Когда город теряет свое имя? Сталинград во время Второй мировой разнесли в пыль, но он все равно остался Сталинградом. А вот этот, хоть и разрушились преимущественно только высотки, Киевом больше не назовешь, язык не поворачивается. Город похож на высосанную пауком бабочку – оболочка сохранилась, а внутри пусто.
Мы идем по широкой улице, асфальта не видно под толстым слоем серой пыли. Пыль ленива и тяжела, она не взвивается в воздух, не липнет к ногам. А может быть, это пепел. Ведь куда-то же делись все люди? За напарником, Буром, тянется вереница следов: серый налет с филигранной точностью повторяет рисунок подошв. Пыль недвижима, но я знаю, что спустя пару дней эти отпечатки исчезнут. Жуткое место Город.
Бур держится ровно по центру, голова его равномерно поворачивается из стороны в сторону – он следит за окнами. Точнее, за оконными проемами, – окна разбиты, покорежены, вырваны с мясом. Я иду следом, чуть левее, чтобы иметь свой сектор обстрела.
Все дома кажутся одинаковыми, потому что однообразно облеплены пылью. Брошенные вдоль улицы машины тоже присыпаны, да так густо, что иной раз и модель не разберешь. Даже солнце, периодически выглядывающее из-за облаков, не в силах разбавить эту серость. Иногда луч высекает искру из осколка стекла или какой-нибудь металлической детали, но от этого еще тоскливее.
Улица, прямая как стрела, вдалеке упирается в небо. Этого неба здесь очень много. В Городе оно доминирует, выступает из всех щелей, лезет между домами и даже сквозь них.
– Говорят, тут собаки появились, – обернувшись на секунду, сообщает Бур.
Ну да, собаки. Друзья человека. По старой памяти поселились там, где раньше обитали их хозяева. Только чем им тут питаться? Тенями и пеплом? Маловероятно. Да дело даже не в пище – просто никто тут долго находиться не может. То ли атмосфера такая, то ли еще что. Говорят, раньше легче было. Не знаю, не пробовал. Сейчас мы только полчаса в Городе – и уже начинаются слуховые галлюцинации: кажется, что где-то вдалеке кричат люди. Трясу головой – проходит. И снова идем в тишине.
Отмечая еле видные под слоем пыли контуры тротуаров, вдаль уходят шеренги фонарных столбов. Провода на них отсутствуют, закопченные плафоны грустно нависают над дорогой.
Мы поворачиваем за угол и упираемся в пустоту. Перед нами широкая площадь, которую пересекает проспект. Здесь почти нет пепла: видимо, не успевает накапливаться – уносит ветер. В центре блестит чаша фонтана, до краев заполненная отражением неба. Бур долго стоит в тени дома, разглядывает просторы. Вокруг фонтана торчат пеньки, среди которых неуместно затесался лохматый, чуть тронутый желтизной клен.
– В прошлый раз, когда со Штопором ходили, тут к нам шатуны прицепились, – сообщает напарник.
Шатуны – это не ходячие мертвецы. Это живые люди. Так, во всяком случае, утверждает Хирург. А Хирург в этом вопросе разбирается. Правда, он всегда добавляет: «в биологическом смысле». Ну да, когда их подстрелишь – кровь брызгает. Только где это видано, чтобы живые люди после сквозного ранения в голову могли двигаться?
Пусть и не агрессивные они, не опасные, но все равно… Не зря этих шатунов даже твари стороной обходят. Помню свою первую встречу с таким. Вылез из подвала, с виду – человек человеком, пожилой, лысый, и даже галстук на шее. Я из-за галстука и не выстрелил – неловко стрелять в человека, одетого в костюм, пусть и чрезвычайно грязный. А он подошел почти впритык, остановился – смотрит. И жутко это: глаза вроде есть, а взгляда нет. И воняет от него… нет, не гнилью, а примерно как от дождевых червей, что я на рыбалку копал, – вот такой же запах, только на порядок сильнее. Я потом от этого шатуна еле избавился, весь Ельск он следом за мной тащился, молча и грустно, чуть пошатываясь. Уж совсем решился его пристрелить, но передумал – попробовал убежать. Какое-то время шатун неуклюже рысил следом, пока на повороте не зацепился ногой за бордюр. Со всего размаху шлепнулся на асфальт. И заплакал. Я даже вначале не понял, что это за звук. Отвык давно от таких звуков… В общем – лучше с тварью какой встретиться, они хоть душу не рвут.
