Глава третья. Живые канаты

И да не на мнозе удаляяся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду…

Последование ко Святому Причащению

Мокша давно не отваживался на одиночные дальние нырки. На двушке он бродил у склоненных сосен. Порой печально гладил их кору, а порой в него точно из болота кто вселялся. Он визжал, бил по коре топором, топтал и вырывал молодые сосны. Мокше было досадно, что сосны довольны своей судьбой. Не жалуются, что растут не у гряды, что получают мало света, что стволы их искривлены. Где ваш бунт, деревья?! Где гордость? Кто виноват, что посадил вас в этом неудачном месте? Кто сломал вам судьбу? Никто не виноват? Никто не сломал? Так вот же вам, кривые палки, вот! Сдохните!

В другие дни Мокша бродил среди сосен и разговаривал сам с собой. Спорил. Он не просил у двушки прощения, не хотел сам меняться, он обвинял во всем двушку и роптал.

Однажды Мокша развернул пега и из предрассветья погнал его во мрак, к болоту. Стрела летела неохотно, приходилось понукать ее, пускать в ход нагайку. Наконец и нагайка перестала помогать. Мокша посадил Стрелу, стреножил, спутал крылья и крепко привязал. Найти сосну, к которой можно было привязать, оказалось совсем непросто. Многие сосны были мертвы. Другие, больные, уже не стояли, а лежали. Ползли по земле, тянулись к недосягаемой для них гряде, словно им важно было выиграть хоть несколько сантиметров. Но тянулись они, что Мокша всякий раз с досадой замечал, не к болоту, а к дальнему, едва брезжущему свету!

Стрела дернула головой, потянулась к Мокше, заржала.

– Я вернусь! – сказал ей Мокша. – Мне тоже страшно!

Он боялся, что не отыщет Стрелу в темноте. Разойдется с ней – и так и сгинет в полумраке. Видимости никакой. На сто шагов в сторону вильнул – все, потерялся.

Но все же он заставил себя идти. Решил считать шаги, одновременно запоминая направление. Сами виноваты! Не пускает центр двушки – так пойдем к болоту! Барьера как такового не существует. В смысле не существует физической стены, в которую можно было бы упереться руками и понять, что все, конец. Здесь как в нашем мире – нырок возможен только на пеге, только в состоянии сверхплотности. А так идешь себе – и иди. Просто становится серо и пусто. Меньше сосен, все мрачнее вокруг. И рассвет тут никогда не наступит. Рассвет там, дальше, он не придет к тебе как в привычном мире. Тут к рассвету нужно шагать самому.

Внезапно нога Мокши повисла над пустотой. Мокша сумел упасть на бок и вцепиться в землю. Дорогу ему преграждал глубокий овраг. Спускаться в овраг у Мокши желания не было. Он лег ногами к Стреле, четко в том направлении, откуда пришел, подполз к краю и стал смотреть в темноту. Песчаное дно оврага чуть светлело.

Мокша лежал тихо, жадно всматривался и жадно слушал. Неожиданно глаза его, привыкшие к темноте, уловили внизу движение. По песчаному дну оврага бежали три темных силуэта. Первой мыслью Мокши было, что это волки. Волков он видел много раз. Летом они пропадали, охотясь в лесах, а зимой, голодные, рыскали вокруг пегасни и выли.

Вот только это были не волки. На их спинах Мокша разглядел кожистые крылья. Мокша узнал тварей, когда-то увязавшихся за ним через тоннель. Мокша предполагал, что родиной этих тварей было болото, но, когда оно схлопнулось и границы отвердели, что, возможно, произошло не мгновенно, некоторые существа, успевшие прорваться в этот мир, поселились на окраинах двушки.

Мокша затаился. Он боялся не то что двинуться – даже вдохнуть и то страшился. Втягивал воздух носом. Не дышать он не мог. Сердце у него колотилось так сильно, что ему чудилось, будто дрожь передается земле. Твари пока не замечали его. Двигались по дну оврага. Изредка останавливались и начинали нюхать землю. Морды короткие, приплюснутые, челюсти мощные. В некоторых местах просто нюхали, а в некоторых начинали энергично разрывать ее лапами. Что-то выгрызали и ели.

