Неблагодарные москвичи, прежде клявшие дожди, теперь стали поругивать жару. Зонтики, впрочем, таскались по-прежнему. Истинный москвич всегда недоверчив.

В один из таких дней Мефодий и Дафна шли по Большой Никитской, направляясь от журфака МГУ к бульварам. Смена в «Звездном пельмене» закончилась сорок минут назад. В голове у Мефа еще толкались перебивающие друг друга слова: «Ваш чек! Приятного аппетита! Приходите еще!», а кожа рук пахла дезинфицирующим раствором, которым в «Пельмене» протирают рабочие поверхности кухни.

После той пикировки с директором по подготовке персонала Меф ожидал перевода на мойку холодильников или на парковку, однако о нем словно забыли. То ли у Бруха не находилось времени о нем вспомнить, то ли Даша Пименова действительно приносила ему удачу, как она сама с улыбкой утверждала.

– И как? Приняли тебя? Сдал? – спросила Дафна.

Она знала, что утром перед сменой Мефодий ездил в универ смотреть вывешенные результаты экзаменов. По тому, как Меф неохотно разлепил губы, Даф поняла, что если бы ему было чем похвастать, он сделал бы это еще в «Пельмене».

– Угум. Сдал. Аляску, Финляндию, Польшу и Алеутские острова. Остались штаны и три пуговицы, – проворчал Меф.

– Что, не поступил?

– На дневной баллов не наскреблось, но написал я вроде нормально. Меня внесли в резервный список.

– Это как? – не поняла Даф.

– Ну если кому-то столб упадет на голову и он передумает учиться, меня возьмут.

– А такое бывает?

– Да сколько угодно! Вертолеты, кирпичи, дохлые вороны…

– Я не о том. Кто-нибудь может передумать?

– Ну мало ли… Я бы не передумал, – сказал Меф без особой надежды.

Даф вздохнула. Соблазн, конечно, был большой, но если она ради Мефа прихлопнет кого-то столбом, то чем тогда свет будет отличаться от мрака? Лучше уж тогда идти на платное.

У консерватории они нежданно-негаданно встретили Чимоданова. Петруччо стоял, задрав голову, и внимательно смотрел на памятник великому композитору. Лицо у него было созерцательное. Под наивными детскими глазами залегли голубоватые тени. Волосы торчали как проволока.

Дафна подкралась сзади. Ей захотелось толкнуть Чимоданова под колени. Однако у Петруччо была слишком хорошая реакция. Он обернулся.

– Прикидываешь, сколько динамита надо? – полюбопытствовала Даф. Она склонна была приписывать Чимоданову только определенные мысли.

Петруччо оскорбился, как карточный шулер, которому сказали, что он не сумеет отличить короля от туза:

– Думал: смогу я его оживить. Вообрази: топает такой среди машин. Капитально?

– Капитально, – согласилась Дафна, строго взглянув на Чимоданова.

Тот был уже предупрежден, что всякий, напомнивший Мефу о его прошлой службе мраку, будет немедленно катапультирован с использованием ботинка сорок пятого размера. Такой размер был у Эссиорха.

Меф с любопытством смотрел на Чимоданова. Сообразив, что Мефодий его не узнает, Дафна их познакомила. Чимоданов познакомился с Буслаевым с большим удовольствием и тряс ему руку до тех пор, пока Дафна не наступила Петруччо на большой палец ноги.

В эту секунду из консерваторского кафе, в котором вечерами подвыпившие околомузыкальные фрукты лезут двумя пальцами сбацать на фортепьяно «Мурку», вышли Ната и Мошкин. Ната шагала решительно. Евгеша догонял ее короткими перебежками, пытаясь на ходу завязать шнурок.

– Минеральная вода у них теплая! Теплая же, да? – привычно сомневался он.

Заметив Буслаева, Мошкин радостно подскочил к нему. Евгеша был единственным, кого Меф узнал. Именно Мошкин вытаскивал его из котлована на Большой Дмитровке и сидел у кровати в квартире Эссиорха, когда Меф очнулся. С Вихровой же ему тоже пришлось знакомиться заново.

