Глава 4. Вторая экспедиция в Гренландию. 1893–1895 годы

Пири рвался на Север и продолжал мечтать. В декабре 1892 года он написал маме:

Следующей весной и летом я должен завершить исследование северной земли, которую я обнаружил прошлым летом… вернусь в сентябре на корабле, который придет за мной. После моего возвращения мне нужен еще год отпуска, во время которого я планирую читать лекции и писать книгу. Мое пребывание на Севере по времени будет не дольше, чем это было раньше, и я не нацелен завоевывать Северный полюс, да и не планируется никакая работа, которая не была бы достаточно обычной, безопасной и простой…

…Я верю, милая мама, что все же совсем скоро твой сын станет известнее Стэнли и ничто не омрачит поставленный мной рекорд.

Но прежде предстояло кое-что сделать: получить отпуск, найти деньги, собрать команду и подготовить снаряжение.

В ответ на прошение об отпуске пришел отказ. В резолюции министра Трейси говорилось, что инженер-строитель Пири направлен на верфь в Норфолк. Успехи путешественника вызывали очевидную ревность у военных коллег; общее мнение состояло в том, что негоже быть лейтенантом на флоте, носить военную форму и не прослужить на корабле и одного дня. Неприязнь со стороны морских офицеров будет сопровождать Пири долгие годы, до тех пор пока он не уйдет на пенсию в чине контр-адмирала.

Президент Американского географического общества генерал Вистар поверил во все географические открытия Пири и, как пишет Брайс, «впечатленный планами и решимостью Пири… связался с министром Трейси, убеждая его отменить все приказы и предоставить Пири отпуск».

Ходатайство подействовало – Пири отпустили, и он не забыл услугу – в 1895 году вершину к северу от скалы Флота он назовет горой Вистар.

Чтобы добыть деньги, Пири взялся за лекции. Он прочел 165 лекций за 106 дней!

Мэтт Хенсон, одетый в полярные меха, и пять ездовых псов украшали лекционные залы. Когда выступление затягивалось, собаки начинали выть, вынуждая Пири закончить рассказ. Сбор денег продолжался даже перед отходом судна «Фэлкон»^[32], на котором разместились члены экспедиции. Экскурсия на корабль, заваленный снаряжением, стоила 25 центов – желающих были тысячи.

В состав новой партии Пири позвал в первую очередь тех, кого уже проверил в Гренландии: Кука, Аструпа, Хенсона. Кук ответил: «…я решил, что пойду с вами в следующее путешествие…»

Пири не скрывал радости:

Надо ли говорить, как я счастлив услышать, что Вы готовы снова испытать опасности Арктики.

На следующий день после Вашего письма пришло письмо от Аструпа: длинное, страстное и полное энтузиазма. Он безумно хотел бы отправиться в путь еще раз, и я был более чем рад сказать ему «да».

Мэтт также полон желания поехать снова, так что бо́льшая часть моей старой команды будет со мной.

Но между Куком и Пири возникли разногласия. Друзья Кука, узнав, что он изучал гренландских аборигенов, попросили его выступить с докладом в Королевском медицинском обществе в Бруклине. После лекции многие слушатели настоятельно советовали Куку написать книгу о его медицинских и антропологических работах. Главный аргумент звучал убедительно: уникальные наблюдения, измерения и фотографии, сделанные в Северной Гренландии, приобретут ценность для ученого мира только в том случае, если сам автор, основательно проанализировав их, сделает выводы. Согласившись с коллегами, Кук попросил у Пири разрешение на публикацию.

Казалось бы, исследования доктора Кука, оформленные в виде научного произведения, могут быть только плюсом для Пири – организатора и руководителя экспедиции. Но он отказал Куку.

В контракте были прописаны права Пири, и Кук подчинился, однако считал отказ несправедливым. Правда Кука состояла не только в законопослушности, но и в его собственных представлениях о честности и порядочности, и он известил Пири: «После второго и более внимательного рассмотрения вопроса об Арктике я определенно решил не участвовать в следующей экспедиции.

