Глава 4
Пиковый валет и червонный валет

Здоровье до того перевешивает все остальные блага жизни, что поистине здоровый нищий счастливее больного короля.

А. Шопенгауэр

Матвей бродил по Сокольникам, сунув руки в карманы и пыля подошвами по сухой земле. Изредка он поднимал шишку и швырял ее в заросли с такой силой, что сводило плечо. Он с удовольствием подрался бы с кем-нибудь, но попадались только мамаши с колясками, у которых на лицах одно опекающее и замкнутое в себе родительство.

Наконец мамаши с колясками и убегающие от инфаркта пенсионеры в тренировочных костюмах закончились, и навстречу пробежала высокая и довольно симпатичная девушка. Каштановая коса раскачивалась в такт бегу, и самый ее кончик подпрыгивал, как кошачий хвост, когда кошка на кого-то сердита. В сторону Багрова она даже не посмотрела, хотя пробежала совсем близко, едва не задев его плечом. Матвей ощутил мгновенную досаду. Пусть она ему не нужна, пусть у него есть Ирка, но почему не посмотрела? И ведь не притворялась. Абсолютно равнодушно, безо всякой позы пробежала мимо, как если бы он был деревом или дорожным знаком. Матвея для нее не существовало. И долго он еще носил в себе эту досаду. Он что, такой ноль? Человеку очень больно признать, что он кому-то не нужен или неинтересен.

Матвей поднял с земли еще одну шишку и, наложив на нее заклятье, отправил за девушкой, чтобы в конце аллеи шишка хлопнула ее по затылку. Ничего, не оглушит, просто элемент педагогики.

Весь август он находился в хаосе мыслей и поступков и не мог оттуда выбраться. Багров маялся и не понимал сам себя. Он молод, здоров, красив, за ним не бегает военкомат, у него есть крыша над головой, несколько неплохих клинков и без остатка любящая Ирка. Почему же нет ощущения счастья – легкого и непрерывного? Что грызет его? Раньше Матвей говорил себе: я не могу быть счастливым, потому что мне нужен определенный набор вещей – материальных и нематериальных. Свобода от вечного контроля старших валькирий, живые ноги Ирки, куча свободного от мелочных забот времени, которое он будет тратить на самосовершенствование. И вот теперь все это есть, а счастья все равно нет. Он глотает удовольствия жадно, как воду, но жажда не утоляется, а становится острее, неуемнее. Он требует от Ирки всегда быть радостной и новой, настаивает на каких-то эмоциях, злится, когда что-то не так, встревает в авантюры. И свет ему недостаточно светлый, и мрак недостаточно мрачный, и птички, когда пролетают, неправильно машут крыльями!

Видимо, тот, кто счастлив, счастлив вопреки всему. А кто несчастлив, тот тоже несчастлив вопреки всему. Подари ему хоть личное солнце вместо ночника, гарем турецкого султана для хорового пения и картину Леонардо как подставку для чайника.

Матвей начинал разные дела и терял к ним интерес: резал по дереву и забросил, выращивал в ведре помидоры и расстрелял их из духового пистолета, купил, по примеру Эссиорха, убитый мотоцикл, снял с него карбюратор, затеялся перебирать двигатель – теперь все детали валялись по углам. Багров ощущал, что ему не хватает чего-то главного, что присутствовало в Буслаеве, которого он терпеть не мог – бульдожьего упорства и способности не отвлекаться от однажды выбранного.

Он свернул на перпендикулярную аллею, затем еще на одну и, незаметно для себя замкнув квадрат, вновь оказался там, где оставил Ирку и Мефа. Девушки уже не было, а Меф шел навстречу, прутиком сшибая желтые листья.

Испытав внезапное раздражение, которое хорошо знавшая его Ирка называла «жаждой неприятностей», Багров поднял с земли шишку и бросил ее в Мефа. Она летела точно и прямо и должна была попасть в грудь.

Но нет – Мефодий гибко, как кот, изогнулся и поймал ее.

– Самоутверждаемся? – поинтересовался он с тем внешне приветливым, но скрыто дразнящим выражением, которое всегда выводило из себя тех, кто терпеть его не мог.

