– А на какой стороне реки погост? – спросил Хранитель.
– Так в излучине Москвы-реки, в Хамовниках, – по-простецки ответил Тихомир, – под Новодевичьим монастырем.
– Погост за Воробьевыми горами, которые есть Седьмой холм Москвы, – задумчиво сказал Хранитель, обратив внимание на величественное расположение, – возле Новодевичьего монастыря, посвященного Пресвятой Богородице Путеводи-тельнице. Образ которой, по преданию, написал евангелист Лука, Семидесятый сподвижник апостола Павла, который слыл «апостолом язычников» и не входил в число «Двенадцати»!
Казалось, что в голове Хранителя что-то «созревает», и он было хотел что-то уточнить у Тихомира, как вбежал довольновзволнованный Третьяк.
– Кое-какую одежонку нашел, – гордо заявил он.
На съезде с вечно кособокого деревянного Крымского моста дрожки, запряженные приметной пегой хромой кобылой, были остановлены городовым, который, не таясь, сказал вознице:
– Ну-сь?
Извозчик замешкался, но полез доставать кровные.
Когда немного отъехали, извозчик проворчал:
– Кажинный день на ентого городового Соболева расход. Вот статуй еще небесный! И зачем я эту крытую «линейку» на душу взял.
Хранитель ответил:
– Езжай, братец, тебе воздастся… Заплачу как за «лихача».
Извозчик, набивая цену, начал плакаться:
– Что станешь делать, рупь фараон лекспроприировал. А заработок какой? На три-шесть гривен в день с конем не управишься. Овес, сено… В трактире калачик съешь и колбаски возьмешь, чай – на одново, половому – пятак, на дворе за коня – пятак, фатера, еще трактир, когда смерзнешь… Куда тут!.. Работник теперь три с полтиной хозяину везет. А если раньше подковать новой подковой на станке стоило семнадцать копеек за копыто, так сейчас по двадцать восемь берут!
На подъезде Хранитель спросил:
– Сколько захочешь?
Извозчик скривился, словно кислого в рот взял, и, закатив глаза, собрался было говорить, как Хранитель, приподняв от его груди номерной знак, отсек:
– «Уксус»! Дело государственной важности! Коль скажу – повезешь даром! Жди здесь.
«Ванька» опешил, но супротив не стал перечить:
– Знамо дело! А кто они такие по ночам по кладбищам шастать?!
У белесой стены Новодевичьего монастыря стояли Тихомир и Хранитель.
Вход склепа был закрыт прочными корабельными цепями, на которых покоился старинный навесной замок на два ключа, да еще и с секретом.
– Внутрь не попасть. Нужен папенька, – сказал Тихомир.
– А внутрь и не стоит, – очень задумчиво сказал Хранитель, осматривая наружные очертания склепа, покрытые замысловатой росписью.
Через мох и плесень на портале проступали ажурные буквы, когда-то созданные древним умельцем на старорусском языке. Хранитель, читая слова, тихо и очень мягко проговорил в конце:
– Гхангхбеярринг.
Тихомир не понял сказанного:
– Олег Ярославович! Что вы сказали?
Хранитель улыбнулся и, пригладив усы, ответил:
– Не все сразу, дорогой мой боярин Тихомир Андреевич Медведь. Не все сразу.
Хранитель как-то по-особенному произнес «Медведь», что Тихомиру показалось, как будто он слышит свою родовую фамилию впервые.
Возвращаясь назад к Ордынке, Хранитель остановил извозчика.
– Тихомир, я сейчас зайду к старому товарищу. Действуем, как договаривались, – полушепотом сказал Хранитель.
Тихомир понятливо кивнул.
– Держи, – Хранитель сунул вознице деньги, – не обидел?
Возница быстро пересчитал монеты и заулыбался:
– Пять рублей!
– Завезешь моих на Николаевский вокзал и получишь еще пять, – сказал извозчику Хранитель.
– Будет сделано, ваше благородие, – довольно ответил тот.
