в углах глаз свидетельствовали о наличии чувства юмора. А вот совершенно чистые хромовые сапоги могли означать, что он, в отличие от меня, пришел к больнице не пешком.
– Ну и кто это такой смелый, что сюда доехал? – спросил я. – Или вы на лодке приплыли?
– С обратной стороны вполне сносная улица. – Лейтенант Андреев ткнул пальцем за спину. Плащ распахнулся, и на поясе разведчика блеснула лаком рыжая немецкая кобура. «Я дам вам «парабеллум» – всплыла в уме фраза.
Поздоровались, представились. Я предложил Андрееву папиросу, он предложил перейти на «ты». Звали его Владимир, что, собственно, мне и так было известно. Рукопожатие у Андреева было крепкое, при этом какое-то стремительное. А сама рука – широкая, как весло, с далеко отставленным большим пальцем, с жесткими бурами мозолей – свидетельствовала о недюжинной силе. Знавал я такие руки и видел, на что способны их владельцы.
– Зачем я комендатуре понадобился? – с ходу спросил Андреев, взглянув на меня поверх дымящейся папиросы.
Вопрос был задан легким тоном, но взгляд серьезный, колкий.
– Надо одного человека опознать.
– Он в больнице? – Лейтенант мотнул головой в сторону двери.
– Почти, – ответил я уклончиво, но, спохватившись, пояснил: – В морге.
– Понял, – кивнул Андреев. – А почему я?
– Твое имя было в его записной книжке. Других документов нет.
– Откуда тело?
– Нашли у речки. В списках не значится.
– Ну пойдем посмотрим на неучтенный труп, – согласился Андреев.
Была в его словах какая-то ирония, и неоткуда бы ей вроде взяться, ничего такого я ему не сказал…
Вчера с шефом долго думали, как представить всю ситуацию Андрееву, какую легенду запустить. Но так ничего и не придумали: мои мысли постоянно скатывались к неизвестно как появившейся надписи на бедре, а шеф явно был не в ударе. В результате порешили просто показать лейтенанту труп, а дальше мне предстояло действовать по обстоятельствам. В конце концов, может быть, это не тот лейтенант Андреев, а возможно даже, нам нужен вовсе не Андреев, а Андрейченко или какой-нибудь Андрекидзе. А если это имя – тогда вообще дохлый номер.
Я сделал шаг к двери, но лейтенант дернул меня за рукав.
– Тут закрыто. Вход с обратной стороны.
И, махнув рукой, спрыгнул с крыльца. Я двинулся следом, рассматривая затянутую в камуфляж спину. Внизу на плаще имелись свежие капли грязи. А сапоги чистые. Не его плащ? Или зачем-то переодел сапоги? Шеф часто повторял, что хороший следователь умеет балансировать на грани между подозрительностью и паранойей. Научиться бы только определять, где находится эта грань.
За домом открылся обширный сад, хотя, наверное, правильнее было назвать его небольшим парком. Имелась даже обсаженная пестрыми кленами аллейка, ведущая от заднего выхода в глубину заросшего участка. Возле крыльца, под развесистым дубом, располагалась почерневшая от времени деревянная лавочка, чуть дальше, у дальнего угла дома, торчала разбитая Flak 30, немецкая зенитная пушка – гнутый ствол понуро обвисал к земле. Между деревьями, в ворохах палой листвы, просматривались длинные прямоугольные холмики – видимо, грядки. Тихо тут было и совсем по-мирному спокойно: захотелось посидеть на лавочке и покурить, рассматривая осень. Но Андреев уже подходил к обшарпанной двухстворчатой двери.
Почти на ощупь пробравшись через темный тамбур, поднялись по короткой лестнице и оказались в просторном холле. До половины закрашенные белой краской окна давали специфический свет – какой-то болезненный, чахлый. Дальняя дверь, обтянутая мешковиной, по-видимому, вела как раз на парадное крыльцо. В левой стене тоже имелось несколько дверей. Справа в пропахшую карболкой темноту уводил узкий коридор.
– Доктор! – крикнул Андреев.
Голос его гулко разлетелся по пустому помещению, эхом отразился от покрытого трещинами потолка и затих.
– Вообще тут кто-то есть? – подал я реплику.
– Был дед какой-то, когда я заходил.
Открылась одна из дверей, высунулась бородатая старческая физиономия в очках без оправы, потом показался перетянутый крест-накрест пуховым платком торс.