Ната подошла к знакомству серьезно. Вначале попыталась представиться Ариадной, затем Викторией, после этого нежно потрогала Мефу грудные мышцы острым ногтем, вслух поразившись тому, какие они сильные. И все это время лицо ее прыгало, лоб морщился, а улыбки били сериями по три и четыре, как короткие автоматные очереди.

– Подержи, пожалуйста, моего кота, Ариадна! – мило сказала Даф и сунула в руки Наты Депресняка, которого та терпеть не могла.

Увидев перед собой усатую бандитскую рожу, Ната отпрыгнула назад с таким ужасом, что едва не размазалась по постаменту памятника великому композитору.

Дальше они гуляли уже все вместе, большой компанией.

Виктория, она же Ариадна, охмуряла всех подряд, отыгрываясь за неудачу с Мефом, больно уколовшую ее самолюбие. Потом на нее наехал велосипедист, парень лет двадцати пяти, в бейсболке, надетой козырьком назад. Вскочив, Вихрова и ему тоже грохнула сердце. Правда, тотчас об этом пожалела.

Велосипедист попался приставучий, как дешевая турецкая жвачка, используемая сметливым русским народом для экстренной подклейки разъехавшейся обуви. Буксируя за рога своего железного друга, он тащился сзади, монотонно просил прощения и умолял выйти за него замуж. Даже порывался показать паспорт, мол, у него нет ни штампа о браке, ни детей.

– Накройся медным тазом! Знаешь, почему у тебя детей нет? У такого, как ты, родятся только краснощекие потребители! – отрезала Ната.

Обладатель непроштампованного паспорта зацепился штаниной за педаль, однако накрываться медным тазом не стал, видимо из-за отсутствия при себе таза.

Эту фразу Вихрова спионерила у Улиты. Причем одолжила прочно, без надежды на возврат. В конце концов, Нате она была нужнее. Не Улита разбивала по восемьдесят сердец в день. Ее трудовые нормы были куда скромнее.

От велосипедиста избавились, пройдя сквозную торговую галерею, куда с железными друзьями не пускали.

Чимоданов и Мошкин надумали забредать по дороге в магазины и притворяться даунами. Чимоданов в роли дауна был убедительнее Станиславского. Он бродил, за ногу волоча за собой Зудуку, который бумкался головой о пороги и ступеньки, как классический Винни Пух.

Его все жалели, а в одной продуктовой палатке даже бесплатно дали шоколадку, на которую он, жалобно блея, показывал пальцем. Мошкину же убедительности не хватило. Или, может, он просто не туда сунулся. Из ювелирной лавки его вывели за ухо.

Охранник был сухонький и воинственно-сердитый старичок, которого легко было представить в роли мужа Мамзелькиной. Только у Аиды Плаховны была коса, у старичка – смешная сбруя из дубинки, газового баллончика и открытой кобуры, в которой вместо пистолета торчала рация.

Спасая Мошкина, Дафна подошла к охраннику и стала на него смотреть.

– Девушка, чего вы на меня уставились? Я что, красивый? – с досадой спросил охранник.

– Да. Очень красивый. У вас добрые глаза, – сказала Дафна без иронии.

Старичок что-то растерянно пробурчал. Раздражение из него уже выветрилось. Отпустив ухо Евгеши, он вытер пальцы о рукав, повернулся и вновь скрылся в магазине.

– А пальцы-то зачем вытирать? – спросил Мошкин с обидой.

– Чтобы самовоспламенения серы не было! – пояснил Чимоданов.

Он так ржал, что от хохота осел на тротуар. Смирный Евгеша внезапно вспыхнул.

– Ты мне не друг! – сказал он решительно.

Утвердительная интонация в собственном голосе так изумила Мошкина, что он даже моргнул.

– Как это не друг? – озадачился Чимоданов. – А ты мне, выходит, друг?

– Я тебе друг! – заверил его Евгеша.

– Как такое может быть? – не врубился Петруччо.

