2.

Проверяющий из департамента прибыл менее чем через сутки. Это был явно один из тех отравленных секретностью чиновников, который априори подозревал в предательстве всех и каждого, а в нагадившей ему на колесо машины дворняге видел однозначный заговор враждебных сил. У таких на лбу всегда было написано: «Необходимо, чтобы все было по правилам. А значит, не было вовсе».

Этот тип с порога принялся задавать вопросы, подозрительно таращиться в глаза, всем своим видом показывая, что не доверяет ответам, с мрачной физиономией изучать записи с камер, расплавившиеся в мутные пластиковые комки шприцы с загадочным образцом загадочного генерала. Забавно, ни блесток, ни перламутрового сияния в образцах не сохранилось ни грамма.

Затем проверяющий затеял допрашивать каждого сотрудника лаборатории в отдельности, дабы выявить, очевидно, имеет он дело с их заговором и изменой, либо с массовой галлюцинацией, навеянной опять-таки изменой и заговором.

Однако, все это вскоре перестало иметь значение, потому что испытуемые со стандартным препаратом начали благополучно умирать (что, собственно, и ожидалось), а вот те, кому вкололи то что приволок таинственный генерал…

Они начали орать.

Они вопили как резаные, выли, они выдирали капельницы, катались по полу и бились головами о стены.

Когда это началось, доктор, вырванный ассистентом из восхитительного общения с проверяющим, прибежал в лабораторию и посмотрел на экран, демонстрирующий внутренности одного из боксов.

– Что это? – испуганно проблеял ассистент. – Они сходят с ума?

Доктор долго глядел на бьющееся на полу бокса и страшно вопящее безликое тело, а потом медленно пробормотал:

– Может быть. Но даже если и так, они сходят с ума от боли.

Маячивший поганой тенью за спиной проверяющий тоже посмотрел на экран и выдал:

– Вам придется отвечать на многие вопросы, доктор.

– Да, – согласился тот. – В том числе и самому себе. Осталось только узнать хотя бы один ответ.

И тут, повинуясь невнятному импульсу, он нажал кнопку и вывел на экран изображение из последнего бокса – того самого, где находился безногий.

Как ни странно, безногий лежал на койке совершенно неподвижно. Он не метался, не пытался вырвать стягивающие ремни и капельницу, ничего.

– Он умер? – осведомился проверяющий.

Доктор посмотрел на показатели монитора.

– Нет, живой.

– Тогда почему он не двигается? – удивился проверяющий. – Остальные вон как…

Доктор долго смотрел на монитор жизнедеятельности, потом снова на экран, показывающий происходящее в боксе, и, наконец, сказал:

– Потому что ему больнее, чем другим. Это та стадия боли, в которой… Черт, мне даже страшно представить себе что это за стадия. Введите им обезболивающее, – приказал он ассистенту.

– Уже, – отрапортовал ассистент. – Всем ввели максимальную дозу. Судя по показателям, обезболивающее на них просто не действует. Никак. Повышение дозы может оказаться летальным.

– Тогда вводим их в медикаментозную кому, – решительно приказал доктор. – Подготовьте препараты.

Однако, медикаментозная кома не состоялась. Все испытуемые скончались еще до того как медики успели подготовить процедуру. Все. Кроме безногого. Ему ввели препарат, но… Он явно не подействовал.

Безногий все так же лежал на кровати, в позе напряженной, вытянутой, словно готовясь изогнуться дугой и не имея сил на такое действие.

Но доктор не был бы тем самым доктором, если бы не умел интуитивно, на уровне рефлексов, вычленять главное в любой критической ситуации. Среди всей этой дурной фантасмагории – от прибытия загадочного фальшивого генерала с загадочными жуткими образцами до последствия сего происшествия – он четко для себя сформулировал приоритеты. Вернее, не сформулировал даже, а отреагировал как кошка реагирует на посторонний шум, а жаба на движение.

– Образцы! – заорал он на подчиненных. – Быстро!

– Но… они самоуничтожились, – проблеял один из ассистентов. – Шприцы же были…

– Черт, я знаю! – рявкнул доктор. – Образцы крови, тканей, спинного мозга, всего. Взять образцы у всех. Я хочу знать, что именно он приволок.

И образцы бы, разумеется, взяли, но в этот момент…

– Что это? Пожар? – мрачно поинтересовался все еще путающийся под ногами проверяющий.

И в самом деле, вокруг зазвенело, заверещало, замигало красным.

