– Вот что я нашла на автоответчике, – она подвинула аппарат поближе к Болтушко и нажала кнопку: "Коля, я очень волнуюсь. Что случилось? Я перезвоню через час", – послышалось сквозь треск.

– Это я звонила в субботу утром, – пояснила Марина. – Потом было сообщение из милиции о том, что Коля погиб. После этого я снова позвонила, но никого не было дома. А спустя еще какое-то время, – она сделала погромче, – вот послушай.

Болтушко наклонился ухом к динамику телефона. Раздался сигнал, а потом, словно через подушку, тихо-тихо: "Дома никого нет. Я же говорил, что жена на даче."

Болтушко узнал голос Николая. Как это? Ведь он уже был к тому времени мертв? И почему он говорит в сторону? А затем: "Звони еще раз, падла!" – сказал хриплый мужской голос. И все прекратилось.

– Что это такое? – обратился Болтушко к Марине. – Кто это говорит?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Я так закрутилась, так была поражена смертью Коли, что не прослушала сразу всю кассету до конца. Только недавно обнаружила. И не знаю, что теперь делать. Но если бы только это! Мне сегодня позвонили. Мужской голос, хриплый такой, бандитский. Очень похож на этот, – Марина кивнула на телефон. – Который сказал: "Звони еще раз." Требует три тысячи долларов. Говорит, что Коля ему должен. А если я не отдам, угрожает расправиться со мной и с дочерью. Алеша, что мне делать? – и Марина опять заплакала.

Болтушко сидел, ошеломленный. Сказанное Мариной с трудом укладывалось у него в голове. Все было непонятно: как это Николай погиб, а потом позвонил домой, почему, если уж позвонил, он не оставил никакого сообщения на автоответчике и говорил в сторону, и кто это угрожает Марине? Почему требует деньги?

– Ты знаешь, – выдавил он, – по-моему, тебе надо обратиться в милицию.

Марина вытерла тыльной стороной ладони слезы, откинула назад волосы и вдруг громко рассмеялась. Болтушко с опаской посмотрел на нее.

– В милицию? – сквозь смех спросила Марина. – И что я им скажу?

– Ну, покажешь эту кассету. Пусть послушают, – сказал Болтушко.

– Ну и что? Они скажут, что я просто перемотала пленку на свободное место и забыла об этом, а потом перемотала еще раз, и вышла такая накладка. И вообще – голос неразборчивый, экспертизу, что ли, устраивать? Теперь ведь эту запись с голосом Николая не сравнишь. Сравнивать-то не с кем.

– Ну, хорошо. Скажи тогда, что тебе угрожают.

– Кому сказать, Алеша?

– Ну, обратись в РУОП. Они такие дела быстро раскрывают. Сейчас с вымогателями строго. А в РУОПе ребята суровые.

– Я боюсь, Алеша. Во-первых, у меня нет доказательств. Во-вторых, я опасаюсь за Настю. Звонок-то был междугородний. Наверное, они звонят откуда-то из Гагарина. А если с ней действительно что-нибудь случится? Я же никогда себе этого не прощу. Я боюсь, Алеша. Алеша, ты такой сильный, умный, – Марина вдруг упала перед ним на колени и обхватила их руками. Халатик распахнулся, и ее голые груди заколыхались: но не обреченно – вверх-вниз, а бодро, в разные стороны – одна вправо, другая влево. Они блестели на солнце и тихонько звенели, ударяясь друг об друга. Марина не делала ни малейшей попытки прикрыться. На Алексея Борисовича напал столбняк. В буквальном смысле этого слова – даже воздух в трахее застыл неподвижно. "Третий номер, не меньше. А то и четвертый", – пронеслось в голове. – Алеша, помоги мне! – голосила Марина, хватая его за руки и прижимая их к своей груди. Болтушко попытался отстраниться и покрепче сжал ноги, чтобы не было видно предательски вздувшегося гульфика – еще несколько минут назад он был плоским, а сейчас напоминал лыжный трамплин на Ленинских горах.