– Не лезь к Ирке, – мрачно предупредил Багров.

Мефодий прищурился.

– Повтори, пожалуйста, для другого уха! У меня правое полушарие плохо воспринимает бредовую информацию, – попросил он.

– Не лезь к Ирке! Держись от нее подальше! Что-то ты сюда зачастил!

Мефодий хотел было сказать, что сегодня в Сокольники он попал случайно, но признать это – означало уступить.

– Слушай, Багров! А ведь ты не ревнуешь! – сказал он.

– Что ты несешь?

– Ну, не так ревнуешь, как ревнуют откровенные идиоты. Ты прекрасно знаешь, что за Иркой я не ухаживаю. Да и ухаживал бы – без толку. Она однолюб. Короче, ты хочешь держать ее под колпаком, чтобы вдох и выдох могла сделать только с твоего разрешения. Чтобы и мысли у нее были твои, и чувства твои, и повиновение, как у Бобика. Ты для этого и внимательным согласен быть, и заботливым, но только чтобы она из-под колпака не вылезла. Зуб даю, когда она говорит по телефону, ты стоишь рядом и вежливо слушаешь, а потом обязательно спрашиваешь: «Кто звонил?» и «Чего ему надо?».

Самое невыносимое, что тот попал в точку. Багров ощутил, что заводится. Он знал это состояние: во рту появлялся железистый привкус, дыхание становилось глубоким, выдох шел через нос. Вселенная сжималась до одного чувства – ненависти.

– Лучше б ты не давал зуб! – дрожа голосом, ответил он и, не поднимая глаз, чтобы не выдать своего намерения, выбросил ему в подбородок кулак. Буслаев ушел от удара, как мангуст.

– Не надоело? Смотри! Рассержусь – отшлепаю, – спокойно предупредил он.

Белый от ярости, Матвей продолжал наносить удары. Меф уходил, разрывая дистанцию. Отводя ладонью прямой удар Багрова, он чуть замешкался, и противник царапнул его по ладони длинным ногтем мизинца.

По коже Мефа пробежал холод. Секунду или две Буслаев не придавал происходившему значения, считая, что это простая царапина, но холод расширялся, уходил вглубь, полз по жилам вверх. Вскоре он добрался до локтя. Рука повисла как плеть, только пальцы слабо вздрагивали. Постепенно холод достиг плеча и через ключицу перекинулся на другое плечо. Буслаев почувствовал, как немеет и левый бицепс.

– Чертов некромаг, – прохрипел он.

– Ученик волхва, – щепетильно поправил Багров. – Мировуд называл тот фокус «мертвая волна»!

Мефодий попытался резко атаковать его ногами, но, не принимая боя, Матвей отходил, давая «мертвой волне» время добраться по позвоночнику до ног. На губах у него была вежливая улыбочка, глаза скользили по телу Мефа, с удивительной безошибочностью сопровождая ощущение парализующего холода.

– Ну что, признаешь, что проиграл? Поклянись, что не будешь соваться к Ирке – и я тебя отпущу!

К тому времени Буслаев уже стоял на одной ноге, с усилием пытаясь сохранить равновесие. Тело было чужое, свинцовое. Даже веки удерживал еле-еле. Он не отказался бы вставить в них спички, так сильно клонило в сон.

– Клянешься или нет? Давай скорее, а то сейчас язык онемеет, – поторопил Багров.

Меф слабо зашевелил губами. Решив, что он что-то говорит, но только очень тихо, Матвей неосторожно приблизился. Мефодий, несколько преувеличивший свою беспомощность, отчаянно оттолкнулся единственной служившей ему ногой и, бросив тело вперед, сильно боднул Матвея головой в лицо.

Они упали, один на другого. Потом Меф кое-как ухитрился перекатиться на бок. Он лежал на траве, недоверчиво обнаруживая, что уже может шевелить пальцами рук. Спустя несколько секунд «отмерз» и позвоночник. Похоже, «мертвая волна» действовала только при визуальном контакте.

Ощущая пружинистую колкость хвои, он уперся ладонями и с трудом поднялся. Его пошатывало, но тело повиновалось. Багров стоял на коленях, двумя руками закрывая лицо, и раскачивался.