Мокша по-прежнему не шевелился, зная, что малейшее движение может его выдать. Потом тихо стал отползать, чтобы голова его не торчала над срезом оврага. Он отползал буквально по сантиметрам, опасаясь опереться на руки, тащил свое тело по камням, чувствуя, как они впиваются в него через рубаху. Отполз и затих. Теперь он больше не видел их, только слышал. Встать и побежать не решался, зная, что его услышат, и просил небо, чтобы Стрела не вздумала заржать.

Твари продолжали рыть лапами землю. Грызлись, что-то глотали. Потом побежали дальше. Звуки отдалились. Мокша, выждав минут десять, на животе скатился в овраг. Прислушался, стараясь не думать, что твари могут вернуться. В конце концов, у них нет определенных маршрутов. Есть только планы: найти себе пищу. И едва ли в пище они сильно привередливы.

На склоне, там, где твари недавно разрывали землю, осталось несколько ям. В одной из них Мокша различил слабое свечение. Внутри холма, кое-где выходя на поверхность, тянулись переплетенные корни, похожие на веревки. Местами они были опушены зеленовато-желтой плесенью. Плесень собиралась комками. По плесени ползали крупные слизни. Недавно слизней было явно больше.

Мокше все стало понятно. Вот почему твари до сих пор не подохли с голоду. Корни разрывают землю. Плесень питается подтеками болота. Слизни питаются плесенью, собираясь в огромные сообщества. Твари безошибочно угадывают места, где под землей проходят корни, а на них огромными гроздями скапливаются мясистые слизни. «Ну и чутье у них!» – подумал Мокша, и спина у него взмокла.

Больше оставаться в овраге он не стал. Цепляясь за камни и корни, выбрался из него и устремился к Стреле.

«Ну и чутье! – все повторял он на обратном пути. – Ну и чутье!»

* * *

Спустя несколько недель Мокша решился на отчаянный нырок. По дороге подолгу отмокал во всех озерцах и в ручье. Они продлевали его время пребывания на двушке. Мокша прорывался к Первой гряде, туда, где в центральной ее части была узкая и невероятно прочная скала, которую Митяй называл Каменным Зубом. Мокша привязал пега и долго бродил вокруг скалы. От остальной гряды она отстояла в стороне. Небольшой такой зуб, принадлежащий вросшему в землю титану.

Временами Мокша бил по скале киркой. Кирка отскакивала со звоном. Не скала, а кремень. По этой причине шныры не любили искать здесь закладки: полдня будешь бить по невероятно прочному камню – да так и вернешься пустым. Мокша все это знал и ничего определенного не искал.

Он почти обошел Каменный Зуб, когда удар кирки, нанесенный наудачу, пришелся по пустоте. Звук был какой-то иной, будто по глиняному горшку щелкнули ногтем. Мокша ударил еще пару раз, на пробу, после чего начал работать киркой не на шутку. Через пару минут острый конец кирки провалился в скалу. В горе открылось небольшое окошко. Мокша приник к нему. Света падало мало, но было видно, что пустое пространство с той стороны довольно большое. Каменный Зуб оказался с дуплом!

Мокша работал киркой нетерпеливо. Вскоре отверстие расширилось настолько, что стало можно протиснуться, но Мокша уже взмок, устал, и лезть в трещину ему было страшновато. Он нанес еще с полсотни ударов, расширил проход и только тогда заглянул еще раз. Пещера уходила вниз наклонно. Без веревки спускаться опасно. Нет, не сегодня, надо подготовиться получше!

Мокша вернулся к пегу, а на другой день прилетел сюда вновь. С ним были два больших мотка крепкой веревки, надежный нож, топорик и много чего еще. Пока долетел до гряды, ему опять стало жарко. Он злился на себя, на свое тело – но больше всего на двушку. Рядом с Зубом ручья нет. Чтобы остыть, Мокша лег в глубокую лужу, натекшую со скалы, и минут десять лежал в ней лицом вниз. Способностью дышать в воде одарил Мокшу эльб, правда, в человеческом мире Мокша почти ее не использовал.

Остудив себя, Мокша привязал к себе веревку, закрепив ее вокруг ближайшей сосны. Затем начал спускаться. Поначалу спуск был пологим, потом стал круче. В одном месте проход сильно сузился, и Мокша протискивался на животе, понятия не имея, как будет выбираться. Дальше проход опять расширился. Стены были неровные, с желтоватыми и белыми разводами, с натечными кристаллами.