Оскорбленный Мошкин промчался вперед, и вместо него объяснила Даф.

– А я понимаю так. Вот скажи: корова человеку друг? – спросила она.

– Ну, – согласился Чимоданов.

– А человек корове друг или не друг? Только откровенно?

Петруччо шмыгнул носом, раздвигая сухие губы в широченной улыбке. Между верхними зубами у него были здоровенные щели. Нижние, напротив, наползали друг на друга, точно льдины в ледоход.

– Заметь, что не я первый сравнил Мошкина с коровой! – заявил он, очень смутив этим Дафну.

Нату необычные зубы Чимоданова внезапно очень заинтересовали и, когда Петруччо наехал на нее минут пять спустя, она, огрызаясь, спросила, когда он чистил их в последний раз.

– Лучше спроси, когда я почищу их в первый раз! И вообще: налет на зубах защищает их от порчи! – без тени обиды парировал Чимоданов.

Ната огорчилась. Всегда обидно, когда хочешь сказать гадость, а на тебя не обращают внимания. Все равно что долго прятать за пазухой пригоршню грязи, самому перепачкаться, а потом промахнуться, бросая с двух шагов.

– Превратить свои недостатки в принцип – это сильно. Я тебя люто ненавижу, Чимоданов! Ты злобный пигмей! Непрошибаемое животное! – прошипела она.

Злобный пигмей самодовольно хихикнул.

– Кажется, сегодня день разборки чемоданов! – неосторожно пошутила Даф.

Петруччо гневно выпрямился и высоко, как римский диктатор, вскинул подбородок.

– Подчеркиваю в первый и в последний раз! Про чемоданы в моем присутствии… – начал он.

– «…прошу не заикаться!» – одновременно закончили Мошкин и Ната.

Чимоданов хотел что-то возразить, но внезапно застыл и, повернувшись, проводил кого-то взглядом.

– Опа! Какая девушка хорошая! – сказал он.

Все изумленно повернулись, чтобы посмотреть на хорошую девушку Чимоданова. За восемнадцать лет жизни это был первый случай, когда Петруччо отозвался о девушке без цинизма.

Оказалась, что девушка Чимоданову понравилась такая же, как и он. Небольшого роста, крепкая, на быстрых решительных ногах с сильной голенью. Такие девушки шагают так упруго, что, кажется, после каждого шага их подкидывает.

– Чимоданов начинает интересоваться противоположным полом! Невероятно! Не иначе как наступил сезон цветения пеньков и парковых лавок! – заявила Ната.

В ее голосе звучала легкая досада, проявлявшаяся у Вихровой всякий раз, когда кто-то смел интересоваться не ею, а кем-либо другим.

– Хочу познакомиться! – сказал Чимоданов Мефу.

Буслаев не возражал.

– Знакомься!

– Ага, знакомься! Ща! Давай ты сдернешь у нее мобилку, а я тебя настигну и сломаю тебе шею! – предложил Чимоданов.

Буслаев отказался. Мошкин тоже не горел желанием. Он так долго переспрашивал: «Кто? Я?», что девушка ушла и вместе с собой унесла целый виток несвершившейся судьбы.

– Сволочи вы! Мобилку сдернуть не могли! Теперь вот попросите меня о чем-нибудь! – угрюмо сказал Чимоданов и молчал целых три минуты, изредка замахиваясь, чтобы хлестнуть себя по спине Зудукой.

Ната все не могла успокоиться. Влюбленный Чимоданов не давал покоя ее воображению.

– У меня есть отличная подруга! Футболистка! А ноги какие! Ты таких и не видел! Страуса запинает в восемь секунд, – дразнила она.

– Познакомь! – сразу клюнул Чимоданов.

– Даже и не подумаю! – отказалась Ната.

– Почему?

– У меня принцип такой. Никогда не знакомить своих друзей между собой. Особенно мальчиков и девочек. Это хуже, чем оказаться между вагонами во время сцепки. Куда ни дернешься – все равно придавит и кругом окажешься виноват, – заявила Вихрова.