– Нашел своего, что ли? – спросил старик Андреева.
– Как видите, – согласился тот, кивнув на меня.
– А вам чего нужно, молодой человек? – переключился на меня старик.
– В морг мне нужно.
– Не торопитесь.
– Дед, не остри. Я от полковника Мощина. Где Степанов?
Степанов оказался высоким худым мужиком лет тридцати, зябко кутающимся в морской бушлат. У него была очень странная форма черепа – затылок как будто приплюснут или вмят от удара чем-то плоским, отчего голова выглядела как обточенный с одной стороны брусок. Вообще персонаж был колоритный, про такого «особых примет нет» не скажешь: тут и хрящеватый, выпирающий клювом нос, и широкий рот с тонкими, капризно изогнутыми губами, и остро торчащий кадык. Можно, конечно, бороду отрастить – есть такие лица, которые борода меняет до неузнаваемости… Но да ладно, пока я об этом размышлял, мы уже спустились по затхлой лестнице в подвал, и Степанов, подсвечивая себе зажигалкой, подвел нас к низкой, обитой серой жестью двери.
– В морге-то хоть свет есть? – пробурчал сбоку Андреев.
– Откуда бы ему взяться? – ехидно поинтересовался доктор. – Думаете, немцы нам генератор пожертвовали?
Голос у него был сиплый, но при этом тонкий, почти мальчишеский. Как выяснилось, был этот Степанов вовсе не прозектором, а вполне себе главврачом Ельской больницы. Но, учитывая, что помимо него, в заведении из персонала имелся только сторож, приходилось доктору работать по принципу «один за всех».
Из темноты открывшейся двери пахнуло холодом и смрадом разложения. Степанов не колеблясь шагнул в темный проем, а вот я, признаюсь, помедлил.
– В темной, темной комнате… – прошипел сзади лейтенант Андреев.
Отсветы степановской зажигалки еле-еле разгоняли вонючий мрак, поэтому я вытащил спички. Сзади вспыхнул еще один источник света – лейтенант тоже зажег огонь.
Посреди комнаты стоял массивный стол, на нем белело накрытое простыней тело – вот и все, что я смог разглядеть в этом адовом освещении. А между тем мне нужно будет смотреть за реакцией Андреева: узнал или не узнал? Ну и как тут смотреть? Степанов между тем пошарился в полумраке и запалил какую-то хитрую лампу над столом, от которой вдруг стало вполне светло: лампа оказалась с большим, похожим на китайскую шляпу отражателем и аж с тремя фитилями. Потом доктор откинул простыню с лица трупа и выжидательно повернулся к нам.
Морг был маленький, примерно четыре на четыре метра. В углу стоял белый медицинский шкаф. Что-то типа нар возле дальней стены. И стул. По углам было совсем темно, но главное – тело было видно очень хорошо. Плотный мужчина, лет, примерно… молодой совсем, вряд ли больше двадцати пяти, короткий ежик русых волос, прямой нос, маленький рот. Я метнулся взглядом к Андрееву, но он равнодушно рассматривал труп, хотя, возможно, уже успел справиться с эмоциями. Никаких условий для работы! К тому же воняет просто невыносимо.
Я подошел ближе, отдернул простыню дальше. Круглая сквозная дыра возле правого соска. Видно было, что края срезаны идеально ровно, даже непонятно: входное или выходное отверстие. Андреев обошел стол, чтобы рассмотреть лицо трупа в привычном ракурсе. Грустно вздохнул. Или просто вздохнул? Лампа светила таким образом, что выше груди лейтенант попадал в тень отражателя.
– Любишь украшения, доктор? – внезапно произнес Андреев.
– Не понял? – удивился Степанов.
Я, если честно, тоже не понял. Пригнул голову, пытаясь заглянуть под лампу. Но разведчик молниеносно подскочил к доктору. Именно что молниеносно: я заметил только смазанное движение – и вот он уже одной рукой ухватил Степанова за волосы на плоском затылке, а другой тычет ему в глаз лезвием весело поблескивающей финки. Нож, зажатый в его огромном кулаке, выглядел изящной игрушкой.
– Вы… вы чего? – испуганно прошипел Степанов.
– Э-э… – протянул я, не сообразив еще, как реагировать.
– Стой и молчи! – одернул меня Андреев.
О проекте
О подписке