Вскоре первый моток веревки закончился. В ход пошел второй. Теперь Мокша жалел, что захватил так мало веревки. Ему грезилось, что внизу окажется пещера, полная закладок! Сразу вспомнились разбойничьи сказки, которые так любил пустобрех Кика. Слово только надо знать заветное. И тут, разом оборвав мечты, нога Мокши провалилась в воду. Вот тебе и клад! Трещина закончилась озерцом. Озерцо мелкое, воды по грудь. И кругом каменные стены. Мокша ощупал их, смутно надеясь на проход, но уже понимая, что ничего такого не будет. Посиди в луже, остынь и полезай назад!

Мокша взялся за веревку. Начал лезть, сорвался. Нога заскользила по стене, и Мокша увидел, что над самой водой в трещине что-то поблескивает. Свечение дразнящее, как свет далекой звезды, – синяя закладка, сомнений нет! Мокша попытался просунуть палец, чтобы коснуться закладки и определить, что за закладка, какой у нее дар, – палец не пролез. Пустил в ход нож, но лишь отломил кончик – скала слишком твердая. Сердясь на себя за испорченный нож, Мокша вспомнил о кирке. Отвязал ее и пустил в ход. Работать, стоя по грудь в воде, было неудобно. Холодно, тесно, киркой толком не размахнешься. Но Мокша не сдавался. Свет, льющийся из щели, становился ярче, тревожнее.

Мокшу охватило странное чувство, что надо срочно все прекращать и бежать отсюда. Чувство верное, настойчивое, смешанное с сильным смущением – такое ни с чем не спутаешь. Этим чувством двушка всегда говорила «НЕЛЬЗЯ». Ключевое слово тут «смущение». Если где-то есть смущение – значит, мысль эта от болота. Но Мокша упрямо продолжал работать киркой. Синяя закладка буквально вгрызлась в твердый камень. Она была гораздо больше, чем он ожидал. Чтобы не повредить ее, Мокша маленькими ударами расширял трещину.

Его взору открылось нечто голубовато-белое, напоминающее множество сплетенных вместе обрубленных канатов. Канаты напомнили Мокше корни, которые он видел на границе мира. Только здесь они были много толще, другого цвета, без плесени и слизней. Канаты пересекались, расходились, слоились и уходили в толщу горы-зуба. Кое-где на канатах встречались сморщенные клубни. И все это сияло и светилось до рези в глазах. Чудовищной силы закладка!

Мокша долго пытался определить, что перед ним. Наверное, все-таки грибница, но подземная. Сквозь плотную скалу она продиралась с такой легкостью, словно это мох. Сколько лет этой грибнице? Сотни? Тысячи? Сотни тысяч?

Пальцем правой руки Мокша коснулся одной из нитей, готовый отдернуть руку, чтобы не слиться. Он хотел разобраться, какой дар у закладки. Грибница сияла, но, едва Мокша коснулся ее, сияние отдернулось от его пальца. Остальные нити продолжали сиять, а эта поджалась.

Мокша был ошеломлен. Никогда прежде закладка не прятала от шныра свой дар. С большим трудом, невероятно изогнув кисть, Мокша дотянулся до соседней нити. И снова сияние спряталось от него.

Мокша рассердился и застучал киркой. Полчаса напряженной работы, пораненная каменными осколками щека, сбитые пальцы – и вот часть грибницы лежит у Мокши на ладони. Перед тем как взять ее, Мокша схитрил – киркой перебил грибницу, и сияние не смогло полностью отхлынуть и спрятаться. Теперь оно таилось где-то в центре гриба – крошечное, как искорка. Сам гриб был жалкий, сморщенный, как прошлогодний подгнивший каштан.

С грибом за пазухой Мокша выбрался на поверхность. Ему было опять жарко. От влажной одежды шел пар. Прихрамывая, он пошел к привязанной неподалеку Стреле. Интуиция первошныра зудела как комар. «Выброси! Оставь здесь! Не бери! Тебя не посылали за этой закладкой! Ты ведь даже не знаешь, что это!»

