5

Колокольный звон стелился по улице. На него откликалась решетка ворот, грозивших сорваться с вделанных в стену крюков. Дворник толкнул одну створку. Звякнула связывающая створки цепь. Дворник вышел на тротуар, повернулся в сторону проспекта, прошел от ворот несколько степенных, неспешных шагов, снял фуражку с галуном, начал креститься на купола. Андрей вышел из-за афишной тумбы и за широкой спиной дворника проскочил в ворота. Оставался швейцар. Днем он всегда должен был стоять в дверях.

Андрей ненавидел решетки, запоры, замки. На фабрике Прейса Андрей нагружал, толкал, разгружал тележки с заготовками для напильников. Грязная, тяжелая работа. После обработки кислотой от заготовок шел пар. Андрея вечерами мучил кашель, помогало лишь теплое молоко с медом и кусочком масла. Дорогое лекарство! Но зато напильником можно спилить дужку замка, подпилить решетку. Из испорченной заготовки для напильника был сделан узкий стилет, спрятанный за голенищем. Стилет выточил Петр. Исполнительный и вежливый, Петр обучился работе на станке, название которого, длинное, сложное, Андрей никак не мог запомнить. Но, конечно, стилет Петр сделал тайком. Хозяин, когда заходит в цех, здоровается со старшим мастером за руку, мастеру кланяется, Петру – кивает.

Прейс – двоюродный брат Вильгельма Каффера, управляющего имением. Каффер отдал Станиславу, отцу Петра и Андрея, в аренду яблоневый сад. С письмом от Вильгельма Петр с Андреем поехали в Петербург. Прейс взял братьев на фабрику. Только спросил – как теперь Станислав? Ведь работы в саду много, а все сыновья перебрались в Петербург. Андрей хотел сказать, что отец не платил ни гроша, даже после того, как получал деньги от перекупщика. Андрей как-то сказал, что ему нужны сапоги, что старые латать бесполезно. Они с отцом повздорили. Отец дал Андрею пощечину. Ничего об этом Андрей не сказал, только пожал плечами.

Прейс поселил их в маленьком флигеле. Прейс сторонник прогресса, считает, что рабочие и хозяева должны вместе составлять единое целое. Построил для своих рабочих несколько домов. Борется с пьянством. Оплачивает врачебные осмотры. Устроил библиотеку. При библиотеке – читальная комната. Библиотекарша – шепелявая девушка с педагогических курсов, Прейс с ней заключил договор: она работает полгода, он оплатит ее обучение за последний год.

Когда Андрей входил в читальню, девушка краснела, отворачивалась, потом, когда Андрей подходил к ее столику и просил что-то посоветовать прочитать, избегала встречаться с ним взглядом. Она протягивала ему книгу, Андрей садился так, чтобы видеть ее чуть сбоку, у нее был тонкий профиль, чуть пухлые щеки, припухлая верхняя губа, тонкая, грациозно изогнутая шея. То, что она давала читать, навевало сон. Сложные человеческие отношения. А все было просто. Очень просто.

Петр хочет стать мастером. Как старший, Владимир, недавно ушедший от Прейса на Ижорский завод. Прейс не хотел отпускать, Владимир был его лучшим работником. Потом Прейс согласился. Владимир ушел потому, что у невесты дом, большой дом в Колпино. Яблоневый сад. Андрей бывал в этом саду. Жалкое подобие сада Тышкевичей. Владимир спросил Андрея – нравится ему сад? Правда, что напоминает родные места? Андрей в ответ рассмеялся, это не понравилось ни Владимиру, ни его невесте. Высокая, статная. Когда гуляли на свадьбе, Анна даже казалась выше Владимира, а Владимир ростом не был обижен. Из трех братьев только Андрей среднего роста, Владимир и Петр настоящие гренадеры.

Петр – эсдек. Так сказал Лось. Андрей пробовал возражать, говорил, что Петр политикой не интересуется, он и Владимир только и хотят, как хорошо получать за хорошую работу. Семья, дети. Петр к тому же мечтает вернуться в родные места. Купить сад. Продавать яблоки. Но Лось не слушал. Сказал, что видит это сразу, что эсдекам доверять нельзя. Эсдеки любят на чужом горбу ездить. Если что-то для тебя сделают, то запомнят, потребуют вдесятеро. Деньги из московской конторы взаимного кредита прихватили. Так и сказали – вы на нашей квартире делали бомбы? наш техник вам помогал? – значит, деньги пополам, а потом выяснилось – не пополам, все забрали. Лось даже хотел прийти к ним с револьвером, под дулом потребовать отдать, отдать все. Не пришел. В Москве его искали. В поезде филеры. Пришлось сойти в Твери. Добрался на перекладных.

