♀ Тигр, о тигр!

Чумной Доктор стоял на улице за окном, небрежно облокотившись на подоконник, и с любопытством осматривал комнату. Кажется, осматривал. Что-либо определенное сказать было трудно, – стеклянные вставки в маске были мутны и надежно скрывали глаза.

– Ну, как здоровье? – спросил он.

Голос звучал глухо, резонируя в пазухах огромного клюва. Терпко пахло чесноком и травами и чуть тянуло сладковатым запахом тления.

Она пожала плечами, не отрываясь от гобелена:

– Вроде бы никаких симптомов.

– Вроде бы или никаких? – уточнил Доктор. Она снова повела плечами, на этот раз молча.

Доктор повторил ее движение, словно запоминая.

– А в городе еще пятеро этой ночью умерли, – как бы между прочим сказал он.

Она рассеянно кивнула.

– Тебя не интересует, кто это? – Доктор наклонил голову набок, словно огромная диковинная птица.

– Не знаю, – тихо ответила она. – Не знаю. Когда-то мне было интересно… хотя нет, «интересно» не то слово, оно слишком легкое и поверхностное… совершенно не такое, каким должно быть… Когда-то я хотела знать, кто умер на этот раз…

– А теперь? – заинтересованно спросил Доктор.

– А теперь какая разница? Мы все рано или поздно умрем.

Судя по звуку, который донесся из-под маски, Доктор хмыкнул.

Она же лишь ниже склонилась к гобелену, подбирая нужный оттенок нити.

– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – спросил он.

Она повернулась к нему:

– Простите?

– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – повторил он, практически перегнувшись через подоконник. – Все жители города рады меня видеть. Они зовут выпить с ними чашечку травяного настоя, послушать их дыхание, да даже просто посидеть и поболтать. Но только не ты. Ты всегда разговариваешь со мной через окно.

– Потому что вы всегда подходите со стороны окна.

– Я делаю это с тех пор, как ты не впустила меня в дверь.

– Послушайте… – она откинулась назад, на спинку стула, и пристально посмотрела в круглые птичьи глаза. – Я здорова, а кроме меня, тут больше никого нет. Зачем вас пускать сюда? И тем более, приглашать?

– Из обычной человеческой вежливости, – пожал плечами Доктор.

– Из обычной человеческой вежливости мы когда-то впустили нищего, и посмотрите теперь, – она обвела рукой улицу.

Чумной Доктор оглянулся.

Ветер гонял по безлюдной улице перекати-поле. Видимо, занесло из пустыни, которая простиралась сразу же за городскими воротами. У стены было свалено в кучу какое-то тряпье, наверное, пытались убраться в доме кого-то из умерших, да так и не успели. Худая собака опасливо протрусила мимо, шарахнувшись от Доктора и оскалив зубы на кучу тряпья. Видимо, почуяла мертвеца.

– И над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная Смерть…^[1] – тихо пробормотали за спиной Доктора. Его передернуло и чуть не отшвырнуло от подоконника.

Когда Доктор повернулся обратно, она снова склонилась над гобеленом.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он.

– Уличному театру не хватает занавеса.

– Уличному театру не хватает актера, зрителей, пьесы, в конце концов, – судя по голосу, под маской ухмыльнулись. – Поверь мне, занавес самая меньшая из его проблем.

– Тем более нужно начинать с меньшей из проблем.

– Зачем? Зачем оно нужно? Город умирает. Ему осталось от силы несколько месяцев, ну хорошо, год. Но он умрет. О нем все забыли – и не вспомнят уже никогда. Зачем тебе это все нужно?

– Не знаю, – она снова пожала плечами. – Но ведь оно есть. Оно было, есть и будет всегда. А значит – оно нужно.

– Это – твое лекарство?

– Что?

– Это – твое лекарство? Поэтому ты не заболела, да?

– Не знаю. Правда, не знаю.

– Искусство, – пожал плечами он. – Пффф… Право слово, какая глупость. Но дело твое, я не настаиваю.

– Приходите ко мне на представление, – она подняла голову от гобелена и взглянула прямо в стеклянные линзы. – Приходите. Я приглашаю.

– Ну как я могу отказаться от приглашения, – Доктор преувеличенно галантно поклонился. – На сем прощаюсь с вами. До встречи.

Он развернулся и пошел прочь.

Она посмотрела ему вслед. Высокая, худая, вся какая-то нечеловеческая фигура в плотно облегающем тело провощенном плаще, словно сгибаясь под весом клювообразной маски, ковыляла вниз по пустынной улице. Собака скалила вслед желтые гнилые зубы. Фигура, не оборачиваясь, погрозила собаке пальцем. Собака заскулила, поджала хвост и на брюхе уползла в какую-то щель под домом.

Она вздохнула и вернулась к гобелену.

* * *

Всю ночь дул восточный ветер. И сейчас песок, что он принес из пустыни, был везде: хрустел под ногами, скрипел на зубах, царапался под веками. Вся площадь была покрыта мелким, вездесущим песком. И он, как только в городе умрет последний человек, с утроенными усилиями кинется завоевывать освободившуюся территорию.

Самое сложное было развесить гобелен. Она не рассчитала сил, и он оказался слишком тяжел для нее. Поэтому пришлось провозиться целый час, а не пятнадцать минут, как она предполагала еще вчера.