Мокша дважды вытряхивал закладку из седельной сумки, один раз даже ее бросил, но после не удержался и поднял с земли. Он опасался, что болото не пропустит его с закладкой, но болото пропустило идеально. Ни одной посторонней мысли, ни одного дикого желания. Эльбы чуть ли не крылышками его лошадки махали, как выражалась в таких случаях острая на язык Маланья.

Пока Мокша был в тоннеле и в затхлом Межмирье, он обещал себе, что покажет закладку Митяю. Он и показал бы, но Митяя в пегасне не оказалось. Сам виноват! К вечеру желание показывать ему что-либо у Мокши улетучилось. Он сидел в землянке у ручья и разглядывал закладку. Имелась у него такая земляночка на отшибе. Окопана кругом, чтобы дождь не подтапливал. Грибница продолжала таиться. Сияние в центре едва мерцало. Мокша в азарте попытался разрезать ее ножом, но нож не взял – затупился.

Мокша зевнул. Слишком длинным был день, тяжелым. Все мысли слиплись в одну большую усталость. Он бросил упрямую закладку в глиняный горшок, спрятал его среди тряпья, а сам повалился на бараний тулуп и заснул.

Когда же утром проснулся, сразу ощутил: что-то не так. Землянка залита голубоватым мертвенным сиянием. Сияние исходило от угла, в котором Мокша оставил закладку. На четвереньках Мокша осторожно подполз к горшку и раскидал тряпки. От старой обрубленной грибницы, похожей на обтрепанный канат, во все стороны тянулись тонкие белые нити. Они были живые – шевелились, вспыхивали, гасли, как затухающие угли.

Мокше казалось, будто он смотрит в глубокий колодец, а на дне колодца – эльбы. Копошатся, ползают. Мокша схватил горшок, чтобы поскорее вернуть грибницу на двушку, но почему-то не смог его сдвинуть. Мокша поднатужился, потянул горшок к себе, но тот треснул и окончательно развалился у него в руках. Грибница проросла сквозь горшок, въелась в глиняный пол и в деревянные стены землянки. Мокше стало ясно, что надо брать топор, сбивать вокруг грибницы всю породу, чтобы нигде ни кусочка не осталось, и тащить все это на двушку. Пока это возможно. Но вместо этого Мокша, задыхаясь от непонятного ужаса, выскочил из землянки. Голубоватое мертвенное сияние вытекло за ним следом.

Мокша стал таскать из ручья камни и заваливать землянку – и так, пока не завалил совсем. «Не прорастет гриб! Где ему!» – убеждал себя Мокша, но сам знал, что обманывает себя. Сквозь Каменный Зуб пророс гриб, сквозь скалу – а тут-то просто камни ручейные, дерево и мох.

В следующий раз Мокша пришел сюда через неделю. Камни, которыми он завалил землянку, дышали таким жаром, что на десять шагов не приблизишься. Попытался Мокша, но едва не задохнулся. Сияние уже было не просто голубое, а почти белое. Дух шел тяжелый, как из болота. Кружилась голова, мерещилась всякая чушь. Камни плавились, стягивались, бурлили, точно ведьма варила земляной суп в котелке. И повсюду в кипящей массе нити грибниц расползались, дрожали и испускали свет.

Мокша животом бросился в седло. Торопливо направил Стрелу к Москве. Чудилось ему, что жар гонится за ним, тянется раскаленной рукой, но нет… померещилось! А сверху так и вовсе холм показался обычным холмом. Просто крошечная точка на теле леса!

Постепенно Мокша убедил себя, что и холма никакого нет, и землянки, и грибницы. День был хороший, ясный. Воздух прозрачный, на небе ни облачка. С седла отчетливо виднелась строящаяся стена Китай-города. Тянулись по дороге обозы с камнем. Возчики шли пешком, берегли коней. У реки паслось овечье стадо, а посреди стада – черный, весь в репьях, козел. Старый, рогатый, носатый.

Мокша сидел в седле, подставив лицо ветру, и размышлял, рассказывать ли Митяю о том, что он наделал. Видно, придется. Шила в мешке не утаишь. Мокше даже не то было досадно, что он пронес в наш мир грибницу, которую не стоило проносить, а то, что Митяй и тут оказался прав! Всегда прав, всегда! Мокша так хорошо представил себе лицо Митяя, что не выдержал и стал хлестать Стрелу краем поводьев по лбу и по беззащитным глазам.