Я сожалею, что так поздно сообщаю Вам об этом, но надеюсь, что это не причинит Вам серьезного неудобства.

Если, однако, я могу быть чем-то полезен Вам при подготовке к будущей экспедиции, в частности, в то время, когда Вы находитесь в Европе, я буду очень рад помочь Вам».

Пири ответил:

Стоит ли говорить, что я крайне расстроился, узнав о Вашем решении. Оно не причинит мне серьезного неудобства, скорее это личное разочарование. Я получил письма от пары десятков врачей, которые хотят пойти со мной. Я планирую быть в Нью-Йорке в пятницу и субботу на этой неделе и надеюсь встретиться с Вами.

Пришло еще одно письмо:

Я сожалею, что Вы не поедете, но полагаю, что у меня нет возможности убедить Вас отказаться от Вашего взвешенного решения.

Миссис Пири была на четвертом месяце беременности и вновь сопровождала мужа. Хороший врач был необходим Пири, но Кук проявил твердость и не изменил решение. Тем не менее они остались друзьями, и по просьбе Пири перед отплытием «Фэлкона» Кук проверил здоровье каждого члена отряда.

На зимовку шли 14 человек: чета Пири и няня, врач Эдвин Винсент, Аструп и Хенсон, Самюэль Энтрикин – первый помощник, Ивлин Бриггс Болдуин – метеоролог, Хью Ли, Джордж Кларк, Джордж Карр, Джеймс Дэвидсон, Уолтер Свейн и Фрэнк Стоукс – художник, оплативший свое участие в экспедиции.

Слишком много! Предыдущая экспедиция Пири, если забыть о смерти молодого Вергоева, прошла на ура. Ее кажущаяся легкость и захватывающие результаты оказали лейтенанту медвежью услугу. Он увлекся. Куда делась его славная теория о том, что больших результатов следует добиваться малой группой? Добавлю: малой группой, в которую входит сам Пири! Ведь он – движущая сила, он – сгусток энергии, его воле подчиняются все и вся. Среди спутников нет второго Пири, да и не может быть.

План лейтенанта состоял в следующем. Весной отряд из восьми человек пересечет Гренландию. От скалы Флота три человека пойдут вдоль побережья на север и, может быть, посетят Северный полюс. Трое других будут держать курс на юг, нанося на карту неизвестное северо-восточное побережье Гренландии. Вторично преодолев белую пустыню уже новым путем, они возвратятся на зимовочную базу. Двое последних – охотники. Они заготовят мясо овцебыков на обратную дорогу для северного отряда и для самих себя.

План впечатляющий, но донельзя легкомысленный. Никакой связи между отрядами нет, на помощь друг другу путешественники прийти не могут. Люди, между тем, почти все новые и непроверенные. Вероятность беды при таких условиях чрезмерно велика.

В Гренландию Пири взял восемь осликов, почтовых голубей, стеклянную крышу для дома, против которой, кстати, возражал Кук. Но самым рискованным экспериментом, по мнению автора, были роды в Арктике. И я имею в виду не только здоровье матери и ребенка, но и тот дискомфорт и напряжение, которые должна была испытывать мужская часть колонии – десять человек (не считая врача и начальника). В первой Северо-Гренландской экспедиции никто из четырех членов команды не был в восторге от соседства с семьей Пири. Теперь семья пополнилась младенцем и няней, а мужское население увеличивалось в 2,5 раза. Странный и крайне экстравагантный эксперимент над своими коллегами поставил лейтенант.