Бур заканчивает присматриваться-прислушиваться, выходит из-за стены, но тут же юркает обратно, предостерегающе подняв руку. Я тоже замечаю движение: когда вокруг все так неподвижно, любое шевеление – как крик в тишине. На доме, с другой стороны площади. По краю крыши через равные промежутки расставлены какие-то обелиски – любили сталинские архитекторы такие приколы. И вот у второго от угла обелиска мелькнула какая-то тень.
Осторожно высунувшись, Бур разглядывает крышу через оптику. Я беру под контроль улицу. Солнце выходит из-за облаков, и площадь преображается: взрывается бликами чаша фонтана, одинокий клен загорается желтым, и даже по гранитной брусчатке начинают бегать еле заметные искорки.
Но вся эта красота проходит мимо сознания. Дом на той стороне. И на крыше кто-то есть. Основательный дом, крепкий. Первый этаж выложен выпуклыми коричневыми блоками. Там до Взрыва располагался какой-то магазин – чернеют арки витрин, в двух даже стекла сохранились. А выше – четыре жилых этажа. Светлый кирпич с декоративными элементами. Похожие дома у нас в Москве на Тверской стояли. Тишина. И снова начинает мерещиться перекличка человеческих голосов.
– Кто там? – не выдерживаю я.
– Хрен его знает, – цедит, не отрываясь от прицела, Бур.
– Давай, от греха, обойдем.
– Обойдем… Куда ж тут обойдешь? Видишь, там внизу магазин – это «Радиолюбитель» и есть.
Да уж… Тут я пожалел, что взял «калаш». Надо было «винторез» брать. Хотя кто ж знал? Город с самого Взрыва пустой стоит, если не считать шатунов. Нравится им тут почему-то. Видимо, инстинкты влекут к человеческому жилью. Ну еще наши сюда за продуктами захаживают. А больше тут никого и нет, даже аномалий. Твари – и те в Городе не селятся, тоже чувствуют что-то, от чего и людям иной раз завыть хочется. Рассказывали, что в воинской части, на городской окраине, уцелело после Взрыва сколько-то бойцов, так они, как очухались, погрузились на «КамАЗы» и помчались в сторону Москвы.
– Может, показалось… – бормочет Бур.
– Второй шпиль слева?
– Тоже заметил? Хреново.
Понятно, что хреново. Шатуны на крышу не полезут. Из наших никто в Город не собирался. А мы, если через площадь пойдем, как мишени в тире будем. Даже если не через площадь – разницы мало, все равно проспект пересекать, а он достаточно широкий, чтобы нас раз десять можно было пристрелить, было бы желание. В дальнем углу площади замечаю гранитный парапет подземного перехода. Можно подобраться к нему с той стороны дома… Толку, правда, не очень много будет. Так и так на отрытую улицу выходить. С другой стороны, кому мы на хрен нужны? Что с нас взять-то? Мой «калаш»? Или буров «винторез»? Так на складах за рекой этого добра на дивизию хватит. Примерно в этом ключе я и высказываюсь.
– А с чего ты решил, что это человек? – возражает Бур.
– Ну а кто тут еще может быть?
– Чапай с Чекистом как-то в Городе заночевали. Не рассказывали они тебе?