– Кха… Кха… Кханечно, я помогу тебе, – дребезжащим голосом ответил Болтушко. – Давай вместе пойдем в милицию, – еще раз предложил он. Погладил дрожащей рукой Марину по голове. "Какая у нее на левой груди родинка. С копеечную монету, не меньше. И на самой ареоле, вокруг соска, волосы какие-то. Обломные волосики. Но в целом ничего… Интересно выкусывать их зубами – по одному."

– Не надо в милицию. Лучше отдать им эти деньги. Я боюсь, – продолжала Марина, и ее руки, совершавшие стремительные круговые движения, замедлились и стали постепенно сужать круги, приближаясь к эпицентру.

Болтушко окаменел. Он явственно слышал, как крупные капли густого пота со скрипом пробираются у него между лопаток. Болтушко хотел что-то сказать, но не смог – единственной мыслью, крутившейся в голове, было давнее воспоминание из школьного учебника по анатомии: "… с помощью зрительных рецепторов человек воспринимает до 95 % поступающей в мозг информации…". А зрительные рецепторы Алексея Борисовича воспринимали в этот момент кружевные трусики Марины. Эта замечательная часть женского туалета была устроена таким образом, что могла помешать только органам осязания и никаким другим.

– Давай все-таки обратимся в милицию, – прохрипел он и положил ей руки на плечи. Затем как бы случайно его руки сдвинулись вниз, еще больше открывая и без того неплохой обзор. "Отличная передняя подвеска! Такая энергоемкая! А багажник – просто супер!" – лезли в голову крамольные мысли. Такое, слава Богу, случается нечасто – только отпетым автомобилистам может придти в голову сравнивать женщину с машиной.

– Не надо, Алеша, я прошу тебя! Не надо! – вскрикивала Марина, воюя с его ремнем из дешевого кожзаменителя. Ремень противно щелкал гладким лакированным телом со следами глубоких трещин на местах перегибов и глухо звякал пряжкой. Болтушко втянул живот, чтобы облегчить ей задачу. В животе заурчало. "Я же еще не обедал сегодня", – не к месту вспомнил Алексей Борисович. – Не надо в милицию! Только не в милицию! – просила Марина.

– А куда же? Куда?! – задыхаясь, спросил он.

– Сюда!! – воскликнула Марина и, стянув с Болтушко штаны, повалила его на себя. – Иди ко мне!

* * *

Через двадцать минут все было кончено – в буквальном смысле. Болтушко, тяжело дыша, собирал раскиданные по полу доспехи. Марина сидела на краю дивана и смотрела на него сверху вниз. Было в этом нечто унизительное: она мгновенно запахнула халат и теперь наблюдала за Алексеем Борисовичем свысока, будто бы даже с некоторым удивлением и презрением. А он лазил на четвереньках возле ее голых, слегка полноватых ног и собирал рассыпавшиеся из карманов брюк ключи и мелочь. Ремень нашелся под телевизором, а бумажник с документами завалился за обивку кресла.

Наконец, вернув все вещи на свои места, Болтушко сел в кресло, но так, чтобы не видеть стоявшую за стеклянными дверцами шкафа фотографию Николая в траурной рамке. Не решаясь поднять глаза на Марину, он пробурчал под нос:

– Чем же я могу тебе помочь? В милицию ты обращаться не хочешь, а у меня там какие – никакие, но все-таки связи. А что я еще могу сделать?

– Алеша, – ласково, но очень твердо сказала Марина, – ты же мужчина. Ты большой, сильный, умный. Я хочу, чтобы ты отвез им деньги. Я – женщина, существо слабое. Они меня будут шантажировать еще и еще, пока все не высосут. А ты можешь решительно сказать: мол, хватит. Берите деньги и чтобы я вас больше не видел. Понимаешь?

У Болтушко похолодело все внутри:

– Нет… Как это? Почему они должны меня послушать? Они точно так же будут продолжать тебя шантажировать. Нет, давай лучше в милицию. В милиции разберутся. Им же за это деньги платят.

Марина закатила глаза. Скорее всего, это должно было означать: "Ну и дурак! Зачем я только с ним связалась!". Но вместо этого она спокойно произнесла:

– Алеша, ты где вырос?

– Ну, как это где? Я родился Сокольниках в, а потом мы переехали на Таганку…

– Короче, в Москве? – перебила Марина.