Под утро к пустынной площади у Николаевского вокзала подъехали дрожки.
Уставшая пегая кобылка переступила со здоровой ноги на хромую и обреченно зафыркала, вспоминая свою тяжелую долю:
– Когда уже отбегала свое на воинской службе, пришлось заниматься извозом. Пенсии же у лошадей нет. Все же лучше, чем на скотобойню!
Когда из дрожек вышли двое обычных мужчин, один из которых нес в руках какой-то сверток, кобылка зафыркала уже радостно:
– Сейчас закончим работу и поедем на постоялый двор в тихий пригород Москвы у Тверской заставы. Там сон, вода и овес.
Но дрожки стояли на месте, и кобылка фыркнула уже возмущенно:
– Поехали!
Она хотела пожаловаться своим «коллегам», но никого рядом не было, и кобылка поняла:
– Извозчик видит, что конкуренции нет, и хочет взять еще работу. Эх!
Монументальное двухэтажное здание первого московского вокзала с аркадой венецианских окон и таких же тройных высоких дверей первого этажа по центру возвышалось двухъярусной башей с часами.
Тихомир и Третьяк с Первым на руках зашли в правые по ходу двери вокзала одновременно с тем, когда из левых дверей вышла роскошная женщина в черном одеянии и шляпке с вуалью.
Женщина перекинула на локоть небольшой, черной кожи дорожный саквояж, подняла голову, посмотрела на часы башни, достала из складок платья золотые карманные часы, щелкнула крышечкой и взглянула на циферблат с надписью Breguet.
Осмотрев площадь, она с досадой увидела только одного извозчика с какой-то клячей.
Кобылка испуганно заржала. Ее обдало волной холода, как будто сама смерть прошла рядом.
Женщина молча уселась в дрожки.
Извозчик тронул вожжи, и кобылка нехотя засеменила, еще больше припадая на хромую ногу.
Обернувшись, извозчик поклонился и спросил, представляя, что заработает хорошую копейку, если поедет к гостинице первого класса «Дюссо» или к какому-нибудь шикарному особняку:
– Куда барыня пожелает?
В ответ он услышал то, чего никак не ожидал:
– На Хитровку.
Он резко натянул вожжи, и кобылка встала как вкопанная, довольно фыркнув:
– Все-таки на постоялый двор!
Извозчик еще раз обернулся и раздосадовано сказал:
– Барыня, на Хитровку никак нельзя! Не поеду.
Женщина спокойно сказала:
– Десять рублей.
Извозчик начал сомневаться:
– Не надо ехать! Это раньше там был просто Хитровский рынок. Все началось с появления на Хитровке биржи труда. После отмены крепостного права в Москву стало приезжать очень много крестьян. Работу искали. Мне вот повезло – «ванькой» стал. А многие так и не нашли работу. Пока продавали последнее, было чем прокормиться, а потом уж и разбойничать стали.
Женщина слегка прикрикнула:
– Не бойся. Мне туда и надо. Поживей давай!
Извозчик нехотя понукнул, кобылка тронулась, но недовольно проржала:
– Не нравится мне эта поездка.
Дрожки долго и медленно кружили по темным улицам и проулкам Хитровки.
Когда дрожки заехали в какой-то тупик возле трактира «Сибирь», из темноты их обступили три мужские фигуры.
Извозчик в испуге съежился, а кобылка беспокойно заржала, когда чьи-то незнакомые руки схватили за удила.
Один из мужчин подошел к дрожкам, запрыгнул на подножку и зловеще произнес:
– А кто тут? Барыня! Какая встреча!
В ответ он услышал совершенно спокойный голос:
– Хватит болтать. Найди мне Картуза. Срочно!
Спустя минуту после того, как «грабитель» ушел, женщина достала Breguet и посмотрела время:
– Четыре часа утра ровно.
Тихомир посмотрел на часы башни вокзала:
– Четыре часа утра ровно.
