Часть 1
Кто мы

Урок 1. Наша религия

Решительно невозможно быть кем-то и ни во что не верить. Так что первое знание о себе, необходимое нам, – о нашей вере, её судьбе, её исторической драме.

Научная идеология требует отказаться от всякой веры. Бертран Рассел в основополагающей для Запада идеологической работе «История западной философии и её связи с политическими и социальными условиями от античности до наших дней»^[6] в первых строчках основного текста аксиоматически противопоставляет науку и религию, рассматривая философию как «ничейное» пространство между ними. То есть можно совершить радикальный выбор в пользу науки, переплыв в правильном направлении «философский океан» неопределённости, и прибыть из интеллектуального Старого Света в Новый Свет. В еретическом тезисе Ницше «Бог умер» содержалась трагедия. Шпенглер видел в утрате порыва к высшим началам и культурному творчеству «Закат Европы»^[7], смерть, конец. А у таких «приплывших» западных идеологов уже и драмы никакой нет: Бог – это заблуждение, а заблуждения комичны, хотя и обходятся человечеству дорого.

Вот чем мы отличаемся – русская вера жива. Десятилетия атеистической политики, которая была призвана освободить место Бога для Человека, привели к противоположному эффекту.

Даже в области познания невозможно изгнать всякую веру и основываться только на опровергаемых представлениях, как это предписывает наука. Ещё в 60-е годы ХХ века в методологии науки было показано, что в основе науки Нового времени лежит совокупность способов получения и организации знания (называемая ее парадигмой), молчаливо принимаемых – по существу, на веру – всем сообществом ученых. А успехи в развитии и применении науки обусловлены способностью этого сообщества парадигму менять – отказываться от прежней веры – при обнаружении явлений, не поддающихся пониманию и/или описанию в рамках прежней парадигмы. Да и в области идеологии наука в действительности меняет одни символы веры на другие – приемлемые для современного сознания. Так что знание растёт (строится), опираясь на веру, определяющую форму его существования. Без этой опоры рассыпается любая конструкция знания. Человек же, действительно отказавшийся от веры (значит, и от знания), приходит туда же, куда и Сократ: «Я знаю лишь, что я ничего не знаю».

С другой стороны, вера в высшие начала, которую называют религией в традиционном смысле, не могла бы существовать тысячелетиями, если бы в её ядре не было подлинного знания о Боге, о Высшем Начале, открытого для тех, кто причастен к подлинному религиозному опыту – Откровению, а также к традиции передачи этого знания^[8]. Наиболее радикальный взгляд на появление религии связан именно с пониманием неизбежных трудностей трансляции такого знания сквозь время, с неизбежным замещением ядра знания ореолом и оболочкой веры. Впрочем, эта проблема сопровождает любое знание на каждом шагу. Разве в школе мы не принимаем на веру практически всё, что сообщает учитель – как в гуманитарном курсе, так и естественнонаучном? Да и воспроизведение при обучении самого процесса получения научного знания нужно именно для обоснования доверия к такому знанию (то есть веры)^[9].

Поэтому мы говорим здесь о вере не как о религиозном чувстве, субъективном переживании, а как об объективном и необходимом способе включения человека в культуру, цивилизацию, историю, способе, вне которого такое включение либо неполноценно, либо невозможно вообще. Вне которого нет собственно человека.

В конечном счёте мы есть то, во что мы верим. И лишь отчасти – то, что смогли узнать сами. Наша вера устанавливает пределы нашей способности следовать судьбе (порой совсем иначе, чем обещано самой верой). Без веры мы никто.

Мы включились в доминантную веру европейской цивилизации Междуморья тем же способом, что и Древний Рим – путём принятия веры в Христа в качестве государственной религии.

Христианская революция

Христианство стало революцией в человеческой культуре. Христианство объяснило догадки о человеке, содержавшиеся в иудейской и греческой традициях, других религиях. Критики христианской веры на этом основании говорят, что в христианстве нет ничего нового. Но вот что новое произошло – единый и невидимый Бог (иудеев), который есть Слово и Истина (греков), воплотился в человеке, показав ему тем самым реальный путь к божественному существованию. Произошла реальная встреча Бога с человеком. Человек получил возможность разговора с Богом, стремления к Богу, спасения в Боге, а не просто служения Ему. Эта революция определила до того неясное ещё у Платона отношение человека к идеальному, обосновала, собственно, смысл существования человека – греки этого сделать не смогли. Теперь человек не просто должен исполнить Закон как если бы он был подобен римскому праву или обычаю. Человек должен понять, что это Божественный Закон, и его исполнение – бесконечный путь к идеалу, последний – и бесконечный – шаг, который можно сделать только с Божьей помощью, если следуешь Божьей воле. И этот путь открыт Христом каждому. Каждый может стать человеком. И именно этот человек, одушевлённый и знающий о своей душе человек, стал жить и действовать в Истории. До христианства никакой Истории не было и быть не могло. Спасительный подвиг Христа разделил бесконечное повторение одного и того же, закольцованное время, на прошлое Ветхого Завета и будущее Нового, разорвав порочный круг циклического, повторяющегося внеисторического бытия прежнего человечества:

Что было, то и будет;

и что делалось, то и будет делаться,

и нет ничего нового под солнцем.

Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»;

но то было уже в веках, бывших прежде нас.

(Еккл. 1.9-10)

Христос прервал обреченность человека этому «вечному возвращению», последовавшие за ним могли с полным правом сказать:

И увидел я новое небо и новую землю,

ибо прежнее небо и прежняя земля миновали.

(Откр. 21.1)

Такая возможность нового, возможность кардинального изменения судьбы, совершаемого с упованием на Бога, но все же собственными силами и по собственной воле, полностью меняла и жизнь человека наступившей христианской эры, и его жизнеотношение, и всю историческую перспективу человечества.

Всё это категорически не вмещалось в картину мира тогдашней эллинистически-римской цивилизации – а Запад, напомним, это и есть Рим. Понадобилась новая картина мира, которая и была создана в последующие 300 лет усилиями тех, кого мы называем Отцами Церкви и Вселенскими Учителями. Среди них первыми должны быть названы св. Климент Александрийский и последующие представители Александрийской богословской школы. Для этого им понадобилось соединить истины откровения, иудейской мистики, египетских мистерий с интеллектуальным инструментарием неоплатонической философии.

Христианством была открыта высшая сущность человека, благодаря которой он может участвовать в жизни и процессах идеального мира. Душа – в мышлении, в чувствах, не имеющих материального выражения. Уже греки обнаружили душу и получили доступ к миру идеального. Христиане же получили твёрдое знание об их существовании.

У идеального есть недостижимый центр, предел, к которому человек может двигаться бесконечно, – Бог. Любая идея в этой функции ограничивала бы мир идеального – с чем и столкнулся Платон, который так не смог определить Благо. Бог – создатель и средоточие идеального мира, принцип его единства, а через него и мира вещей. Бог делает возможными и необходимыми не ограниченные ничем синтез и гармонию. До Христа об этом знали только иудеи, сохранявшие древнее знание о высших началах.