– Ну, конечно. Сокольники – это же Москва.

– А я родилась в Гагарине. Тогда, когда его только назвали Гагариным. Он еще городом не был. Ты знаешь, что такое жить в маленьком городе?

– Ну… – неуверенно протянул Болтушко.

– Вот тебе и ну. Там все друг друга знают. Все, понимаешь? И милиция там прекрасно знает всех бандитов и хулиганов. И если бы они захотели, то давно бы уже всех посадили. Но не хотят. Объяснить тебе, почему? Неужели до тебя до сих пор не дошло, что Николая убили? Убили и все спокойно. А милиция никого искать даже и не собирается. Подумаешь, москвич разбился на машине! Мало ли их таких! А этот звонок? Неужели ты ничего не понял? – Марина говорила, постепенно повышая голос, и в конце своей речи почти перешла на крик.

Болтушко сидел, вжимая голову в плечи:

– Может быть, конечно, ты права… Действительно, все как бы похоже на то… Но все-таки… Я не понимаю, как можно было это сделать.

– Алеша, – назидательно сказала Марина, – за деньги можно все. А в Гагарине и сто долларов – уже большие деньги. Понимаешь?

Болтушко кивнул.

– Они мне назначили встречу на завтра, – продолжала Марина, – в двенадцать часов на дороге Москва – Гагарин. Там есть поворот на деревню Вороново – это примерно не доезжая до города километров пятнадцать, и сразу за поворотом дорога входит в небольшой лесочек. А прямо на опушке – стоянка для грузовиков. На стоянке – небольшая шашлычная, летнее кафе и все такое. Они сказали, что в двенадцать там будет стоять белая "копейка" – так они сказали. Что это такое – "копейка"?

– "Копейка"? – переспросил Болтушко. – "Жигули" первой модели.

– Ну вот. "Жигули" первой модели. Нужно подойти к машине и отдать деньги.

– А если там будет не одна белая "копейка" или они приедут на другой машине?

Марина укоризненно посмотрела на Болтушко:

– На какой другой? Дай Бог, чтобы эта ездила, какая там другая? Я же тебе объясняю, Гагарин – это не Москва.

– А они там со мной… ничего не сделают? Еще возьмут, не дай Бог, в заложники?

Марина поморщилась:

– Я сказала, что с деньгами не поеду, приедет один московский бандит. Так что они тебя еще бояться будут.

Болтушко на мгновение потерял дар речи:

– Как? Я – бандит? Я что, похож на бандита?

– Успокойся, – остановила его Марина, – сейчас все похожи на бандитов. Если не будешь заикаться и дрожать от страха, тоже сойдешь. Поменьше говори и делай суровое лицо. И все будет в порядке.

– Но я же приеду на "шестерке". Не на шикарном БМВ, а на старенькой, убитой "шестерке".

– Ну и что? Они-то вообще на "копейке", – резонно возразила Марина. – Так что ты круче.

Болтушко недоверчиво усмехнулся:

– Не думаю, что они мне поверят.

– Да тебе и не надо их ни в чем убеждать. Отдал деньги – и домой. Ладно? А уж я тебя, – ее голос опять стал вкрадчивым и нежным, – отблагодарю. Будешь доволен, обещаю, – последние слова она прямо-таки промурлыкала.

Алексей Борисович густо покраснел и опустил глаза.

– Ладно. Я согласен. Давай деньги.

Марина протянула руку: в целлофане была туго завернута пачка долларов. Странно, отметил про себя Болтушко, я и не успел понять, откуда она их взяла. Приготовила заранее?

– Хорошо, – буркнул Болтушко, – сделаю все так, как ты хочешь.

– Спасибо, милый, – Марина поцеловала его прямо в губы и тут же потянулась рукой к ширинке.

Болтушко дернулся, как испуганный конь, и больно ударился плечом об шкаф.

– Я тебе завтра позвоню, – быстро сказал он, закрывая за собой дверь.

"Ну, блин, попал!" – думал Алексей Борисович, прыгая сразу через две ступеньки.

* * *

РЕМИЗОВ.