Дымом, вроде, не пахло. Да и не могло пахнуть – в лаборатории где даже сортиры были герметичны. Поэтому доктор сверился с показаниями мониторов и как-то совершенно не удивился, обнаружив, что, согласно датчикам, горит в тех самых боксах, где только что умерли отравленные генеральским зельем подопытные. О том, что в других боксах умерли подопытные, отравленные его собственным зельем, доктор как-то даже не задумался.

Он нажал на клавишу и уставился на экран, ярко и красочно демонстрировавший то, что творилось в одном из боксов.

Тело горело. Горело, правда, только тело, все остальное, присутствовавшее в боксе, не занялось и даже не закоптилось. Яростно стуча по клавишам, доктор мог удостоверится, что во всех остальных четырех боксах происходит в точности то же самое.

Врубилась система пожаротушения и принялась поливать содержимое боксов огнеборческой жижей из сопел под потолком. Буквально через минуту все было кончено. Дым, пар, последствия огня и борьбы с ним медленно оседали перед глазами изумленных исследователей.

В лаборатории повисла нелепая тишина.

– А… а где тела? – поинтересовался, наконец, один из ассистентов.

И в самом деле, тел не было. Ни в одном боксе. Только на полу в каждом остался размытый силуэт, смутно напоминающий то ли человеческое тело, то ли что еще.

– Снежный ангел, – пробормотал доктор.

– Что? – с какой-то прямо дрожью в голосе спросил проверяющий.

Доктор искоса посмотрел на него. Надо же, оказывается даже у такой бюрократической крысы могут проскакивать какие-то эмоции.

– Снежный ангел, – повторил доктор. – Был такой старый фильм. «Пророчество¹». Там архангел Гавриил в морге сжег труп погибшего ангела. Выглядело очень похоже.

– И что?

– Ничего. Просто вспомнилось. Надо брать образцы у безногого. Пока и он…

Ассистенты дружной гурьбой бросились к выходу из лаборатории и далее к последнему боксу.

Доктору, как начальнику всей этой вакханалии, вроде бы не полагалось бегать и суетиться, но даже он ускорил шаг, стремясь успеть… Что? Полюбопытствовать? Ухватить за хвост ускользающую загадку?

Когда он (а следом, само собой, и проверяющий) вошли в бокс, там, как ни странно, все было вполне себе мирно и почти благополучно. То есть, короткое (безногое) тело испытуемого продолжало выгибаться в противоестественном напряжении, не дрожать даже, а прямо-таки вибрировать, но в остальном… Никто и не думал самовозгораться и падать на пол в позу распластанного ангела.

– Капельница выпала, – констатировал ассистент, ухватился за катетер, заменил иглу и попытался вогнать ее обратно в вену.

Он возился долго, даже, как будто, пыхтел.

– Ну, что ты там возишься? – возмутился доктор.

– Не могу, – объяснил ассистент.

– Чего не можешь? – фыркнул другой ассистент. – Попасть в вену?

– Проткнуть кожу. Она как из… я не знаю даже чего.

В общем, в итоге, вместо хоть каких-то ответов, возникла еще одна загадка. Кожу испытуемого не брали иглы, и даже скальпель, который в отчаянии попытался применить один из ассистентов, просто скользнул по коже, не оставив на ней ни царапины.

– Чертовщина какая-то, – заявил проверяющий, и доктору вдруг нестерпимо захотелось дать ему в морду. Или даже накормить одним из генеральских образцов.

– Мы возьмем образцы слизистых, мазки, и сделаем МРТ… – проявил инициативу ассистент.

– Делайте, – вздохнул доктор, и направился к выходу. – Только ни черта вы там не найдете.

– Почему вы так уверены? – спросил проверяющий.

– Потому что…

Уже в дверях доктор остановился и посмотрел на испытуемого. Ну, вот тебе и первый выживший в результате эксперимента, разве нет?

– Потому что все это как-то… неспроста, – это было единственное, что он смог из себя выдавить. А потом снова посмотрел на безногого, и пробормотал: – Господи, как же ему больно. Если появится возможность его вырубить – сделайте.

Но он точно знал, что такой возможности не будет.

3.

Боль была Абсолютом. Она была белая, твердая, совершенная… Как мраморный член Давида, засунутый в душу. Как холодное пламя, как… Как все. Да, точно – она была всем. И все было ей.