Петруччо постучал пальцем по лбу.

– Подчеркиваю! Фактор Ж! – категорично произнес он.

Фактор Ж означал у него «фактор женщина», и этим все было сказано.

Они прошли по Никитской и свернули к Новому Арбату. Через дорогу от них каменел высокий бульвар с новыми скамейками.

Здесь к Чимоданову подошли два стареньких японца, которым на двоих было лет сто семьдесят, протянули ему фотоаппарат и знаками попросили их снять. Петруччо старательно щелкнул, держа Зудуку в зубах, а затем преспокойно сунул фотоаппарат в карман и застегнул «молнию». Дождавшись, пока с вежливых японских лиц сметет дежурные улыбки, он расстегнул «молнию» и вернул им фотоаппарат. Старички вновь заулыбались, часто кивая и быстро пятясь.

– Перегрелся? – спросил Меф.

– Обожаю производить мерзкое впечатление! – самодовольно сообщил Чимоданов. – И вообще, откуда они знают: может, я всемирно известный фотограф, и эта камера – мой авторский гонорар?

Даф хмыкнула. Некогда Петруччо выбрал себе амплуа нравственного уродца и теперь изо всех сил его поддерживал. Поначалу это было нечто вроде: «Я знаю, что я смешной урод, но я буду уродом, потому что мне нравится быть уродом!» Да и получалось неважно, но мало-помалу привычка прорастала и преобразовывала натуру.

Пользуясь тем, что внимание Дафны отвлечено на Чимоданова, Мефодий взял ее за руку. Ладонь Даф чуть дрогнула, но осталась у него в плену. Даже на миг дружелюбно сжалась. Ната зорко покосилась на руку Мефа. Такие детали никогда не ускользали от ее быстрых глазок.

– Что за хватательный рефлекс? В каждом парне дремлет младенец? «Мамочка, возьми меня за ручку!» – поинтересовалась она.

– При чем тут это? Может, я дорогу боюсь один переходить! – спокойно пояснил Меф.

– Какое совпадение! Я тоже! – умилилась Вихрова. – Эй, Пименова Дарья Батьковна, дайте мне тоже ручку!

– Давай я тебя возьму! – предложил Чимоданов, только что закончивший ковырять в носу.

– Ага, щас! Ты меня под машину попадешь! – отказалась Вихрова.

– А я? – предложил Евгеша.

– Ой, только не ты! – взмолилась Ната. – Все, кто угодно, только не Мошкин! Ты будущий мамик!

– Что за мамик?

– Худшая разновидность папика, – отрубила Вихрова и хладнокровно перешла одна, наплевав на запрещающий сигнал светофора.

Ната о чем-то размышляла, с кошачьей ловкостью идя по бровке, бок о бок с проносящимися машинами.

– Интересная тема для нездоровых фантазий! – внезапно заговорила она. – На необитаемый остров поселили группу маленьких детей. У них есть пища, дом, компьютерные программы, которые учат читать, книги – короче, все, что нужно. Но одна оговорка: ни в одной из их книг нет слова ЛЮБОВЬ и вообще ничего о любви. Смогут они когда-нибудь любить? Я имею в виду чувство.

Даф покосилась на Нату с удивлением. Вихрова всегда казалась ей нравственно и содержательно примитивной, как мелодия о чижике-пыжике, а тут вдруг такая мысль. Вот уж правду говорят: человек всегда шире любого твоего суждения о нем.

Чимоданов хмыкнул.

– А пока они маленькие были, почему они не передохли? Кто этих детей обслуживал? – уточнил он.

– Отвали! Какая разница кто?! Роботы! – огрызнулась Ната. – Так что: смогут или нет?

– Не-а, куда там, – усомнился Петруччо. – Как чаек камнями подбивать, может, и сообразят, а насчет прочего вряд ли.

– А я думаю, смогут. Даже скорее, чем остальные, – уверенно ответила Даф.

– Почему? – озадачилась Ната.