Да, было такое. Полгода где-то назад, как раз после Взрыва более-менее в себя пришли, мужики подались в Город мародерствовать. Пока туда-сюда, склады разведали, нагрузились – ночь подошла. В темноте обратно ехать стремно, решили остаться. Выбрали дом на окраине, забрались в квартиру на втором этаже, чтобы поспокойнее… И вот за полночь уже Чекист чего-то проснулся, а в окне силуэт черный, голова в капюшоне. Он дернулся за стволом, повернулся – уже никого. Метнулся, выглянул: как этот плащ к ним заглядывал – непонятно, до земли метров пять. Но про это Чекист мельком подумал, потому что внизу на дороге, ровно напротив окна, горел аккуратный костер. А вдоль по улице, и из переулка тоже, медленно подтягивались на свет какие-то слабо светящиеся синим пятна. В общем, мужики тогда по-быстрому ноги сделали, разбираться – кто к ним пожаловал – не стали.
– Но так то ночью! – говорю я Буру. – Хотя мы, если тормозить будем, как раз до темноты досидим.
– Ладно, прикрывай, – соглашается Бур.
– Не, это ты прикрывай, – возражаю я. – Твоя прикрывалка удобнее.
Медленно выхожу из-за угла, и солнце, как по команде, прячется в облака. Площадь тут же тускнеет, будто выключатель повернули. Я человек не мнительный, но как-то зловеще это получилось. Оборачиваюсь на Бура, но он занят: держит крышу.
Площадь чистая, только далеко справа у обочины дороги торчит каркас автобуса и перед домом, к которому мы идем, на стоянке в два ряда закопченные кузова машин.
Без проблем перейдя проспект, я поднимаюсь на тротуар. Перед фонтаном тремя рядами тянутся грядки… точнее, газоны. Между газонами – пешеходные дорожки с лавочками. Перешагиваю через низкие оградки, мельком любуюсь своим отражением в воде. Вот уже и нужный нам дом. Даю отмашку. Успеваю заметить, как Бур выскакивает из-за угла. Беру на прицел крышу. Но отсюда ничего толком не видно – только шпили да решетка по краю.
– Ну чего? – шумно дыша, подбегает Бур.
– Всех положил! – заявляю я.
– Пошли тогда.
Откуда-то из-за домов, со стороны Днепра, доносится протяжный металлический скрежет, словно стон. Синхронно приседаем, водим туда-сюда стволами. Мне становится не по себе: со всех сторон на нас пялятся серые дома с черными провалами окон.
– Там, в порту, пристань постепенно обваливается, – тихо сообщает Бур. – Может, кран какой в воду упал.
– Двинули потихоньку, чего стоять на виду?
Проходим мимо выгоревшей автостоянки. Проплешины жженого металла на кузовах густо покрыты рыжей ржавчиной, но кое-где сохранились следы краски. Среди остовов узнаю благородный силуэт «Порше». Как там у древних: «Sic transit gloria mundi».
За стеклом уцелевшей витрины плакат. Сквозь налет пыли еле видны картинки с какими-то приборами, надписи практически нечитаемы. Внутри магазина темно. Странно, учитывая, что витрины тут во всю стену.
Бур делает мне знак, подходит к двери. Я встаю напротив с «калашом» на изготовку. Напарник дергает одну из створок. Истерично взвизгивают петли, я невольно вжимаю голову в плечи…
Внутри чисто. Включив фонарь, Бур заглядывает в проем. Круг света выхватывает из полумрака стойку перед высоким стендом. На стенде висят то ли паяльники, то ли фены – никогда не понимал всего этого «радиолюбительства». Бур заходит, я вижу, как луч быстро мечется справа налево, потом замирает на стене.
– Заходи.
Вхожу. Еле уловимо пахнет гарью. И почему-то тухлятиной. Тварь какая, может быть, где-то тут сдохла.
– От станции «любовь» до станции «разлука»… – тихо напевает Бур.
Зная эту его привычку, спрашиваю:
– Что не так?
– Да вон, смотри…
Фонарь Бура упирается в пол перед уходящим в темноту прилавком. На полу, среди припорошенных пылью битых стекол, расчищен круг, в центре которого высится горка головешек. Включаю свой фонарь, подсвечиваю.
– Костер кто-то жег.
– Во-во. Кто бы? – Голос напарника звучит напряженно.