– Больной! Ты мне нос сломал! – промычал он, ощупывая пальцами переносицу.

– Я не хотел. Куда попал – туда попал, – буркнул Меф.

Матвей наконец оторвал ладони от лица. Буслаев увидел, что нос у него не столько сломан, сколько смещен на одну сторону. Скула, куда пришелся основной удар, быстро опухала. Не прошло и минуты, а глаз уже едва открывался.

– Ты ученик волхва! Вы же заращиваете переломы! – подсказал Меф.

Тот сквозь зубы ответил, что череп не рука. Ошибиться нельзя ни разу. И к тому же он смутно помнит, как там все устроено.

– К Гелате? – предложил Буслаев.

Матвей мотнул головой и, внезапно потеряв равновесие, невольно ухватился за плечо Мефа.

– Ого… Да тут, похоже, сотрясение мозга! Точно к Гелате не хочешь? Ну потопали тогда сдаваться медикам!

Буслаев вздохнул и, подхватив незадачливого некромага под локоть, потащил его к забору. К тому времени, как они добрались до микроавтобуса, правый глаз уже совсем не открывался. Машину Матвей вел чуть ли не на ощупь. К счастью, до больницы было недалеко. Ворота преграждал шлагбаум, который поднимали только для «Скорой помощи». Припарковаться удалось не скоро, потому что все стоянки были забиты.

Забор казался бесконечным. Багров едва тащился, держась рукой за голову.

– Давай срежем! – предложил Буслаев.

– Да пошел ты! Где?

– Да тут подсказка! – Меф кивнул на объявление «Через морг не ходить!», красовавшееся на железной двери одноэтажного кирпичного здания.

Подсказка сработала. Пройдя через ритуальный зал морга, где толстый парень в кожаном фартуке меланхолично поливал из чайника веерную пальму, они хитро миновали проходную и оказались на территории больницы, всего в полусотне шагов от главного здания.

В больницу можно было проникнуть через служебную дверь, защищенную кодовым замком. Замка Меф коснулся одновременно с Багровым. Тот вспыхнул и начал плакать расплавленным металлом, но внезапно застыл и покрылся толстым, в ноготь, слоем льда.

– Ты чокнутый… смотри, приварилось все! Ауч! – Багров плечом толкнул дверь и, застонав, схватился за голову.

– Кто же знал, что и ты с магией полезешь! Отойди! – Меф отодвинул его и открыл дверь.

С лестницы пахло супом. На площадке между первым и вторым этажами, застенчиво выпуская дым в трещину в стекле, курили трое язвенников. Рядом с громоздкой, похожей на стартовую ступень ракеты, плевательницей сидела белая кошка с черной головой. Со стороны казалось, что она в маске.

Травмпункт обнаружился между рентгеном и регистратурой. Рядом на банкетке помещались двое молодых гаишников. Один вертел в руках логическую игру из множества проволочек. Другой мучительно шевелил пальцами и умоляюще повторял: «Коль, а Коль! Дай, а?»

– Сиди! – треснутым баском отвечал его коллега.

– Ну дай! Ты все неправильно делаешь!

– Сиди! – повторял Коля, ничуть не смущаясь, что его приятель и так сидел без всяких указаний.

Мефу важно было понять, сколько народу в очереди.

– Вы потерпевшие? – спросил он, аккуратно усаживая Багрова на банкетку.

– Ты кому это сказал? – обиделся гаишник с игрой.

– Не надо, Коль! Пострадавшая в кабинете, – миролюбиво объяснил напарник.

Как выяснилось, гаишники сопровождали женщину, сбитую на пешеходном переходе всадником, который с треснутой ключицей уже дважды выглядывал из перевязочной и что-то порывался объяснять.

– У меня там лошадь плохо привязана! Удерет!

– Лежи! – говорил ему гаишник Коля.

– Нервная она! Да и об тетку ушиблась!

– Все нервные. Все ушиблись. Лежи!

– Коль, игру дай! – стонал другой гаишник.

– Лежи! Тьфу! Сиди! А ты лежи!