Андрей спросил – кому можно доверять? Никому! Так ответил Лось. Никому! Раньше можно было социалистам-революционерам. Но – раньше. У них теперь большая крыса, большая жирная крыса. Это Лось знает точно. Откуда? Лось ответил – чувствует! Крыса грызет эсеров изнутри, а их руководители в Женеве в это не верят. Исполнены собственной значимости. Презирают таких, как Лось, как Андрей, как их героические товарищи, погибшие и повешенные. Не говорят прямо, конечно, но презирают. Вместо этого говорят, мол, где три максималиста, там непременно один провокатор.

Значит, кто-то один из них, из оставшихся в городе. Бердников? Лось? Лихтенштадт? Их осталось не трое. Четверо. Вместе с Андреем. Андрей, после слов Лося о провокаторах, подумал даже, что провокатором можно быть, и не понимая, что ты провокатор. Можно поступать как провокатор. Попасть под влияние агента, не понимая, что это агент, выполнять его поручения. Он сказал Лосю об этом, о том, что провокаторы очень хитры, что агенты очень умны, но Лось ответил, мол, все они разные, вспомни, сказал, тех филеров в лесу, умные они были или глупые, люди вообще разные, из разных сортов мяса, но разность их только в сортах, мясо в тряпках – знаешь, кто так сказал? Андрей не знал. «Зачем, зачем я создавал из мяса в тряпках нежных фей?» – продекламировал Лось и сказал, что так сказал писатель, тот, что окает и о народе печется, любит комфорт, на московской квартире которого бомбы делали. А еще Лось сказал, что эсеры из Женевы прикарманили деньги максималистов, поделились с эсдеками, и те теперь булочки с маком едят, маслом намазывают.

Петр Лосю не понравился. Петр угостил чаем, дал Лосю ночлег, но для Лося это вещь незначащая. «Он мой брат!» – сказал Андрей, когда Лось, по обыкновению криво улыбаясь и якобы подмигивая кому-то, никому другому не видимому, посоветовал держаться от Петра подальше. «У нас нет братьев и сестер!» – ответил Лось, и Андрей только потом, незадолго до налета на карету, узнал от Лося, что тот думал, будто Петр провокатор.

Впрочем, для Лося все, кроме своих, были провокаторами. Городской партизан. Не провокаторами Лось считал только тех, кто был связан с ним через кровь. Андрея, например. Говорил, что история движется слишком тихо, что ее надо подтолкнуть, а сделать это могут только те, кто стремится умереть, а не победить. Андрей не стремился умереть. Он хотел победить. Не знал – как? Об этом у Лося спрашивать было глупо. Лось отвечал одно и то же, односложно – смерть, подвиг. Андрей же знал, что у Лося была женщина, красивая молодая женщина, в которую Лось был влюблен. И она не знала – кто такой Лось, что он делает, сделал и сделает…

…Крахмальный воротничок непривычно натирал шею. Непривычными были и мягкая шляпа, пальто. Андрей мог свободно пройти мимо дворника, а на возможный вопрос ответить «К господину Серебрякову!», небрежно, свысока. Но словно чей-то голос произнес над ухом: «Стой! Подожди!» Возможно, голос того, кто знал, что для Андрея возможность свысока говорить с дворниками была еще более непривычной, чем новая одежда. А тут еще Бердников переусердствовал с краской. Надо было купить для темно-русых волос, а по совету приказчика – эти приказчики! подлое племя! – Бердников купил черную. Из блондина Андрей превратился в брюнета. Брюнет с ярко-голубыми глазами привлекал особенное внимание. К тому же – румянец, яркие, полные губы. Проходя мимо одной витрины, Андрей посмотрел на свое отражение. Кукольный красавчик. Пришлось поднять воротник пальто, надвинуть шляпу на глаза.

Бердников всегда делал все по-своему. Сегодня утром ушел, сказав, что ему надо с кем-то встретиться. Не сказал – с кем. Старшего по пятерке Бердников слушал беспрекословно, но из их пятерки остались только Андрей и сам Бердников. Старшего зарубил гвардейский офицер, Сидеров застрелился последним патроном, прямо в сердце, на мосту через Екатерининский канал. Глухова поймал городовой. Как офицер рубил старшего, Андрей видел сам. Старший несколько раз выстрелил в воздух, привлекая внимание на себя и давая Андрею с портфелем убежать по Фонарному к Офицерской. Если бы считал патроны, офицер бы получил свое.

