4
…и найти спасение…

…ты увидишь, как философский камень – наш царь, который превыше других властителей, – появляется из стеклянной гробницы, поднимается с ложа и выходит на арену мира, возрожденный в славе, в высшей степени совершенный. Полупрозрачный, как хрусталь, плотный и очень тяжелый, он легко плавится на огне, как смола, и течет словно воск, превосходя даже ртуть, он легко проникает в плотные твердые тела, и хрупок, подобно стеклу. Он неуничтожим, огнестоек, как саламандра. Он справедливый судья, вопиющий «Я обновлю всё и вся!»

Генрих Кунрат, «Амфитеатр вечной мудрости»

♂ На другом берегу

 
Я кричу, будто камни кидаю слова.
Знаю я, что мне не докричаться
До другой стороны холма…
 

Группа «Урфин Джюс»

Нас разделяют полсотни метров, не более. Так близок и так бесконечно недосягаем сейчас левый берег коварной реки, из-за которой нам не стать частью Тумерианской конфедерации. Она, воплощением всех земных грёз, оказалась отрезана после слишком сильного паводка, при котором Рубикон изменил своё русло. Тут-то и проявился педантизм тумерианцев. Потому что Соглашения – сначала торговое, а после и политическое, содержащее полный список территорий, ставших вассальными Тумера, – изменить уже было нельзя. И обширный участок суши, образовавшийся в широкой излучине реки, где впоследствии возник Посёлок Изгоев, оказался вне всяких географических карт, составлявшихся на момент принятия соглашений.

Мы теперь белое пятно на карте. Правда, здесь нет никаких драконов. Вместо них – бессмысленность. Вот прямо сейчас бессмысленным было то, чем занималось всё население поселка.

– Эй! Неудачное время для размышлений! – отвлёк меня голос старосты посёлка.

Голос, потерявший властность и напор. Теперь это был какой-то птичий клекот и усталое сипение. Но я всё равно согласился. Действительно, не то время, совсем не то. Все мы выбрали неудачное время, ещё когда первые лемехи коснулись жирных, богатых удобрениями речных наносов. А ведь поначалу всё казалось возрождением нового Междуречья. Месопотамии. Нашей земли. Мы и были последним осколком цивилизации, незамутненной никакими клятвами перед всемогущей звёздной расой. Пусть даже они принесли в наш мир покой и благоденствие.

Не то время…

Пламя уже не просто плясало бликами на взмокших лицах, оно ревело, металось огненными смерчами вдоль опустевших улиц, жарко целуя деревянные стены и упиваясь собственной неукротимой мощью. А совсем рядом лениво плескалась темная речная прохлада. Вот только она наполнилась лиловыми всполохами, и мы черпали их и несли туда, к поселку, чтобы отражение огня встретилось с самим огнем. Но только всё напрасно.

Уже легли в сторонке пятеро угоревших, и вовсе не факт, что им доведётся увидеть рассвет. Не спасало ничего: ни вымоченные в бочке ватники, ни марлевые повязки на лицах. Люди трудились молча, со странным остервенением обреченных. Люди устали. И пусть в глазах уже не осталось той решимости, что присутствовала несколько часов назад, пусть в руках почти не осталось силы, а спина сгибается до самой земли под тяжестью полных вёдер, никто не ушёл! Никто не ступил на арку моста, связующей нитью перекинувшегося на ту сторону реки. Возможно, нам было просто стыдно. Не перед Конфедерацией, о нет! О них сейчас думалось меньше всего. Стыдно друг перед другом.

Ведь не сдались же мы, когда эпидемия гриппа выкосила почти всех младенцев в посёлке, когда наводнение уничтожило все запасы семян, заготовленных для посева. Да мало ли было всякого… Если сделать это сейчас, если сдаться, то едва ли мы сможем после обмениваться взглядами так, как делали это каждое утро, на каждом празднике, с того момента, как приняли решение остаться здесь, на ничейной земле, в Посёлке Изгоев.

Плача детей совсем не слышно из-за звериного рыка пламени. Хотя мы и знали, что детям уже ничего не угрожает, всё равно это было кстати. Теперь не приходилось оглядываться каждый раз, когда они начинали визжать как резаные, стоило обрушиться какой-нибудь очередной постройке.

