00.91

Приговорённым к казни полагается шикарный обед. Но то ли сказывалась спешка банкира, чтобы никто из подданных не узнал о работающих холодильниках, то ли считалось, что Арнольд уже получил своё в виде жаркого и картошки, но еды ему не предлагали. Только палач подошёл к решётке камеры и сказал сильным басом под стать своему крупному и мускулистому телу:

– Приготовь последнее слово. И да, наисветлейший сказал, чтобы ты упомянул лишь о пятидесяти двух слитках золота, что пытался украсть, и более ни о чём, а то и лёгкой смерти не получишь.

– Но я понятия не имею ни о каком золоте!

– Меня не касается, я должен лишь предупредить.

И Арнольд вновь остался в одиночестве. Казнь должна была состояться сегодня же. Невероятная спешка и в этом случае подчёркивала, что хозяину замка нужно избавиться от бывшего лучшего электрострелка как можно быстрее. Чтобы он унёс в могилу все секреты, о которых узнал.

«Странно, – думал мужчина, – наверняка, в этом замке многие знают о работающих холодильниках. К примеру, та же служанка, которая приносила мне холодный сок. Однако их никто не собирается казнить. Ясно, что это особо приближённые слуги, и барон просто уверен, что они будут молчать. Почему тогда он не предложил мне сохранять молчание, а решил сразу казнить?» Однозначный и логичный ответ никак не приходил в голову. Казалось, что-то важное ускользает от его внимания.

А между тем за стенами каземата вовсю готовились к казни. Честно говоря, все это напоминало средневековье – деревянный помост, на котором осужденному отрубят голову, возвышение для зачитывающего приговор, скамьи для знати – да, казнь тут тоже считалась интересным зрелищем.

Слухи разносились быстрее, чем электричество разносится по проводам. Едва одному из прислуги стоило увидеть все эти приготовления, как на площадь перед главным зданием начал стекаться народ. В основном прислуга банкира, немногие случайные зеваки и челядь гостивших тут важных персон. Предчувствие зрелища подогревало кровь не хуже браги или дистиллята. Пока ещё толпа хранила молчание, но где-то в глубине её гомоном назревал крик предвкушения, который должен был подчеркнуть момент апофеоза действия. Но это будет ещё не сейчас. Чуть позже. Словно напитываясь предчувствиями, гомон вибрировал, как пчелиный улей, усиливаясь волнами и спадая до почти неслышимого человеческим ухом. Этакая трансформаторная будка перед запуском нового сверхмощного генератора.

За Арнольдом пришёл палач.

– Мне нужно тебя заковать в кандалы? – спросил он. – Или ты хочешь уйти достойно, без выкрутасов?

– Достойно, – ответил бывший электрострелок.

– Хорошо. Но если что, ты на мушке, помни об этом.

– Я знаком с правилами казни, – мужчина поднялся с нар. Рубашку он снял, и сейчас было хорошо видно, как на словно высеченном из камня гениальным скульптором торсе перекатывались мышцы. – Я готов.

– Ты подготовил последнее слово? – палач отрешённо смотрел куда-то за Арнольда.

– Да… то есть…

– Ты помнишь? Кража золота, и никаких иных прегрешений.

– Да, помню.

– Тогда идём.

Когда мужчина показался в дверях каземата в сопровождении охраны и исполнителя приговоров, гомон в толпе возрос, словно на трансформатор подали большее напряжение.

– Мерзавец! – выплеснулось из нутра людской толчеи одиноким вскриком.

Арнольд сам взошёл на приготовленный помост и посмотрел открытым, непонимающим взглядом на барона Красного Щита, стоящего напротив. Тот отвёл глаза.

По правую руку от банкира стоял сам шериф города. В руках, подрагивавших от нервного напряжения, он сжимал стандартный свиток приговора, перевязанный красной лентой и заплавленный сургучом. «Мы добились колоссального прорыва в технологиях за последние тысячелетия, – думал Арнольд, разглядывая свиток в руках у шерифа, – а до сих пор используем сургуч для приговоров и секиры для казни. Странно это.»

Наисветлейший барон Зигмунд знал, почему отводит глаза под взглядом героя. Понимал он и дрожание рук шерифа со стиснутым в них наспех состряпанным свитком приговора. Это происходило не только и не столько из-за вчерашних возлияний свежайшим электроэлем, сколько из-за того, что не хотелось вот так избавляться от одного из сильнейших и славнейших рыцарей современности. Банкиру этого тоже чертовски не хотелось, но что было делать?

Ему вновь и вновь вспоминалась давешняя беседа с шерифом в присутствии палача. Они сидели в зале и выпивали.

– Нам придётся казнить его, – словно решившись, сказал Зигмунд.

– Но, помилуйте, барон, – по лицу шерифа прошла рябь внутреннего отторжения подобных мыслей, – ведь это лучший из лучших! И он сможет нам сильно облегчить жизнь в эти смутные времена.

– Я знаю это, иначе не пригласил бы его к себе, – ответил наисветлейший. – Мне, как и Вам, ужасно обидно, что приходится жертвовать столь полезной и выдающейся личностью.

– Неужели ничего нельзя придумать? Промыть ему мозги?

– Нет, – лишь нервно подрагивающий глаз выдавал внутренние борения Зигмунда. – Этот человек устроен не так, как мы с Вами. Он слишком… – пару секунд слово не приходило на ум, – честен. – последнее он выплюнул с омерзением, словно мошку, залетевшую в рот.

– Это проблема, – согласился шериф. – Но каждого можно заставить замолчать.