Тихомир и Третьяк с завернутым в броское, все в аляповатых цветах, покрывало Первым, одетые в косоворотки и заправленные в сапоги штаны, вызывающе громко разговаривая и расталкивая других пассажиров, садились в зеленый вагон третьего класса поезда на Николаевском вокзале. Тихомир тянул в одной руке старый, видавший виды чемодан, а в другой – холщовый, местами грязноватый узел со скарбом. Со стороны их можно было принять за уезжающих из города мастеровых или даже крестьян. Плюс младенец начал верещать, привлекая к себе внимание. Здоровенный жандарм, дежуривший на перроне, брезгливо поморщился и отвернулся.
Немного в сторонке от перрона стоял Хранитель. Одетый в темно-синий сюртук поверх рубахи, он не привлекал особого внимания. Но вел себя так, как будто кого-то нетерпеливо ожидал. Выпрыгивал, высматривал кого-то в толпе пассажиров и их провожающих.
Когда паровоз дал два длинных гудка и тронулся, Хранитель запрыгнул на подножку и еще раз оглянулся – никого.
Он сунул проводнику гривенник.
– Браток, не закрывай дверь, мой кум опаздывает. Эх, хоть бы успел, – «заокал» он.
Монета исчезла из рук Хранителя так быстро, что он и не заметил, хотя проводник в это время смотрел в другую сторону.
Хранитель стал наблюдать за перроном из открытой двери вагона.
Он прекрасно видел, как к уже набирающему скорость поезду бежал Игнат.
Хранитель сосредоточился и начал внушать Игнату на расстоянии:
– Посмотри на меня!
Игнат, словно услышав, начал глазами искать того, кто его звал, и с разбегу налетел на рыжеволосого господина в приметном модном черном котелке.
Тот отлетел в одну сторону от Игната, а его чемодан – в другую. Чемодан раскрылся, и из него разлетелась кипа бумаг мелкого формата.
Бумаги начал подбирать народ, то и дело раздавались «охи и ахи»…
Игнат не успел опомниться, как был схвачен под руку жандармом. А рыжего господина в котелке и след простыл.
Жандарм со всей дури свистел в свисток, и к нему уже прытко бежали другие блюстители порядка.
– Вот сволочь! Листовки разносить! – рявкнул жандарм.
Игнат растерянно смотрел то на удаляющийся поезд «Москва – Санкт-Петербург», то на листовки «Долой царизм!».
Его скрутили и повели вдоль перрона.
Когда Игната вели возле мусорной урны, он внезапно начал вырываться и ругаться на непонятном языке – в урне лежали скомканные рыжий парик и котелок.
Хранитель, довольный собой, зашел в битком набитый вагон.
Тихомир и Третьяк с малышом напряженно сидели в ожидании его.
Хранитель подошел к ним и уселся напротив:
– Все прошло, как я и задумал!
Тихомир и Третьяк облегченно вздохнули.
– Но все равно маршрут надо сменить. И, как говорится, русские люди никогда ничего не планируют, а ждут, когда решение само к ним придет, – Хранитель расплылся в улыбке и глазами показал за их спину.
Тихомир оглянулся и увидел селянку, кормящую грудью младенца.
Он пихнул в бок Третьяка, тот привстал и тоже посмотрел назад на селянку.
Потом они вдвоем вопросительно посмотрели на Хранителя.
Хранитель скорчил гримасу учителя начальных классов гимназии, которому надо в сотый раз объяснять своим ученикам задание, встал и направился в сторону селянки.
Когда он вернулся, мужчины услышали:
– Селянку зовут Марфа. Она возвращается домой в село с новорожденной девочкой Леночкой, которую «нагуляла», пока была на заработках в городе. Родни у нее не осталось, но есть плохенькая изба и небольшой огород.
Тихомир и Третьяк все еще с немым вопросом смотрели на Хранителя.
Хранитель хлопнул себя по колену и, передразнивая селянку, продолжил:
– Она «согласная», чтобы мы у нее пожили. И «согласная» быть кормилицей: «молока, чай, и на двоих хватит».
Хранитель сделал движения руками в области груди, описывающие большие полусферы.