Женщины, те из них, кто не был занят возней с малышами, старались не отставать от мужчин. Окраина уже давно превратилась в головешки. Там, где находились амбары и конюшни, схватка с огнём тоже была проиграна, хотя нам и удалось спасти тягловых лошадей и большую часть овечьей отары. Теперь всё действие переместилось в центр, потому что если допустить пламя за утрамбованную площадку перед деревянным срубом храма, то можно не сомневаться, – огонь уже не сдержать. И он пойдёт гулять по другой стороне посёлка, сотворив то, что уже проделал с южной окраиной. Попросту сожрёт, превратив дома в чёрные обугленные скелеты с торчащими из-под груды золы и пепла кирпичными печами. Теми самыми, в которых мы пекли вкусный ржаной хлеб и которые хранили долгими зимними ночами совсем другое пламя. Ласковое, доброе, нужное.

Не могло, никак не могло пламя, съедающее сейчас посёлок, быть родственным тому огню, что играет в тёплых печах! Или мерцающему огоньку костра, возле которого кружат хороводы и в котором можно напечь хрустящей картошки с корочкой, покидав её потом из ладони в ладонь.

Не могло. В это нельзя было сейчас поверить. В это и не верилось.

Мысли, плавящиеся в черепной коробке от близости нестерпимого жара, путались. Но вряд ли они вообще были уместны здесь и сейчас. Может быть, когда-нибудь потом, когда всё закончится… Главное сейчас – не думать. А хватать, оттаскивать, тянуть крюками, бежать, плескать из вёдер, словно мелко плевать в рожу огненному сумасшедшему ублюдку, продолжавшему ухмыляться и прятать где-то там, в слепяще-оранжевом нутре, лик смерти. Этот ублюдок в любой момент готов был явить его кому-нибудь из зазевавшихся. Искры слепящим роем носились в горячем воздухе, лёгкие распирал надрывный кашель, а руки покрывалась всё новыми и новыми волдырями.

Так продолжалось до тех пор, пока – даже не заметив как, – я очутился лежащим на земле, прижимающим руки к горлу, царапая его, пытаясь хоть как-то облегчить дыхание.

– Спокойно! Спокойно, – кто-то по приказу старосты уже обмахивал меня мокрым полотенцем, а сам староста стоял чуть поодаль, сложив руки козырьком над седыми бровями, внимательно осматривая происходящее вокруг.

– Всё… всё в порядке, – хотел громко сказать, но отчего-то лишь прошептал я в ответ. – Помогите встать.

Староста на секунду отвлекся, бросив на меня удивленный взгляд.

– Уверен?

– Да… Увв… – я попытался подняться. – О Господи! – в следующую секунду я рухнул словно подкошенный, под ноги подростка, который не смог меня удержать.

– Ну, вот что… Тащи его к воде, угорел он, копотью надышался, пусть полежит, отдышится…

Подросток, повинуясь приказу старосты, подхватил меня под мышки и поволок прочь от бушующего огня и едкого дыма. Я пытался сопротивляться, но у меня ничего не вышло, потому что голову туманило, подступающая тошнота не позволяла ни на чём сосредоточиться, разве что на тупом перебирании ногами.

Юноша, это был сын нашего кузнеца, оставил меня у самой речной кромки, заботливо подложив под голову перевязанную в узел рубаху. И только после его ухода, после того, как меня вывернуло несколько раз наизнанку приступами тошноты, и я основательно проблевался в пробегавшие мимо лица волны, я вновь обрёл способность размышлять. И даже сумел чуть приподняться, чтобы взглянуть по сторонам.

Вряд ли стоило сейчас думать о том, что послужило причиной пожара. Детская шалость, чей-то недосмотр. После. Всё – после…

Если, конечно же, это «после» настанет.

Только теперь, касаясь распахнутым ртом воды, я смог ощутить усталость, накопленную за несколько бесконечных часов борьбы с огнём. Поэтому вид умирающего в огненных корчах посёлка ещё не достучался, видимо, до сознания, и воспринимался как-то отвлеченно, будто со стороны.