Любовь Мокши к Митяю была похожа на ненависть, с непрерывным зорким недоверием. Любит – а сам присматривается, нет ли какой трещинки для сомнения, чтобы разочароваться и возненавидеть. Наверное, подобной любовью любил Иуда.

* * *

Вечером Мокша улучил минуту, когда Митяй останется один, и рассказал ему обо всем. Ничего не скрыл, себя не выгораживал, выглядел удрученным, но при этом умело обходил острые углы. Ничего ужасного он не совершил. Просто не подумав пронес грибницу из одного мира в другой. На двушке не может быть ничего плохого, разве не так? Следовательно, и гриб хороший. А что разросся – так кто ж знал, что все так будет?

Митяй слушал не перебивая. Хмурился, но Мокшу не ругал. Ближе к концу рассказа захватил кирку, лом, топор, заступ. Позвал с собой Фаддея и Гулка Ражего. Вместе они отправились к землянке. Мокша был недоволен, что взяли Фаддея и Гулка. Он Митяю рассказал по секрету, а тот, получается, раскрыл его тайну! Никому нельзя верить! Гулк шагал крупно, покачивал тяжелыми руками. Фаддей же всю дорогу задавал Мокше вопросы, а ответы выслушивал с таким видом, словно наперед ему не верил. Мокша был искренне возмущен. Тяжелый человек Фаддей!

Они добрались до места. Вершина холма сплавилась. Гулк Ражий бесстрашно полез в самый жар, нанес несколько ударов заступом и отскочил, закрыв локтем лицо. Когда он убрал локоть, стало видно, что брови у него опалены. Но Гулк есть Гулк. Засопел и полез опять. Земля, по которой он ударял заступом, звенела. Вскоре заступ отлетел от ручки. Нет, заступом не взять!

Фаддей – тот даже копать не пытался. Стоял подбоченившись и смотрел на Мокшу. Потом ядовито произнес:

– Сходил Прошка по грибки!

Мокша вышел из себя, раскричался, припоминая Фаддею все его ошибки. Минуту назад он и не помнил никаких ошибок Фаддея, а тут точно кто ему на ухо шептал. Кричал Мокша ладно, зло. И срубы Фаддей поставил не на том месте, и пеги от дурной травы едва ноги таскают, и водопой скверный, и ветра гнилые – а за всем за этим ярко маячит отрицательная фигура Фаддея.

Фаддей обиженно засопел и животом полез на Мокшу. Тот подпрыгнул, как воробей, и толкнул его в грудь. Гулк Ражий решительно встал между ними. Миролюбиво предупредил:

– А ну остыли! Обоих зашибу!

И правда ведь зашибет.

Митяй спустился с бадейкой к ручью, набрал воды и вылил воду на спекшуюся землю. Вода зашипела. Митяй покачал головой и опять спустился к ручью. Казалось бы, от воды камни должны были остывать – но странное дело: чем больше воды Митяй носил, тем сильнее раскалялась земля. Жар охватил и ту часть холма, трава на которой была до этого просто жухлой.

Фаддей схватил Митяя за руку, выбил бадейку. Бадейка покатилась по пологому холму.

– Ты чего? – спросил Митяй.

– Да ничего! Кто ж с грибами водой борется? Они от воды только растут!

Мокша перевел взгляд на дымящийся холм. Если не считать того места, куда Митяй так неудачно вылил воду, выжженный круг имел ровные границы. Кажется, будто в холм воткнули сосульку, устремленную строго вниз. Мокше вспомнился Каменный Зуб.

Вспыхивали и гасли голубоватые искры. Митяй наклонился и, не боясь обжечься, подставил руку. Мокша ждал, что и от Митяя искра убежит, но искра сама прыгнула Митяю на руку, пробежала по пальцу и замерла на середине ладони. Выглядело это как чудо. Словно волшебное яблочко пробежало по тарелочке.

– Ну что, рассказала о себе? – спросил Фаддей.

Митяй засопел. Потом ответил:

– Этот гриб… не должно его тут быть… Он теперь растет на двушку.

– Как растет на двушку?

– Так и растет. Что ему у нас делать?

– А как же болото? – спросил Гулк. – Там же на пути у него болото?

Послышался плеск. Бадейка наконец добралась до воды, и теперь ручей катил ее по мелкому дну.