– Только не его.

– Но если он такой честный, то мы возьмём с него слово никому не рассказывать о работающих холодильниках и прочем. У тебя тут половина внутризамковой челяди обо всём знает, однако молчит.

– Они молчат под страхом смерти, а этому и костлявая нипочём.

– Так как же его честное слово? – шериф всё ещё пытался найти доводы в защиту бывшего лучшего электрострелка.

– А он нам его просто не даст. Потому что он как свободный рыцарь поклялся защищать простой народ, и ничто не заставит его нарушить эту клятву, уж поверь мне. Я разговаривал с царём об этом человеке, его ничто не сможет сломить, кроме этого, – он кивнул на секиру, которую палач прислонил к стене.

– Ну, что ж, – тяжело вздохнул шериф, – раз ничего поделать нельзя, то, пожалуй, я займусь приговором.

– Вот и займитесь, голубчик, – тихо сказал барон, промокая платком невидимые слёзы.

– Так и что натворил наш свободный рыцарь? – спросил представитель закона, разложив перед собой письменные принадлежности и приготовившись составлять приговор.

– Пиши. А ты, – он кивнул палачу, – запоминай. Итак, Арнольд Чернышёв, бывший первый электрострелок царства Неукоснительной Добродетели, мастер над тридцатью семью видами электрооружия, а также мастер над оружием древних, владелец техники рукопашного боя, инструктор по выживанию в экстремальных условиях, свободный рыцарь без герба, обвиняется в покушении на хищение пятидесяти двух слитков золота из хранилища Главного банкира царства Неукоснительной Добродетели, наисветлейшего барона Красного Щита Зигмунда.

– Ого, – присвистнул шериф. – А почему именно пятидесяти двух?

– Не знаю, – ответил барон, – число понравилось. Меня другое смущает, почему у этого недоноска титул длиннее, чем у меня? Надо бы с царём на эту тему пообщаться.

– Пятидесяти двух слитков золота… – вслух проговорил шериф, орудуя старой электроручкой с автономным зарядом. – Дальше.

– В связи с вышесказанным, а также с полным раскаянием виновного, которое он принесёт народу в последнем слове, и рыцарским званием оного, назначаю сэру Чернышёву благородную казнь путём отделения головы от туловища… Тьфу, ну и говно этот канцелярит; наши достопочтенные литераторы сейчас все, как один, в гробу попереворачивались. Продолжай. Казнь назначается на три часа после обеда.

Пока шериф дописывал приговор и запечатывал свиток, барон обратил своё внимание на палача.

– Иди-ка, дружок, да скажи нашему свободному, уже в кавычках, рыцарю, что его казнят за попытку кражи золота, а не за что-то иное. И передай ещё вот что: если ему вздумается сглупить и упомянуть про что-нибудь ещё, то голова станет тем, что отрубят в последнюю очередь.

Палач склонил голову и вышел, направляясь в каземат.

Барон вспоминал эту сцену снова и снова, глядя на бесстрашного мужчину с обнажённым торсом, стоящего напротив него. «Возможно, – думал Зигмунд, – действительно нашлись бы какие-нибудь способы договориться с этим здоровяком? Хотя нет, он начисто лишён… коммерческой жилки – да, так сейчас называют подлость.»

По мановению руки хозяина замка толпа затихла. В этой мёртвой тишине, нарушаемой лишь жужжанием назойливых насекомых, шериф огласил приговор. Лишь раз он запнулся, после слова «тьфу». Оказывается, случайно он вписал в свиток и мысли барона по поводу казённого языка. Однако слуга закона быстро поправился и дочитал приговор, как полагается. Толпа отреагировала тут же по окончании речи шерифа. Она словно забурлила изнутри, забушевала нецензурной бранью и вспенилась брызгами протухших овощей и фруктов, полетевших прямиком в Арнольда. Но мужчина молча и с достоинством встретил бурю словесных нападок и шквал тухлятины в свой адрес. «У этих холодильники не работают, – думалось ему, – вон, как быстро продукты портятся.»

Барон снова повёл рукой. Но на этот раз волнение в толпе стихло не до конца.

– Прошу тишины, – тогда сказал он, и это возымело своё действие: тишина наступила снова. – По правилам царства Неукоснительной Добродетели свободный рыцарь Арнольд имеет право на последнее слово.

Все взгляды были прикованы к бывшему лучшему электрострелку царства. Он окинул толпу взглядом. Ему почудилось, что это не много разных людей, а единое существо с одним глазом, источающим лишь презрение и ненависть, и не потому, что он сделал что-то плохое этому существу, а потому что это у того в крови. Эта тяга к жестокости впитана с молоком матери. И вот это самое существо готово сожрать его в любой момент и ждёт лишь соответствующего приказа.

Арнольд откашлялся. В тишине этот звук показался неестественно громким. Вслед за ним мужчине почудилось, что где-то невдалеке что-то рухнуло. Остальные, если что и слышали, то не подали вида.

– Я, Арнольд, свободный рыцарь, хочу признаться в том, что… что я… слитки… что я хотел… Сколько там? – он глянул на барона, но тот лишь заскрежетал зубами. – В общем, я хочу признаться, что я… Пятьдесят два, кажется? Короче, я… Нет! Ну, нахер, рубите так! Обойдусь, – с этими словами он встал на колени и положил голову на заранее приготовленную колоду.

Палач, стоявший всё это время позади него, словно по команде поднял секиру.

– Ну, хватит тут в горцев играть, – раздался вдруг голос, который казался немыслимым в отсутствие электронета.