– Потому что остальной мир знает слово «любовь» в его дежурном виде, короче говоря, ест то, чем кормят в фильмах, а что ему соответствует – само наполнение понятия, всю его глубину – постепенно забывает. Остался один скелет слова, внутри же все выгнило. Там же на острове, возможно, не будет самого слова, но возникнет главное – его внутреннее наполнение.

– И откуда оно там возьмется? – усомнилась Вихрова.

– Само появится, – заверила ее Даф. – Из сочувствия, сострадания, жалости, заботы. Если они будут, то любовь не сможет не появиться. Если есть зажженная спичка и облитые бензином дрова – костер возникнет сам собой.

Ната выслушала ее недоверчиво.

– Я такой любви не хочу! Какая-то она каличная, – заявила он.

– А какой ты хочешь? Чтобы табуретки летали? – уточнила Даф.

Ната расцвела.

– Ага. Самое то!

– Распространенное детское желание. Правда, в большинстве случаев оно сохраняется до первой табуретки, которая попадает тебе в нос, – согласилась Даф.

– Не факт. У некоторых дольше, – сказал Меф, думая о матери.

Они шли по Новому Арбату, когда их обогнал щеголеватый человек с пятном кетчупа на заднем кармане светлых брюк. Он шел, пританцовывая, и так вихлял бедрами, что ухитрялся цеплять тазом всех проходивших мимо. Каждого задетого он хватал за запястье и, заглядывая ему в глаза, извинялся. Заметив на газоне невзрачный цветок, мужчина подскакивал от восторга, с воплями подбегал к нему на четвереньках и обязательно нюхал. В какой-то момент у него из кармана выпала скомканная сторублевка и точно специально была поднесена ветром к ногам Евгеши.

– Эй, вы уронили! – крикнул добрый Мошкин.

Даф попыталась лягнуть его ногой, но было поздно. Человек с пятном кетчупа обернулся. Это был суккуб Хнык. Его простроченное лицо сияло.

– Нюня моя! Кого я вижу! Евгешечка, Дафочка, Мефочка! А я-то иду и думаю: «Что за симпампули?» Как тесен мир! Как же я рад, нюня моя! – засюсюкал он и, облизав губы, бросился целоваться.

Дафна притормозила его фразой: «Спасибо! Не надо!» Ненавистное суккубу слово было подобно двойному останавливающему выстрелу в бронежилет. Хнык отскочил, с трудом переделав злобную гримасу в дружелюбную улыбочку.

– А я тута вот тружусь, дорогули мои! – сказал он. – Кстати, слыхали новость? Контору-то нам новую отгрохали. Блеск и чистота! Десять приемных окон! Работает круглосуточно, не то, что раньше. Никаких неприемных дней, перерывов. И хочешь порой в очереди потолкаться – ан нет ее! Товар сдал, регистрацию шлепнули – и иди дальше вкалывай!

Лепеча, Хнык не забывал переводить глазки с одного собеседника на другого. Глазки у него были цепкие, засасывающие, как пылесосы, и совсем не вязались с добреньким и расхлябанным голоском неостановимого болтуна.

– Вы-то как сами? Как жизнь?

– Прекрасно! – ответила за всех Даф. С ее точки зрения, все подробности для Хныка были лишними.

– Ну у вас-то в эмпиреях все всегда прекрасно!.. – ехидно сказал Хнык. – А как Арей поживает?

– Понятия не имеем, – сказал Чимоданов.

Это было правдой. Все они не видели Арея уже два с половиной месяца, с того дня, как он отдал карту Варваре. Где он теперь и что с ним – загадка. Лишь мельком они слышали от Эссиорха, что за голову мечника Лигул назначил награду.

В разговоре Хнык то и дело вопросительно поглядывал на Мефа, точно принюхивался к нему. Даф присела на корточки и, открыв рюкзак, неназойливо продемонстрировала Хныку флейту. Хныкус Визглярий Истерикус Третий, неглупый, как все суккубы, правильно понял намек и прикрыл словесную лавочку на вербальный засов.

– А что за контора? – спросил Меф.