Но стоило повернуть голову, как взгляд утыкался совсем в другую картину. В другой мир, в другую, лёгкую жизнь.

Прямо за рекой, близко, так близко, что даже не стоило особо стараться, чтобы переплыть, плавными линиями спускался к реке светлый, искрящийся совсем другими, веселыми и яркими огнями, Южный Карфаген, город Конфедерации. По расцвеченной набережной гуляли такие же, как мы, люди. А выше, по кольцевой дороге, окаймлённой диковинными растениями, сновали быстрые автомобили. К моему изумлению, там мало кто останавливался, на той стороне, чтоб посмотреть, – что же творится на другом берегу? Нарядные прохожие, лица которых было легко рассмотреть, проходили мимо, словно не замечая, что совсем рядом к кому-то, пусть даже обитающим в Посёлке Изгоев, пришла большая беда. Нас считали отщепенцами и даже тронутыми, этаким лепрозорием для глупцов с проказой в сознании. Кто же ещё был способен отказаться от даров Тумера?

На том берегу пыхали ярко-красным гигантские, в рост человека, розы, а над рекой высилась острая стела, памятник, установленный в честь вечной дружбы с тумерианцами. И словно в издевку, рядом с площадкой, где был сооружен памятник, красовалось новенькое, из бетона и пластика, здание пожарной команды.

Сквозь прозрачные плексигласовые ворота угадывались очертания огромных красных машин. По-видимому, где-то поблизости находился один из химических заводов Тумера. Из тех самых, универсальных. Шампунь и мыло, дорогая парфюмерия, вкусные напитки и красиво упакованная еда – всё сразу производилось на этих заводах из одних и тех же ингредиентов.

То, что их дети едва ли не через одного имели генные дефекты, а взрослые с каждым потребленным деликатесом огребали охапку диоксидов и невыводимых из организма синтетических добавок, вовсе не смущало жителей города. На этот случай Тумер подарил им отличную фармакологию, производящую всякие лекарства в огромных количествах.

Да, разумеется, срок жизни среднестатистического обывателя города сократился на верную дюжину лет. Но это считалось разумной платой за удобства и комфорт, что принесли звездные коммивояжеры, добравшиеся наконец-то до старушки Земли и предложившие эрзац-рай, завёрнутый в броскую дармовую обёртку. По крайней мере, так считали у нас, в поселке. Возможно, мы просто пытались оправдать своё решение отказаться от всех этих благ, а ещё вернее, у каждого были на то свои причины. Возможно, мы стремились к независимости, как стремятся к ней подростки в известном возрасте, не слушая никаких доводов рассудка.

Вот только в мире, что на том берегу, стремиться уже некуда. Земля превратилась в огромный тумерианский супермаркет, где не было места ничему, что считалось когда-то ценностями.

Музыка? Живопись? Устарели. Теперь вместо них – унифицированный набор программ для артсинтезатора. Любовь? – Тщательно продуманный перечень вопросов, разрешаемых при составлении брачного контракта, прейскурант на все её виды с точным указанием времени и продолжительности. Контролируемый и полностью изученный благодаря тумерианским технологиям биохимический процесс в коре головного мозга.

«Наслаждение жизнью есть высшая цель любой нации, любой расы, любого индивидуума…»

Так гласит один из принципов, принятых в качестве новой конституции Конфедерации. А дорога к звёздам оказалась закрытой. Навсегда.

А зачем вам? Ведь появилось всё, о чём раньше можно было только мечтать. Но соглашались не все, иначе не было бы и нашего поселка. Была и другая точка зрения. Сколько нужно времени, чтоб из дикого зверя сделать полностью одомашненного, ручного зверька? С коровами, лошадьми и собаками человеку удалось управиться за сотни тысячелетий. Тумерианцы изменили всё лишь за два поколения.

Вам нужны новые сонаты Бетховена? Прелюдии Вагнера и скрипичные увертюры Вивальди, чтоб слушать их под луной? Пожалуйста! Вот оно, и даже лучше! Новый ремикс, удивительное качество звучания, куда там древним сабвуферам! А вот и Луна, сверкающая ёлочной гирляндой, она стала размерами поменьше, зато расположена существенно ближе, в итоге – никакой визуальной разницы. А старую Луну тумерианцы уволокли на переплавку. Что-то там полезное для них обнаружилось. Никто не против.