Когда-то в детстве Андрей Владимирович занимался самбо. Не очень долго – год или около того, но привычка к регулярным физическим упражнениям осталась. По утрам он бегал, отжимался, подтягивался, качал мышцы брюшного пресса, и два раза в неделю обязательно ходил в бассейн. В общем, вел здоровый образ жизни.

Спиртного почти не употреблял – не находил в этом никакого удовольствия; если же и случалось ему выпивать, то только в хорошей компании и совсем немного.

Изредка он позволял себе выкурить сигаретку – как правило, с ментолом. Говорил, что это стимулирует умственную деятельность.

В редакции Ремизов общался практически со всеми, но близких отношений ни с кем не поддерживал. В первое время знакомства он казался открытым, искренним человеком, но скоро это обманчивое впечатление проходило. Собеседник чувствовал себя как гость, которого не пускают дальше прихожей: тот, настоящий Ремизов и не думал открываться.

Одевался он стильно и аккуратно: чаще в строгие костюмы темных оттенков. Был всегда выбрит и неизменно распространял в радиусе одного метра запах дорогого одеколона.

У него была машина – неновая, но очень ухоженная и в любое время года чистая "восьмерка": в погоне за материалами приходилось накручивать много километров.

На поясе он носил пейджер, а в кармане – мобильный телефон. Пейджер был куплен на собственные деньги, а телефон оплачивала редакция.

Конечно, большую часть времени Ремизов проводил не в редакции, а "в поле": собирал богатый урожай чужих гадостей и глупостей.

* * *

Этот день начинался как обычно: Ремизов ненадолго заехал на работу, предупредил заместителя главного, что материал будет готов на следующей неделе, скорее всего, в среду и, поздоровавшись со всеми коллегами – лично с каждым, нельзя же портить отношения с сослуживцами! – спешно покинул здание редакции.

Он сел в машину, отъехал пару кварталов, остановился рядом с телефонной будкой и стал читать сообщения, пришедшие на пейджер. Просмотрел все, но того, что хотел найти, не было.

"Вот стерва!" – раздражаясь, подумал Ремизов. "Могла бы и скинуть что-нибудь. Знает ведь, как я этого жду."

Ремизов вышел из машины, нащупал в кармане жетон и направился к таксофону. Он мог бы воспользоваться своим мобильным, но не позволяли принципы: нельзя смешивать работу и личную жизнь.

Андрей Владимирович по памяти набрал номер и стал ждать ответа, поглядывая по сторонам. За последние несколько лет у него выработалась такая привычка: всегда смотреть по сторонам, стараясь заметить как можно больше. Наконец на том конце провода кто-то снял трубку:

– Телевидение! – ответил женский голос, абсолютно гнусавый и лишенный какой бы то ни было интонации.

– Добрый день! – со сладкими модуляциями пропел Ремизов. – Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Макарову Надежду Викторовну.

– Ее нет, она в городе, делает репортаж, – отрезала строгая бабка (может, и не бабка вовсе, а так – женщина в возрасте, но Ремизов окрестил ее бабкой, как и всех прочих женщин, которые не сразу уступали его обаянию).

– Спасибо! – бросил торопливо в пустоту Андрей Владимирович, чувствуя, что не успевает – там уже положили трубку.

Он выпятил нижнюю губу и покачал головой, словно желая сказать:

"Вот тебе и раз! Делает репортаж!", в задумчивости пересек тротуар и сел в машину.

Все-таки он очень любил Надьку, скучал по ней, и эти нечастые звонки на работу были единственной возможностью хоть как-то поговорить. Звонить домой Надя не разрешала – опасалась ревнивого мужа, ведь Алексей Борисович всегда – по мере сил – был начеку.

Ремизов завел двигатель и бесцельно поехал по городу.