Выходила медсестра и уводила парня лежать.

Меф стал поднимать Матвея, но услышал плаксивые звуки скрипящего колеса. Два санитара бодро толкали каталку, на которой лежал плотный мужчина, лет сорока пяти, в дорогом светлом костюме. Правая брючина у него была основательно изодрана и изжевана. Мужчина смотрел в потолок и ответственно дышал через нос. Вихляя колесами, тележка въехала в дверь.

Почти сразу из травмпункта стали доноситься громкие голоса.

– Йогурты «Жирафыч» ели? Это мои! Я Чухвостин! У машины спустило колесо, я вышел, а тут собачья свадьба! Немедленно переведите меня в ЦКБ!

– Да вам и здесь помогут. Подумаешь, собачий укус, – успокаивающе отозвался кто-то.

– «Подумаешь?!» А если она бешеная? – взревел первый голос.

– Вы же сами сказали «собачья свадьба»? Думаете, взбесившаяся псина решила напоследок жениться?

– Очень смешно! Со здоровьем не шутят! Все отдам за здоровье! Вы слышите? Все!

– Вот и замечательно! Вам сделают укол. Если потребуется, госпитализируют! Расстегивайте ремень! Оля, как обычно! Следующий!

Когда Буслаев провел Багрова в кабинет, покусанного «Жирафыча» было уже не видно. Его отволокли за ширму, где тот звенел ремнем, стонал, называл медсестру садисткой и отправлял ее доучиваться в ветеринарное училище.

Хирург оказался веселый, рыжий, подмигивающий. Усадив пострадавшего на стул, он деловито и бережно ощупал пальцами ушиб.

– Так… смещение… гематома… тошнит? Голова кружится? Ясно! При каких обстоятельствах была получена травма?

– А это еще зачем? – подозрительно спросил Матвей.

– Подсудное дело. Если авария, нападение или драка – снимут показания. Так кто тебя?

Багров мстительно покосился на Мефа. Тот внимательно разглядывал люстру, делая вид, что ему все равно.

– Об стул ударился, – ответил тот после паузы.

Хирург присвистнул.

– Хорошенький стул! Эдак наискось, со смещением. Так что, пишем стул?

– Стул! – упрямо повторил Багров.

Веселый хирург вздохнул, вопросительно посмотрел на сопровождающего и большим пальцем энергично поскреб лоб.

– Топайте на рентген. Надо убедиться, не треснула ли черепушка.

Выходя в коридор, Буслаев слышал, как хирург сказал медсестре:

– Ишь ты, стул им… Оля, пиши: «Поскользнулся в ванной на мокром кафеле»! Написала? Задачка на засыпку! С балкона пятого этажа летит старушка весом в шестьдесят килограммов. Ты проходишь мимо. Надо ли ее ловить или лучше отбежать в сторону?

Меф протянул Матвееву руку.

– Спасибо, – шепнул он.

Тот задумчиво посмотрел на его ладонь, как на что-то не совсем понятное. Потом пожал Мефодию руку.

– Смотри только Ирке не говори! – предупредил он.

Тяжелая металлическая дверь закрылась за ним.

Трещины не оказалось, но голова неожиданно закружилась так сильно, что, выходя из рентгена, он не сообразил, куда идти, и грудью опрокинул защитный экран. Хотя Матвей твердил, что это ерунда, и кидался поднимать экран, медики засуетились, забегали и на лифте подняли его в отделение. Знакомая ржавая каталка скрипела и ныла, жалуясь на жизнь уже под Багровым.

Где-то рядом мелькало участливо-виноватое лицо Мефа, лезшего с какими-то вопросами, но в отделение того не пустили и велели приходить завтра. Матвей смотрел на Буслаева отрешенно. Ему было все равно.

Багров лежал на спине. В палате было жарко. Бившее в окно солнце нагревало линолеум и резало единственный незакрывшийся глаз. Он набросил на лицо полотенце, выключил телефон и заставил себя заснуть.