Ах да! Всякие там приливы-отливы…

Ну, а зачем они, собственно?

А действительно, собственно – зачем?..

Киты – непозволительная роскошь. Корсеты давно не делают из китового уса, это, во-первых, немодно, во-вторых, непрактично. Ну, а в-третьих, сдохли все киты. Нет их больше. Не выдержали их дыхала нового топлива, на котором ходят толпами по океанам грузовозы с мегатоннами дешевого барахла. А всякие благовония – вот, пожалуйста, химический конструктор «Коко Шанель. Сделай сам». Или лаванда горная. Вырастает прямо в ретортах. Я не говорю уже о продуктах из пластика, о самонадевающемся белье, саможующихся пряниках и прочем.

А впрочем…

У нас в поселке лаванды нет вообще никакой. С бельем тоже проблемы, со стороны можно подумать, ходим в рванине, хотя это такие накидки изо льна. На большее нас пока не хватает. Не хватило. Не хватало.

За спиной всё так же швырялось бликами по воде пламя. Поредевшая цепочка чумазых от гари людей продолжала бороться за существование посёлка. Может, это и есть последний шанс целой цивилизации? Шанс, уместившийся на крошечном клочке случайно возникшей суши? И вот он сгорает без остатка. Скоро не останется иного выхода, кроме как перебраться через нарочно построенный мост. Туда. На другой берег.

Потому что мы проиграли.

Эх, сюда бы хоть одну пожарную машину с того берега! Всего одну! Пятнадцатиминутный залп водомёта превратил бы всё происходящее просто в дурной сон, а то, что сгорело, мы отстроим заново. И вновь будем перебирать и взращивать злаки, собирать по утрам молоко в подойники, петь свои бесхитростные песни. Очень хочется надеяться, что не сгорела старая, с потрескавшейся декой, гитара старосты.

Я понимаю, что в поселке, как и на том берегу, всё не так. Не так, как нужно. Не всё правильно. Что-то должно быть посредине. Но что? Мы ещё не знаем. И вряд ли успеем узнать, потому что нет у нас большой красной машины с мощным насосом, а старый пикап Карла вот уже третий год ржавеет ненужным хламом под открытым небом. Значит, не будет никакого водомётного залпа. Ни на пятнадцать минут, ни на пятнадцать мгновений.

Мысли лезли и лезли. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Мы, изгои, думали сохранить человечность, не позволив ей раствориться во вседоступности, которую предлагала Конфедерация. Неужели на самом деле вышло, что мы просто опускались на какое-то вязкое патриархальное дно, окруженные со всех сторон презрением? Потеряли будущее и уходили из своего настоящего в прошлое…

– Ну, что? Приятно смотреть? – крикнул я, обращаясь к шестерым пожарным на другом берегу, которые были, пожалуй, единственными сторонними зрителями. Наверняка они просто должны следить, чтобы огонь как-то там не перекинулся на другой берег. Ветер, искры, щепки, да мало ли…

Естественно, мне никто не ответил. Естественно, я и не ожидал ответа. Для конфедератов мы не более чем бельмо на глазу. Этакие мазохисты, занимающиеся самобичеванием, самолично наложившие на себя суровую епитимью. Ну что ж, выкручивайтесь, как можете, вот вам и подходящее испытание. Так думали сейчас все, кто видел пожар в поселке. И наверняка радовались, что вот-вот исчезнет этот нелепый упрёк перед лицом Большого Звёздного Брата, дарившего самые яркие игрушки. Не исключено ещё, что нас просто не захотели больше терпеть, а потому – пожар. Вот как я думаю.

– Интересно, смогут они с того берега достать из брандспойтов? – раздался над самым ухом вопрос.

– Эти, что ли? – я обернулся. Пожал плечами. Всего-то ещё один пострадавший, пришедший к реке. – Даже запросто. Только кто ж им позволит? Пожарными автомобилями наверняка распоряжается какой-нибудь хлыщ, который и пальцем не шевельнёт, чтоб нам помочь. А без машин… Даже если сильно захотеть…

– Интересно, почему? – в голосе говорившего не было ни особого любопытства, ни желания знать правду.