Про Глухова и Сидерова было в газете. Газету принес Бердников, когда ходил за краской для волос. Только без фамилий. Их фамилии были неизвестны следствию. Да и Андрей не был уверен, что Сидеров и Глухов их настоящие фамилии. Он им свою не называл. Он имя тоже скрыл, был для них Вильгельмом. «Беги, Вилька! – крикнул старший. – Беги!» и повернулся, чтобы встретить удар саблей.

Теперь Бердников стремился показать, что старший – он. Он и впрямь старше, но ненамного, лет на пять, а выглядел почти на тридцать. Под глазами, от уголков глаз к вискам – морщины. Бердников объяснял – морщины от близорукости, но очков не носил. В квартального Бердников промахнулся с трех шагов. Вот странно! Андрей стоял за спиной Бердникова, за спиной и чуть вправо, всего, значит, шагах в десяти, а попал квартальному в лоб с первого выстрела. Бердников потом спрашивал – что Андрей чувствует? появились ли у него новые силы или, наоборот, он ощущает бессилие, апатию? Лось доверял Бердникову, значит, и Андрей должен был доверять, но Бердников был слишком говорлив, причем любил красивости, при разговоре размахивал руками, подходил почти вплотную, дышал в лицо.

До того, как оказаться в Петербурге, Бердников в своем уездном городе бросал самодельную бомбу в жандармского ротмистра. Ротмистр вызвал к себе одного рабочего-еврея, глупого говоруна, родную бердниковскую душу. Тот, прочитав в газете про великого князя, сказал, что, мол, он тоже бы бросил бомбу, только, понимаете ли, лучше, мне бы только ее дали, я бы ее и бросил, Каляеву бы и не снилось, как я ее бросил. Ротмистр спросил – говорил? А тот, с гордостью, с вызовом – да! Ротмистр его избил, сломал нос, ребра, приказал выкинуть возле кабака.

Бердников уже на следующий день сделал бомбу, бросил ротмистру в коляску, а сам через огороды удрал. Бомба только зашипела. Помощник пристава Славасевич собрал работников мастерских, где служил Бердников, объявил, что бомбисту будет военно-полевой суд. Бердников же начал индивидуальный террор. Не против отдельных представителей власти, а в смысле исходящий от него только. Размахивая руками, он объяснял Андрею, как беззаконный акт терроризма с необходимостью становится своеобразным средством защиты закона и неотъемлемых прав личности. Говорил, что долг его, Бердникова, был как раз в том, чтобы через террор защищать закон и права, но и вторая его бомба не сработала: он бросал ее в квартиру зубного врача, где в тот момент заседал комитет Бунда. Бомба зацепилась о штору, скатилась прямо на колени одному из бундовцев. Даже не шипела. Андрей спросил – чем Бердникову не угодил зубной врач? Бердников ответил, что врач отказался давать ему, Бердникову, деньги на революцию. Сто рублей.

Лось Бердникова очень любил. Как и того еврея-говоруна. Бердников вместе с ним приехал, они жили в меблированных комнатах. Болтали на пару. Лось считал, что невзорвавшиеся бомбы иногда бывают ценнее, чем взорвавшиеся. Считал их особым знаком. Знаком борьбы, которая все равно, несмотря на виселицы и военно-полевые суды, на тюрьмы и каторгу, приведет к победе…

Со своими Андрей стрелял всего три раза. Они пятеркой выезжали за Гатчину. С корзинками, с гитарой. Пикник. Гулянье. Лось встречал или на платформе, или подсаживался в вагон на промежуточной станции. Он сразу обратил внимание, как Андрей держит наган, как поднимает руку, как прицеливается. Андрей клал пули в центр мишени одну за другой. Лось сказал, что сначала подумал, что Андрей провокатор. Ведь так учат стрелять юнкеров. Но Лось знал – кто такой Андрей, знал, что он рабочий, рабочий напилочной фабрики Прейса, родом из крестьян Виленской губернии. Не юнкер. Значит – у Андрея настоящий талант. Кто-то из его предков был храбрым жолнежом, смелым, безрассудным, умелым, теперь та кровь отыгрывала в Андрее, и вместо бердыша или мушкета у него в руках был наган. На самом деле все было намного проще: стрелять из револьвера Андрея научил старший сын управляющего имением, Генрих Каффер, одноногий и толстый отставной артиллерийский капитан.