Третьяк понятливо закивал, а Тихомир остался сидеть, ничего не понимая.
Хранитель разочарованно развел руками и сказал, обращаясь к Третьяку:
– Чего сидишь? Иди – неси на кормление!
Тихомир устало спросил:
– Так куда поедем?
Хранитель пригладил усы и тихо произнес:
– Сойдем в Твери.
– А вашего-то как величают? – спросила Марфа.
Вопрос селянки поставил в совершенный тупик Тихомира, который и так остолбенело, с малышом на руках, осматривал «интерьер избы», и Хранителя, который, причмокивая, прохаживался с сомкнутыми за спиной руками по ее периметру.
Один Третьяк, громко хлопнув покосившейся дверью, не унывал от увиденной «роскоши», и с грохотом вывалил охапку дров:
– Надо печку проверить!
От этого грохота груднички зашевелились, и полился плач. «Концерт» начала Леночка, а подхватил «безымянный».
Марфа зацыкала на Третьяка и вытолкала его из избы.
Вслед за ним вышли и Тихомир с Хранителем.
Все втроем сели на завалинку и замолчали.
Первым заговорил Тихомир:
– Так как назовем?
Третьяк переспросил:
– Кого назовем?
И тут же получил оплеуху от Хранителя.
Из жителей двадцати пяти дворов Никольского остались, за редким исключением, старики и старухи.
Две соседки, из самых любопытных, увидев печной дым из избы Марфы, пошли на разведку. Уж больно долго изба пустовала!
Бабки решили, чтобы застать хозяев врасплох, идти через огород— «по-соседски».
Первого, кого они встретили, был Хранитель, который стоял у перекошенной, сколоченной с широкими щелями, уборной с выгребной ямой. Рукава Хранителя были закатаны, в одной руке он держал ведро с водой, а в другой тряпку.
Бабки заохали:
– Разве ж можно мужику уборную мыть? Стыд какой!
Хранитель в ответ улыбнулся и философски произнес:
– Стыдно в грязи жить, а не грязь убирать!
Бабки пооткрывали рты.
Хранитель сказал:
– Здравия вам желаю! Давайте, соседушки, знакомиться. Меня зовут Олег Ярославович.
Бабки засмущались такому обхождению.
Тут из избы вышел Третьяк, с руками, перемазанными глиной:
– Здравствуйте.
Бабки в ответ закивали, во все глаза рассматривая молодца.
Третьяк, словно оправдываясь, сказал:
– Вот, печь починяю.
Одна из бабок прищурилась:
– Уж не печник ли?
– Да нет, – ответил Третьяк, – Так щели позаделываю, чтоб не чадила.
– Смотри, пожара не наделай! – проворчала одна из старушек.
Хранитель, предвидя дальнейшие вопросы старушек, рассказал «легенду»:
– Это муж Марфы – Третьяк. А я его свояк. В избе еще есть мой сын – Тихомир.
При словах «муж Марфы» глаза Третьяка расширились, а Хранитель как ни в чем не бывало продолжил:
– Марфа занята сейчас. Младенцев грудью кормит. У них с Третьяком недавно двойня родилась.
При этих словах глаза Третьяка вылезли из орбит.
Бабки зашептались между собой и, быстро-быстро перебирая короткими ножками в чунях, побежали назад через огород. Надо успеть по всем дворам рассказать! Уж будет о чем поговорить…
– Да-а… – произнес Хранитель, – Русская душа! Как я понимаю, здесь мы тоже ненадолго – по всей волости разнесут.
Так они и жили в избе у Марфы. Работали по хозяйству.
Даже Тихомир научился выравнивать старые ржавые гвозди и прибивать ими доски.
Марфа привязалась к красивому светловолосому Первому и уделяла ему больше внимания, чем собственной дочке.
Мужчины по ночам через одного стояли в карауле.
Как-то ночью во дворе дежурил Третьяк.
Марфа и дети спали за занавеской на теплой печи.