Только усталость и обреченность.

– Потому что тот, кто окажет помощь Посёлку Изгоев, сам станет изгоем. Это у них такой закон. Вот, смотри, стоит нам обратиться к этим самодовольным молодцам в сверкающих шлемах, как они начинают отворачиваться, – со злостью сказал я, помахав руками над головой.

И точно, все шестеро пожарных, словно по команде, тут же отвернулись, рассматривая теперь якобы с жутким любопытством стрекотавший вдали вертолёт для увеселительных прогулок.

– Сволочи, – с проснувшейся убежденностью проговорил собеседник и смачно сплюнул сквозь потрескавшиеся губы.

Длинная капля слюны осталась висеть у него на подбородке, но он этого не заметил. А ещё он не заметил того, что плачет. Без печали, без гримасы горя, только слёзы чертили две светлые дорожки на темном, завеянном гарью лице.

– Да брось ты. Правила игры известны, чего уж теперь…

– Сволочи! – ещё раз повторил он, обтираясь кровящей ладонью.

Сзади вдруг раздался сильнейший треск, а за ним – женский крик, леденящий душу даже среди сплошного жара.

Ого! А ведь там стряслось что-то серьёзное! Не сговариваясь, мы вдвоём кинулись к сгорающему посёлку.

Ну, так и оказалось! Огненным вихрем подхватило какую-то балку, и она рухнула прямо на поселкового библиотекаря. Теперь его дальнейшая судьба зависела от доктора. Но тот стоял рядом, беспомощно отводя взгляд. Наш доктор – дантист. Это, конечно же, лучше, чем ничего, но вот с такими ранами он не умел справляться, как не умел справляться со многим другим.

Ещё одна жертва. Ещё одна невосполнимая в будущем потеря.

Эвелина, жена погибшего, металась по сторонам, издавая не то вопль, не то вой.

– Это всё ты! Ты его убил! – кричала она, размахивая руками, на старосту. – Ты и поганый посёлок! Если бы ты… Вы… Если бы мы не были такими упрямыми, ничего не случилось бы!

Все молчали, даже работа остановилась.

– Эвелина. Ты права, – неожиданно для всех ответил староста.

Среди толпы пронёсся ощутимый ропот. Даже шум пожара не скрыл его. А староста продолжал говорить:

– Слушайте! На этот раз нам не выстоять. Нам просто не хватит сил. Поэтому пусть те, кто считает всё это, – он сделал широкий жест рукой, – напрасным, перебираются через мост на другой берег.

Ответом было всё то же молчание. Многие понимали его правоту, другие даже боялись принять сказанное к размышлениям. Но все знали одно, – потеря библиотекаря невосполнима: ведь он, похоже, знал всё и обо всём, он мог часами колдовать над своими книгами, а потом выдавать нам верные ответы на любые вопросы. А теперь – ни библиотекаря, ни книг. Его супруга, истратив запас крика, опустилась на колени и, похоже, собиралась так стоять до скончания веков, превратившись в обелиск своей же потере. И только тогда некоторые взгляды обратились к мосту. Пока ещё коротко, будто оценивающе. Но продлись ещё немного, ещё чуть-чуть это тягостное молчание, и взглядов станет больше. И будут они совсем другими. Там может оказаться намного меньше сомнений.

Но такая минута не наступила. Кто-то более решительный схватил ведро и плеснул далеко вперёд себя. Этот жест подхватили и повторили остальные. Вскоре вновь образовалась цепочка, по которой побежали вёдра и лейки, бидоны и чайники. К нам вернулась Надежда. А после произошло и вовсе невероятное…

– Смотрите! – воскликнул кто-то, и все обернулись. И застыли.

С другого берега, по мосту, шли фигуры, затянутые в чёрную униформу пожарных Конфедерации. Не все шестеро, что смотрели с той стороны, нет. Двое.

Им не было дороги назад. Знали ли они? Думали об этом? Тогда было не понять. Но в их сверкающих касках уже отразились огненные сполохи.

Потом один из пожарных снял свой шлем с головы, нагнулся, зачерпнул им речную волну и протянул дальше, чтоб передали по цепочке…