Он не знал, сколько проспал, и понятия не имел, что заставило его проснуться. Матвей осторожно повернул голову, заставив полотенце провиснуть, и увидел короткий хирургический халат. Неизвестный стоял спиной, не обращая на него внимания. Из зеленых, входивших в хирургическую форму, брючек подозрительно торчали босые пятки, оставлявшие на светлом линолеуме странные следы. Матвей, которому совершенно, прямо-таки абсолютно, не нравились эти пятки, хотел привстать, но голова закружилась, и его откинуло на подушку. Он ощутил слабость, да такую, словно на него навалили огромный мешок с мукой. Мог только смотреть, дышать и, пожалуй, все.

С усилием отлепляя ноги от нагревшегося пола, неизвестный направился к соседней кровати. Когда Матвей засыпал, кровать была пустой, а теперь там помещался тот самый укушенный директор, вполне румяный и даже уткнувшийся в газетку.

Зеленый халат настойчиво кашлянул, и газетка обреченно провисла, как лишившийся ветра парус.

– Да? – вопросительно отозвался йогурт «Жирафыч».

– Не «да», а доктор медицинских наук, профессор Хламович! Вы тут с собачкой кусались? – строго одернул его зеленый халат.

– Да, я, но… – пугливо начал укушенный.

Профессор нетерпеливо дрыгнул ножкой.

– Нокать будете дома! А пока поднимите маечку, сахарный вы мой!

Тот покорно задрал майку, обнажив живот, похожий на сдобную булку. Хламович наклонился, некоторое время неодобрительно изучал пупок, затем отступил и неожиданно ткнул директора согнутым пальцем в солнечное сплетение.

– Ай! – вскрикнул «йогурт».

– Це-це-це! – строго сказал профессор и пальцем ткнул его в печень.

– Ай!

Зеленый халат помрачнел.

– Что, и тут болит? А тут? – спросил он, щипая директора за шею у адамова яблока.

Пациент тихо охнул. Профессор сурово сложил руки на груди и велел тому опустить майку.

– Все плохо, да? – простонал директор, ослабевшими руками дергая майку.

– Почему же сразу плохо? – удивился Хламович. – Что за гнилой пессимизм? Современная медицина творит, как говорится, чудеса! Кстати, вы помните телефоны близких родственников?

Лицо «йогурта» посинело.

– З-зачем?

– Да ни за чем, дорогой вы мой и бесценный! Просто, знаете ли, на всякий случай! У такого хорошего человека и родственники, как говорится, хорошие, славные люди!

– Профессор! Умоляю: скажите правду!

– Це-це-це… Переведем вас в другое отделение, сделаем кое-какие анализы!

– Профессор! Я настаиваю! Я способен ее выдержать!

– Це-це-це… Случай, будем говорить, неоднозначный. Заражение слюной, скажем так, собаки. Инфекция стремительно распространяется по всему, не побоюсь этого слова, организму.

Пациент захрипел.

– Это конец! Да, доктор?

– Я этого не говорил. Вы сами себе все сказали! Вы меня понимаете?

Укушенный комкал простыню, пытаясь дотянуться до профессорского рукава.

– Любые деньги! Не можем же мы просто так сидеть и смотреть! Что вы предлагаете?

– Це-це-це… А что вы, будем говорить, предлагаете? – склонив головку набок, быстро спросил Хламович.

В глазах пациента засветилась надежда.

– Ничего не пожалею! Пусть меня переведут в ЦКБ! Отправят за границу!

– Перевод – штука, не побоюсь этого слова, хорошая! Но в запасе у вас час, максимум два… Потом лимфоузлы, будем говорить, пропоют отходную… Це-це-це…

В глубокой задумчивости профессор погрузил пальцы в карман халата, порылся там и извлек круглую желтую таблеточку. Подержал в руках, вздохнул и снова упрятал в карман.

– Нет, – сказал он. – Нет, ничего не могу.

– Что это было, профессор? – крикнул «йогурт».

– Что? Где? – удивилось светило медицины, показывая пустую руку.

– Но я же видел! Вы достали таблетку и сразу ее спрятали!

– Неужели? Что-то не припомню!

Губы у больного запрыгали. Несколько секунд казалось, что он сейчас заплачет, но вместо этого заговорил быстрым, захлебывающимся голосом.