Тихомир остался «один на один» с Хранителем и за чаем из смородинового листа попросил его:
– Олег Ярославович! Научите меня «знаниям».
Хранитель помотал головой и совершенно серьезно ответил:
– Для того, чтобы обрести знания, надо обладать высшим разумом, который выше человеческого. Все живое имеет разум, разум нужен для понимания, а понимание нужно для действия.
Камень не имеет разума, поэтому просто лежит на своем месте, и ничего не понимает, и ничего не делает.
Растение имеет разум. Творец даровал растениям жизнь, чтобы они были пищей для животных и человека, и разум им дан только для этого. Цветок чувствует и знает: когда приходит ночь и становится холодно, ему надо закрыть свою чашу, чтобы сберечь семена, а когда выходит солнце, он поворачивает свою чашу к нему и раскрывается, чтобы напитаться солнечной энергией. Когда мало питательной воды, он углубляет свои корни, чтобы больше вырасти. Но растению не дано понять большего. Оно не понимает, кто это – животное.
Животное имеет разум больше разума растения, Творец даровал животным жизнь, чтобы они служили человеку. Для этого Творец даровал им глаза, уши, нюх, чутье, но разум животным дан только для этого. Жить и размножаться. Дикое животное знает, какое растение вкусное, а какое горькое. Оно понимает: чтобы не быть убитым, надо убежать или спрятаться. Животные строят себе дома, они живут вместе стаями, выбирают себе пару и дают потомство. А за домашними животными смотрит сам человек. Животные понимают, кто это – человек, потому что призваны служить ему.
Человек – самый разумный из всех живущих на земле, он понимает и растения, и животных. Человек призван учиться. Если не умеет плавать, как рыбы, чтобы проплыть через моря, то строит себе водный корабль. Если не умеет летать, как птица, чтобы перелететь через горы, то строит воздушный корабль.
Загадка замысла Творца в том, что, сколько бы простой смертный человек ни стремился понять замысел Творца, он не сможет этого сделать – Творец не дал ему такого разума. Эта загадка посильна только Первым, а каждый Первый должен самостоятельно ее отгадать. Но Забава не напрасно тебя выбрала!
Тихомир изумленно слушал простое, но совершенное для понимания объяснение и после паузы спросил:
– Олег Ярославович! А как вы стали Хранителем?
Хранитель поерзал на лавке и пригладил усы:
– История это давняя. Родился я в Ингерманландии. И чуть окрепшим младенцем был подброшен – оставлен на берегу острова Валаам на Ладожском озере. Так я попал в Валаамский монастырь. Подброшен был в воскресенье, отсюда и фамилия моя такая – Воскресенский. Типичные русские фамилии ведут начало от имени или прозвища основателя рода. Однако фамилия Воскресенский относится к самым необычным русским именованиям, имеющим искусственное происхождение. Даже бытовала поговорка, в которой перечислялись основные источники искусственных фамилий: «По церквам, по цветам, по камням, по скотам, и яко восхощет его преосвященство». Отчество свое я получил от инока Ярослава, который меня нашел. А имя Олег мне дали по Святцам – в третий день октября.
Внезапно свеча на столе резко вспыхнула и начала гореть большим пламенем. Тихомир увидел отблеск огня на лезвии топора у печи, и его зрачки расширились.
Хранитель обеспокоенно спросил:
– Вы что-то увидели?
Тихомир не знал, что ответить.
Хранитель спешно поднялся и зашагал во двор проверить Третьяка.
В это же время Игнат незаметно подкрался к Третьяку и ударил его обухом топора по голове. Третьяк со стоном завалился на землю.
Игнат первой же попавшейся жердью подпер дверь и начал поджигать избу: сначала у двери, а затем пошел по кругу и закончил соломенной крышей. Сухое трухлявое дерево и солома быстро занимались огнем.
Хранитель попробовал открыть дверь, но ничего не получилось. Окна были слишком маленькие, чтобы в них пролезть.
Он стал плечом выбивать дверь и прокричал:
– Тревога!
О проекте
О подписке