3 августа «Фэлкон» подошел к берегу в заливе Инглфилд. Через неделю закончилось строительство дома, названного Энниверсари-лодж^[33], и 20 августа судно ушло. 12 сентября Джозефина родила девочку весом 9 фунтов, получившую имя Мэри Анигито^[34]. На протяжении всей зимы в Энниверсари-лодж из близких и далеких поселков приезжали люди, чтобы поглядеть на белую малютку и убедиться, что она состоит из плоти, а не из снега, как были уверены все местные. И тем не менее за Мэри закрепилось еще одно имя – Snow baby (Снежный ребенок). Джо приняла меры на случай своей смерти – с первых дней приучила кроху к бутылочке, подкармливая ее сгущенным молоком.

К сожалению, рождение Мэри было единственным счастливым событием, за ним последовала череда неприятностей.

31 октября огромный айсберг откололся от ледника Боуден, подняв циклопический вал воды, обрушившийся на лед залива и берег. Новый катер и две лодки поселенцев были уничтожены. С берега волна унесла почти все запасы горючего. Во время несчастья Пири в лагере не было, и Ли поспешил сообщить начальнику ужасную весть. По словам Ли, лейтенант задумался, а затем с бессознательной театральностью воскликнул:

Судьба и сама преисподняя против меня, но я все же выйду победителем!

Кажется, что когда Роберт Пири пишет, то одновременно с восторгом читает себя, а когда говорит, то с тем же восторгом слушает себя. Это и есть неконтролируемая театральность, обращенная к главному зрителю – самому себе.

Топливо исчезло и привезенный генератор, предназначенный для освещения дома, стал не нужен. Быстро выяснилось, что ослики неэффективны, нескольких из них загрызли собаки. Голуби погибли от холода. Стеклянная крыша пропускала тепло, и ее следовало постоянно чистить от снега, который своей тяжестью мог проломить ее.

6 марта начался переход. Восемь участников экспедиции, пять инуитов, 12 саней и 90 собак составили караван. 10 марта одна из собак заболела бешенством. Через четыре дня Аструп свалился с сильнейшим расстройством желудка, а Ли отморозил палец на ноге. Пострадавших проводили в дом, и 22 марта движение возобновилось. Погода, однако, не благоприятствовала.

Книга Пири:

…свирепый встречный ветер и жалящий снег в лицо при температуре -35° заставили нас остановиться, когда было пройдено всего 3 мили. Собаки совершенно отказывались идти. Мы разбили лагерь. Я, Энтрикин и Болдуин со спиртовой плиткой заняли маленькую многофункциональную палатку, тогда как остальные трое разместились в шелковой палатке. Собаки были привязаны как обычно… и после ужина мы легли спать. Около пяти часов утра я был разбужен стремительным порывом ветра, который теперь дул с такой силой, что если бы наша палатка не была цельной, соединенной с полом, на котором мы лежали, то можно было ожидать, что ее в любой момент унесет ветром.

Ветер, сопровождавший эту бурю, фактически не поддается описанию, и если бы члены отряда были одеты чуть хуже, то наружу выйти было бы невозможно. Впрочем, Болдуин проводил свои систематические наблюдения у саней, примерно в 100 футах от палатки, и поочередно с ним я приносил горячий чай и гороховый суп тем троим, кто находился в другой палатке, на расстоянии примерно 50 футов. На протяжении всего дня и всю следующую ночь сила ветра неуклонно возрастала до тех пор, пока наши голоса перестали быть слышны во второй палатке, даже когда мы кричали изо всех сил.

В четверг после полудня ветер ворвался в шелковую палатку, и, чтобы не задохнуться, ее жильцы вынуждены были любыми способами выбраться наружу и перейти в бо́льшую палатку. Во время этого перехода Дэвидсон отморозил себе пятку, а Кларк – палец на ноге и три пальца на руках. Как только они оказались в безопасности в нашей палатке, Энтрикин уступил свой мешок Кларку. Я отдал свои спальные брюки из оленьей шкуры Дэвидсону, а доктор свернулся калачиком у большого мешка. Осталось немного места между шестом и входом в палатку, где могли стоять мы с Энтрикином. Это место постоянно уменьшалось в размерах, потому что снег, несмотря на наши максимальные усилия, продолжал просачиваться через полог после того, как вошли парни. Какое-то время спустя места осталось только для одного из нас, и мы по очереди стояли, держась за шест, и периодически опускались на снежный занос, чтобы вздремнуть пару минут. За ночь мы несколько раз готовили чай, чтобы согреть и взбодрить ребят. Хлопанье палатки, оглушительный рев ветра и дьявольский свист пурги, а также визг и вой бедных собак создавали картину сущего ада, которую невозможно забыть.