– Да мало ли… – пытаюсь беспечным тоном разрядить напряжение.
– Не «мало ли»! Никого тут нет. На тыщу верст вокруг – никого, кто способен разжечь костер. Да и кому он может тут понадобиться? Чуешь?
– Может, наши…
Но сам понимаю, что сморозил глупость. Кострище свежее. А из наших никто в Город с месяц, наверное, не ходил. И прав Бур – на много километров вокруг людей нет… Живых людей. Ближайшие – где-то под Минском. Но это из тех, кто на связь вышел. Хотя почему мы так уверены, что все, кто выжил в округе, к нам прибились? Вполне могли остаться какие-то одиночки… И за жратвой в Город они точно так же, как и мы, могут набеги устраивать.
– Не знаю, не знаю… – Бур немного успокаивается, опускает ствол. – За год могли бы уже либо с нами связаться, либо куда уйти. Это если одиночки. А группу мы бы сами давно обнаружили.
– Ну и чего теперь, будем дедукцию разводить? Или, может, домой пойдем?
– Не, Бабай расстроится. Давай по-быстрому – и валим.
Бур вчера пообещал реанимировать армейскую рацию, что у нас на базе без дела пылится. Он в молодости радиоделом увлекался. К тому же сам отсюда, из Города. Знает, где-что-почем. Вот и пошли в магазин за запчастями. Так что теперь Буру отступать западло – тем более из-за какого-то потухшего костра.
Хрустя осколками разбитых стендов, Бур идет к прилавку. Возле кострища останавливается, подхватывает головешку, нюхает. Следопыт! – Я качаю головой, встаю вполоборота к входу. За арками витрин опять вовсю светит солнце, но лучи сюда никак не достают, полумрак стоит – будто на дворе поздний вечер. Я, смахнув пыль, усаживаюсь на край прилавка. Напарник уже с головой погрузился в свой мир: что-то бормочет под нос, наклонившись к шкафам, со скрипом выдвигает ящики, шуршит пакетами… Судя по скорости наполнения его рюкзака, Бур поймал что-то типа «транзисторной лихорадки», или как там это у радиолюбителей называется…
– Ща во второй зал пойду! – радостно шепчет Бур. – Там блоки в сборе должны быть.
Он указывает лучом на поворот, за которым, видимо, находится вход в соседнее помещение. В руке его я вижу связку паяльников и, по-моему, небольшой осциллограф.
– Может, хватит? Не унесешь.
– Что значит «не унесешь»? А ты на что?
Сопровождаемый треском осколков, напарник движется вдоль прилавка, все еще шаря лучом по выдвинутым ящикам. Он не видит, что происходит впереди. А я вижу, но поначалу не могу понять. Мой фонарь светит в спину удаляющемуся Буру: на дальней стене в круге света качается его увеличенный силуэт. Внезапно откуда-то сбоку в свет вплывает еще одна тень, бледная и расплывчатая. Вначале мне кажется, что это облако потревоженной пыли, но когда тень резко густеет и начинает увеличиваться…
– Острожно! – ору я, все еще не понимая, что происходит.
Бур тоже не понимает, он замирает, судорожно крутит головой – луч его фонаря мечется из стороны в сторону, но вокруг него никого нет!
– На стену смотри! – и, вскинув ствол, командую: – Пригнись!
Но уже поздно. Тень, оформившаяся в что-то наподобие большого гриба, только не с одной, а с множеством тонких ножек, молниеносно выбрасывает один из этих отростков в направлении Бура, ровно к шее. Напарник визгливо вскрикивает, начинает дергаться, по телу его расползаются еле видные фиолетовые молнии… И тут, наконец, я вижу это вживую: многоногий гриб, наливаясь призрачной синевой, начинает проступать в воздухе почти впритык к Буру.
– Беги, Глок! – голос у напарника сиплый, клокочущий, полный боли.
Я пытаюсь прицелиться в колышущийся фантом, и в это время в круг света выплывает еще одна туманная тень…
О проекте
О подписке