Раньше он думал, что многое знает про боль. Что ж, человек только и делает, что ошибается. Всякий раз что-то поняв, с чем-то столкнувшись, что-то пережив, человек считает, что он стал умнее, искушеннее, что-то понял… И так до следующего раза. И до следующего. И опять. Независимо ни от чего – ни от опыта, ни от ума, ни от тупости. Ни от чего.

Иногда, правда, боль делала какое-то как будто… не движение, не облегчение, не переводила дух, а словно… Словно перекладывала его тело и его разум в другое положение, перехватывала поудобнее. Чтобы сподручнее было мучить. И в такие моменты появлялись галлюцинации. Он видел что-то странное. Каких-то непонятных типов в мрачных черных длиннополых френчах, но почему-то, с крыльями. Вернее, не с крыльями даже, а… Не описать. Или других таких же, но с каким-то непонятным то ли оружием, то ли просто окунувших руки с горючую жидкость и опаляющих все вокруг безо всякого вреда для самих себя. Это напоминало катсцены из компьютерных игр, но какие-то невнятные, и, в то же время, пугающе отчетливые и реальные. Как в бреду, в горячке. Но ведь он там и находился – разве нет?

Время от времени возникало лицо некоего немолодого типа. Благородное лицо, умное, даже мудрое, с глазами, светящимися осознанием своей власти и самоценности. Лицо, вроде бы, смутно знакомое, но он готов был поклясться, что никогда его не видел. Почему-то очень хотелось увидеть его другим – молодым, озорным, с яркими глазами. Этот тип явно был гением, но почему – сказать было трудно.

Иногда возникала некая таинственная фигура… Человека? В этом он не был уверен. Среднего роста, стройный, может, даже тощий. Одетый, вроде бы, обычно, но как-то… Почти как бродяга. Во всем черном, сливающемся с темнотой в которой всегда возникала эта фигура. Из одежды можно было бы отметить только длинную куртку с капюшоном. И не потому что она чем-то выделялась, а потому что капюшон всегда был поднят, а под ним… не было лица. То есть, совсем ничего не было. Пустота. Как будто одежда висела в воздухе. Человек-невидимка? Нет, это была не пустота под капюшоном – чернота. Совершенная тьма. Был этот тип явно очень сильным, быстрым, опасным… Откуда обо всем этом можно было знать? Да ниоткуда.

Еще там было лицо мальчишки. Симпатичного такого мальчугана, лет двенадцати, наверное. Он смотрел на него громадными карими глазами, и то ли обвинял в чем-то, то ли ждал ответа на очень важный вопрос. Странно. Откуда-то было известно, что мальчишка сильно хромает и здорово играет на гитаре. Оставалось надеяться, что хромота временная, а гитара останется навсегда. На что надеяться? Что за бред? Кому надеяться?

Был еще некий патрицианского и хищного вида тип в костюме без галстука с лицом жестким и породистым на котором неприятно смотрелись глаза разного цвета. Причем очень даже разного. И оба – совершенно нечеловеческого. Кажется, он тоже хромал? Или просто чем-то походил на мальчишку? Или мальчишка на него? Или показалось?

Но чаще всего появлялось лицо совсем юной девушки – почти девчонки. Невероятно красивой, чертовски умной, замечательной… Незнакомой. Точно незнакомой? Кем она была? Нарисованный давним гормональным бумом образ первой любви? Нет. Точно нет. Она была… как будто не просто заполняла этот мир – ту его крошечную часть, которая еще оставалась свободной от боли – она и была этим миром. Но она же была и болью. Яркий, ослепляющий, полный веселья, любопытства и какой-то то ли мудрости, то ли понимания взгляд фантастических изумрудных глаз проникал в самое нутро… И причинял еще большую боль.

Бред. Галлюцинации. Это разные вещи.

Господи, он бы все отдал, чтобы умереть сейчас. Собственно, он должен был умереть давным-давно. И как же он оказался тут? За что?

Глупый вопрос. Кирпич падает нам на голову не по божьей воле – он просто падает. Богу – даже если он и существует в некой загадочной интерпретации мироустройства – больше заняться нечем, кроме как ронять на нас кирпичи.

Вселенная возникла в результате Большого взрыва. Это случайность. Осталось только понять что случайно взорвалось и кто это так накосячил со взрывчаткой.

Во! Пошла какая-то псевдосложная философия. Неужели боль отпустила?

Но она тут же набросилась с новой силой, и принялась направлять потоки огня и жидкого азота в каждую клеточку его многострадального тела.

А особенно в ноги. В его многострадальные ноги, которых давно уже не было.