Утешало лишь то, что благодаря качеству и покрою нашей меховой одежды никто из отряда серьезно не пострадал от холода, покуда мы были в палатке. Хотя сам я во время всей этой бури был без спального мешка или какого-либо иного покрывала, а только в походной одежде из оленьего меха, мне было тепло и уютно.

Рано утром в пятницу, 23 марта, ветер начал стихать, а в 7 часов я вышел, и увиденное зрелище повергло меня в уныние. Половина собак крепко вмерзла в снег – некоторые лапами, некоторые хвостами, а некоторые и тем, и тем. Две были мертвы, а все остальные находились в самом плачевном состоянии. В результате безжалостного ветра в их шерсть набилось множество льда и снега. Несколько собак смогли отвязаться и разорвали двойной спальный мешок и большую часть упряжи… Анемометр Болдуина, его барограф и термограф, которые в результате его изобретательности и настойчивости продолжали запись на протяжении всей бури, показали, что в течение 34 часов средняя скорость ветра составляла свыше 48 миль в час, средняя температура была около -50°, а минимальная – ниже -60°… С учетом того, что мы находились на высоте около 5000 футов над уровнем моря… можно считать, что эта буря побила рекорд как самый суровый шторм, когда-либо встававший на пути арктических экспедиций^[35] (выделено мной. – Д. Ш.).

Еще двое покинули ледяной щит: Дэвидсон и доктор Винсент. Последнему вменялось довести Дэвидсона до базы и остаться там, чтобы лечить больных. План Пири потерпел крах.

Энтрикин отморозил ступни и потянул спину. Сани ломались, собаки слабели и умирали. Шторм остановил путников на три дня. Повествование Пири:

…еще две собаки заболели пиблокто… Одна из них… – сильный, большой и похожий на волка зверь… преподнес нам перед тем, как его убили, самое свирепое и кровопролитное зрелище, которое я когда-либо видел. Он в ярости набрасывался на всех собак в упряжке и, полуслепой от пены и крови, был нещадно изорван собаками, на которых нападал. Когда на него наставили ружье, он стоял совершенно обессиленный. Его голова и шея опухли и увеличились в размерах вдвое, уши были порваны в клочья, глаза налиты кровью. Из пасти капала кровавая пена, которой также было покрыто все его тело. Шерсть была всклокочена. Хотя собака настолько ослабла, что едва стояла, она все же готовилась наброситься на ближайшего к ней пса, но пуля пронзила ее мозг, и она рухнула, дергая лапами, на забрызганный кровью снег.

10 апреля в 128 милях от базы Пири остановил движение. Он спрятал запасы, обозначив депо шестом высотой 14,5 фута, и измученные люди повернули к дому. Брайс пересказывает дневник художника Стоукса, встретившего несчастных: «Он [Пири] выглядел оторопелым, растерянным, взгляд его был совершенно диким. На лице, красном и обмороженном, с выцветшими бородой и бровями, слепящая метель и встречный ветер оставили оттиск в виде морщин. В каждой из них читались разочарование и крушение надежд. Оставшаяся часть группы вскоре вернулась назад в Энниверсари-лодж. Все либо имели серьезные обморожения, либо страдали от снежной слепоты и были покрыты вшами».