* * *

Пейджер запищал, когда он ехал по Беговой. Ремизов тут же остановился и принялся читать. Это было сообщение от Ильи. С Ильей он познакомился еще в армии: армейская дружба вообще такая – спокойная, неторопливая и прочная. После армии Илья Бурлаков подался в органы внутренних дел, окончил высшую школу милиции и получил звание младшего лейтенанта. Карьера Бурлакова продвигалась быстро, и уже через несколько лет он занимал неприметную, но очень важную должность в аппарате МУРа. По роду своей деятельности он имел доступ к различной информации, и, если это было возможно, охотно делился ею со старинным армейским другом. Он присылал Ремизову на пейджер сообщение с указанием места и времени встречи. На этот раз Илья выбрал начало Ленинградского проспекта: там между полосами проезжей части есть два длинных газона, засаженных чахлой зеленью – место открытое, вокруг все хорошо просматривается, постоянно стоит гул от проезжающих мимо машин, – словом, подходящее место.

Ремизов взглянул на часы: в запасе есть еще полчаса. Он медленно тронулся, проехал справа от въезда в тоннель и повернул на Ленинградский проспект.

Миновал арку, украшенную конными скульптурами Клодта, точными копиями двух из тех четырех, что стоят на Аничковом мосту в Петербурге, затем дом, который называют "ажурным" за его резные каменные панели или "антисоветским" – за то, что стоит напротив бывшей гостиницы "Советская", миновал фабрику "Большевик" – в открытое окно ворвался запах свежей сдобы – и въехал во двор дома № 1 – большого желтого здания напротив Белорусского вокзала. Здесь он запер машину, осмотрелся и вернулся на проспект.

Он купил в киоске мороженое и перешел на другую сторону улицы, к часовому заводу "Слава". Пятнадцать минут быстрого шага – и он оказался около театра "Ромэн"; спустился в подземный переход и, пройдя по нему, вышел не на противоположной стороне, а поднялся чуть раньше – и оказался на том самом газоне, который имел в виду Илья.

Ремизов посмотрел на часы: еще десять минут. Он не торопясь, так же внимательно оглядывая все вокруг себя, пошел обратно, по направлению к центру.

Едва ли в его действиях был какой-то смысл; просто ему очень нравились эти шпионские игры – тем более, что пока он неизменно выходил победителем.

* * *

Илья опоздал на двенадцать минут. Его машина двигалась по Тверской со стороны центра, перевалила через мост и сразу же нырнула под него. Развернувшись под мостом, Илья припарковался прямо к газончику, вылез из машины и, нарушая правила, быстро перебежал проезжую часть.

– Здорово! – издалека крикнул он Ремизову.

Тот огляделся – нет ли рядом подозрительных личностей – и молча протянул Илье руку.

– Давно ждешь? – поинтересовался Илья.

– Я приехал вовремя, – последовал лаконичный ответ.

– Извини, очередь была в столовой. Не мог же я говорить с тобой на голодный желудок?

Ремизов, укоризненно сощурив глаза, покачал головой:

– Эх ты! Живот для тебя важнее, чем… Чем… – он и сам не знал, чем что.

Но Илья не стал вдаваться в подробности:

– Конечно! Ведь он – мой. Собственный. О чем же мне еще заботиться в первую очередь?

Друзья рассмеялись.

– Ну ладно, – махнул рукой Ремизов. – Ты мне нашел то, что я просил?

Илья пожал плечами:

– Нет. Представляешь, у нас на нее ничего нет.

– Совсем ничего? – с подозрением спросил Ремизов.

– Ну, может, что-то и есть, – согласился Бурлаков. – Но если есть, то вне пределов моей досягаемости. Пойми, старик, я же не могу тащить тебе все, что вижу. У нас существует служба собственной безопасности, которая следит за всеми сотрудниками. Если имеется длительная утечка информации, обязательно проверяют, через чьи руки эта информация проходила, кто имел к ней доступ – и так, методом сравнения, потихоньку находят "крота". Понимаешь? Так что – уволь. Я не Штирлиц, и ради твоей газеты в сейф к Мюллеру не полезу. Опасно это, пойми.

– Да? – Ремизов помрачнел; для Ильи это не осталось незамеченным.

– Слушай, Андрюха, ну чего ты на нее взъелся, на эту свою Гюльчатай? На фиг она тебе сдалась?

– Да понимаешь, – начал раздосадованный Ремизов, – газетный бизнес – штука тонкая. Борьба за читателя, за подписчика, за рекламу…

– Ну и что? А причем здесь Гюльчатай? – не понял Бурлаков.