Но все равно, даже и через этот час, площадь была пуста и безлюдна. «Может быть, за ночь умерли и все остальные?» – мелькнула у нее мысль, но она быстро отогнала ее. Нет, нет. Так не может быть. Не может быть, чтобы она так глупо… не успела.

Старая пластинка на патефоне, хрипя и повизгивая, заиграла совсем древнюю, полузабытую мелодию. «Интересно – а сколько в этом городе не слышали музыки? Не думали о музыке вообще?» – снова мелькнула у нее мысль. Но и эту она тоже изгнала прочь. Не время, не сейчас. Потом. Если… если будет это «потом».

Она закрыла глаза.

Будь что будет.

– Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?^[2] —

начала она.

Раздались хлопки.

Она открыла глаза.

Скамьи перед сценой уличного театра.

Ровно тринадцать рядов – она помнила это с детства.

На самом последнем сидел Доктор. Именно он и хлопал. Размеренно, чуть неуклюже, как старый механизм.

– Спасибо, – сказала она. – Но это еще не все.

– Вот видишь, – под маской усмехнулись. – Никто не пришел.

– Потому что я больше никого и не звала.

– Вот как?

– Да, именно так. А вы? Как вы узнали о том, что я уже тут?

Доктор не ответил.

– Вот видите, – покачала головой она. – Вы поняли. Вы это как-то поняли. Я надеюсь, что так же поймут и другие.

– А если нет?

– Значит, нет.

– То есть ты все это делала зря, – кивнул доктор.

– Нет, – снова покачала головой она. – Не зря.

– У тебя так мало жестов, – вдруг сказал он.

– Что?

– Так мало жестов. У тебя, – он поднял руку и покрутил кистью. – Ты пожимаешь плечами, киваешь, качаешь головой, и все. Да, кажется, все. У тебя больше нет жестов. Это очень плохо для актрисы, разве нет?

– Может быть, мне просто некому их показывать?

– А я?

– А вам тем более.

– Почему на гобелене именно тигры? – спросил Чумной Доктор с первого ряда.

Она моргнула, но не подала виду, что удивилась:

– Потому что я буду рассказывать о тигре.

– А почему о тигре?

– А почему бы и нет?

Доктор покачал головой.

– Я знаю, почему ты не заболела.

– Отчего ж?

– Ни одна бацилла не выживет в тебе. Она подохнет от скуки и тоски прежде, чем ты почувствуешь хоть какие-то симптомы.

– А вы научились шутить, госпожа Смерть.

Доктор дернул головой, словно хотел что-то сказать. Но она успела закрыть глаза:

– В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?

Что-то зашуршало там, в мире за закрытыми глазами.

Она разлепила веки.

Человек, весь замотанный в тряпье, тяжело опираясь на клюку, ковылял через площадь к сцене. Добравшись до ближайшей скамьи, он тяжело упал на нее, но тут же поднял голову. И, кажется, приготовился слушать.

– Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук? —

продолжила она.

Люди.

Люди шли сюда.

Каким-то образом почуяв, прознав – они шли сюда.

Шли за искусством, шли к искусству – забыв про мор и чуму.

Ковыляя, помогая себе палками, поддерживая друг друга – они шли сюда.

Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?

Чумной Доктор не находил себе места. Словно каждый вновь пришедший человек выталкивал, выпихивал эту птицеобразную фигуру, изгонял прочь. Доктор появлялся то на одном, то на другом ряду, иногда даже пытался метнуться к выходу с площади, но, будучи приглашенным, не мог покинуть ее.

А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, —
Улыбнулся ль наконец
Делу рук своих творец?

Гобелен за ее спиной зашевелился. Сначала медленно и едва ощутимо, потом все сильнее и сильнее, пока не заходил ходуном, словно под порывами пустынного бурана. И среди движения гобелена она чувствовала и еще одно – рождение чего-то нового, могучего и великого.

Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?

И два огромных тигра, сплетя свои гибкие тела, в едином прыжке ринулись на Чумного Доктора.

И исчезли вместе с ним во всполохе света, рассыпавшись солнечными зайчиками.

Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой? —

тихо закончила она.

* * *

– Мама, мама! – мальчишка прыгал за окном, пытаясь подтянуться на подоконнике. – Мама!

– Что тебе? – мать подняла голову от гобелена.

– Мама! Мы нашли в овраге такое!

– Что – «такое»?

– Мама, иди посмотри! Мама, это здорово!

– Потом, хорошо? Вы же никуда это «такое» не денете?

– Нет! – мальчишка замотал головой. – Нет, мы спрячем это в наши сокровища!

– Вот и славно, – кивнула она. – А я потом как-нибудь совершу набег на ваши сокровища. Хорошо?

– Хорошо! – он еще пару раз подпрыгнул, а потом побежал обратно к оврагу.

Приятели толпились на краю, шумно обсуждая находку, валявшуюся у них прямо под ногами.

Старый плащ, перчатки, какая-то палка с крюком, поношенная сумка. Стеклянные линзы, странный кожаный чехол, истрепанная шляпа.

И еще «такое».

Череп.

Странный, не похожий ни на один виданный доселе. Чуть больше человеческого, с массивными костями. И, видимо, очень прочный и тяжелый.

С вытянутыми челюстями, – как будто сложенными в клюв, – и огромными провалами глазниц. Словно останки гигантской птицы. Неведомой, страшной и чужой. Не из этого мира.