Они прибыли 20 апреля и долгое время приходили в себя. 16 мая Пири и Ли отправились на юг, к мысу Йорк, чтобы увидеть Железную гору^[36], состоящую, судя по рассказам инуитов, из трех метеоритов, получивших названия «женщина», «собака» и «палатка». Охотник, сопровождавший Пири и Ли, в нужном месте раскопал снег. Пири пишет:

…когда яма достигла около трех футов в глубину и пяти футов в диаметре, точно в 5:30 утра в воскресенье, 27 мая 1894 года, бурая глыба, бесцеремонно разбуженная во время своего зимнего сна, впервые за долгий период своего существования встретила устремленный на нее взгляд белого человека.

Пафос, я думаю, к месту. С точки зрения карьеры лейтенанта день 27 мая 1894 года не менее важен, чем 4 июля 1892 года, когда Пири стоял возле скалы Флота. Новый подарок, предназначенный Соединенным Штатам Америки, был, в отличие от канала Пири, настоящим и, как выяснится, во всех смыслах весомым: «женщина» весила 4 тонны, «собака» около 400 килограммов, «палатка» – 31 тонну. Лейтенант Пири (но тут, конечно, уместнее сказать: инженер-строитель Пири) разработает уникальную операцию по вывозу «палатки», и через три сезона все метеориты станут экспонатами Американского музея естественной истории. Президент музея Моррис Джесуп возглавит Арктический клуб Пири, станет главным меценатом, а Пири в 1901 году назовет северную точку Гренландии мысом Моррис-Джесуп. Об этом разговор впереди.

Пири нацарапал на железном камне букву «П» (как выяснилось, прикоснулся он к «женщине») – и в 112 ярдах оставил записку.

Между тем в Энниверсари-лодж «в команде назревало недовольство». Уимс отмечает: «…много раз хирург доктор Винсент в обращении с Пири был демонстративно груб».

Спутники Пири страдали от бюрократии и автократии, от плохого и раздельного питания. Готовя пищу для семьи Пири, помощница Джозефины «травила байки о том, какими изысканными нездешними деликатесами наслаждались Пири, в то время как остальные довольствовались тюленями и моржами».

Кто-то назвал жизнь отряда «кромешным адом».

Позже в газете Philadelphia Press были опубликованы слова Свейна: «…Ни один из участников экспедиции не был приглашен на обед к ним [семье Пири]. В течение последних двух месяцев… меню для общего стола членов команды было таким:

Завтрак. Кукурузная каша, которую Пири скудно посыпал сахаром, бекон, полностью лишенный жира, иногда – столовая ложка консервированной тушеной фасоли, кофе.

Обед. Вареное мясо тюленя, по вкусу напоминающее залежалую баранину, приправленную керосином, кукурузный хлеб, кофе.

Ужин. Мясо оленя, если мы могли добыть его, или мясо тюленя, если не могли добыть оленину. Иногда бобы, половина ломтика белого хлеба, кофе.

В воскресенье утром в качестве особого угощения мы получали на десерт банку консервированных томатов на всю группу».

Одной из причин общего недовольства было присутствие миссис Пири. Та же газета дипломатично сообщила: «Члены отряда… единогласны во мнении, что присутствие женщины – это большая помеха в арктических исследованиях и никогда ничем иным не будет. Миссис Пири проявила смелость и самоотверженность, но участники последней экспедиции ее мужа, видимо, думают, что команда добилась бы большего успеха без нее».

Так или иначе, Джо с дочкой готовилась к отъезду, а лейтенант твердо решил проработать в Гренландии еще один год. Уимс интригует: «…наступил момент, когда Пири мог узнать, сколько же людей вызовутся остаться с ним».

Командир словно ответил на этот вопрос:

Дэвидсон и Карр были нетрудоспособны – первый отморозил пятку, второй повредил спину; другие члены моего отряда обнаружили, что работа в Арктике – это вовсе не пикник, как они предполагали, и, мудро рассудив, что осмотрительность – лучшая составляющая доблести, решили вернуться домой; только Ли и Хенсону хватило достаточной твердости характера и преданности, чтобы остаться.