Глава 2

Апрель, не особенно отличавшийся от холодного и сырого марта, потянул за собой и следующий весенний месяц, заставив жителей столицы встретить майские праздники в теплой и непромокаемой одежде. Но когда май перевалил за середину, он принес в Москву по-настоящему теплые дни. Как-то разом вся природа пробудилась, соскучившись по яркому весеннему солнцу.

Таким вот майским, теплым и солнечным утром Паша Никонов, узкоплечий и нескладный двадцатилетний молодой человек, неспешно брел по улице в сторону института, в котором учился. Хотя это слово не совсем правильно описывает характер его времяпрепровождения в учебном заведении. Ходил он туда больше для галочки, не желая расстраивать свою тетку, которая его воспитала.

Там он кое-как выслушивал лекции, кое-как сдавал зачеты и кое-как переходил с курса на курс. Не было у Паши никакого желания грызть гранит науки. Впрочем, не было у него и желания переобуваться из мягких и удобных кроссовок в тяжелые и неподъемные армейские сапоги.

Служба в армии, как он считал, тоже была не для него. А вот что он на самом деле хотел в своем будущем, Паша, пожалуй, и ответить бы не смог. Безвольно плыл по течению, «как дерьмо в кильватере судна». Такими меткими словами описал его жизнь сосед дядя Гоша. Тот жил на одной лестничной площадке с Пашиной теткой и часто захаживал к ним в гости.

Дядя Гоша Мазур, в прошлом флотский офицер, уйдя несколько лет назад по здоровью на пенсию, оставался бобылем и никаких родственников не имел, да и друзей особых у него не было. Поэтому он иногда коротал вечера с Пашиной теткой под бутылочку какого-нибудь недорогого ликера. Крепкими напитками не баловался. А вот крепкое словцо любил и за ним никогда в карман не лез, говоря всегда прямолинейно и от души.

Он, оставшись проживать старость в Москве, видел, каким неприкаянным рос Пашка, и пытался таскать его по разным спортивным секциям и кружкам.

Только вот из этого ничего не выходило. Мальчишка, позанимавшись то футболом, то плаванием, то еще чем-то пару месяцев, бросал неинтересное для него занятие и наотрез отказывался продолжать.

Дядя Гоша говорил ему с морской прямотой:

– Ты, Пашка, как медуза! Несет тебя по течению, а у самого нет ни плавников, ни хвоста, чтоб ему сопротивляться. Вроде глазами в воду смотришь – что-то живое, а на берег вытащишь – слизь одна! Ни мозгов, ни хребта!

Юный Паша беззлобно отвечал надоедливому соседу:

– Да не хочу я, дядя Гоша! Неинтересно мне! И скучно!

Георгий Мазур не сдавался:

– Пашка, пойми ты, чудак-человек! Всё, что ты заложишь в себя сейчас, скажется в дальнейшей жизни. Никто не заставляет тебя становиться профессиональным спортсменом. Это труд, огромный труд! Но ведь даже любительский спорт сделает из тебя крепкого и упорного мужика. А это, поверь, ой как пригодится тебе!..

Паша, как обычно, быстро уставал от таких разговоров и обрывал дядю Гошу на полуслове:

– Вам надо, вот вы и занимайтесь спортом. Бегайте или на велике там катайтесь. Можете еще в городки сходить в парке поиграть, как другие пенсионеры. А я просто не хочу!

Он тянул последние слова ноющим голосом, и сосед отступал, по обычаю, подводя итог:

– Ты как кнехт палубный! Упертый и ничего не понимающий истукан! Ну и шут с тобой! Расти доходягой. Ничего тяжелей своего писюна и поднять не сможешь. Да и того двумя руками из последних сил!

После таких разговоров и сосед, и тетка отставали от Пашки на пару месяцев, что его откровенно радовало. Но потом опять начиналась та же бодяга, все повторялось по кругу.

Тетя Женя не всегда могла найти на него время. Она, тридцативосьмилетняя женщина со всё еще стройной фигурой и румянцем на красивом кареглазом лице, упахивалась на работе. Тетка, служащая участковым терапевтом в одной из городских поликлиник, уходила туда рано, а возвращалась поздно. Приходила она домой еле волоча ноги и, как правило, падала на диван в зале и вырубалась.

В редкие свои выходные тетя Женя занималась домашним хозяйством, помощи по которому от Пашки было не допроситься. А иногда по вечерам, управившись со стиркой, уборкой и готовкой, звала в гости соседа дядю Гошу и сидела с ним на кухне под бутылочку недорогого ликера, сдержанно улыбаясь после его «соленых» шуток, и «делала мозги» юному Пашке.

Тетя Женя, впрочем, сама почти не пила, но составляла компанию соседу, который домой не торопился и сидел у них допоздна. В такие вечера Паша старался ускользнуть из дома и одиноко болтался по району до самой темноты.

Впрочем, жили они с теткой небедно. Она неплохо зарабатывала на частных визитах к состоятельным пациентам, особенно в последнее время. Могла позволить себе купить для Паши и хорошую одежду, и последнюю модель телефона, и мощный компьютер.

Паша в глубине душе ценил это, наверное, но в силу затянувшегося трудного возраста, никогда не показывал радости по этому поводу. Обычно сухо благодарил и уединялся в своей отдельной комнате стандартной теткиной двушке, расположенной в одном из спальных районов столицы.

Павел Бернардович Никонов своих родителей не помнил, поскольку воспитывался тетей Женей почти с самого рождения. Знал только, что маму звали Анастасия. А вот происхождение его странного отчества не могла объяснить и тетка. Она рассказывала, что ее старшая сестра в конце девяностых годов уехала работать в Европу по направлению научно-исследовательского института, в котором работала. Мама занималась наукой и, оказавшись за границей, подолгу нигде не задерживалась.

Изредка она звонила сестре из Франции, иногда из Швейцарии, а бывало и из Бельгии. Моталась по европейским научным лабораториям, полностью отдаваясь своему делу.

Но однажды Настя приехала в Москву на пару дней без предупреждения и с полугодовалым Пашкой на руках. Передала его Жене и упросила ту воспитать малыша. Пришлось младшей сестре взять академический отпуск в медицинском институте и полностью посвятить себя маленькому племяннику.

До того времени, как Паша смог пойти в детсад-ясли, тетя Женя вынуждена была сидеть с ним дома. И только после этого она умудрилась окончить институт, разрываясь между учебой и воспитанием племянника.

Хорошо хоть, что они с племяшом получали ежемесячные неплохие переводы из-за границы и ни в чем финансово не нуждались.

Сестра не стремилась приезжать в Москву из своих европ. Не рвалась навестить сына, поскольку была очень занята наукой. Откладывала отпуск на потом и обещала приехать в первое же удобное время.

Только вот этому не суждено было сбыться. В один из зимних, холодных вечеров раздался звонок телефона, тете Жене сообщили по-английски, что гражданка Российской Федерации Анастасия Забелина погибла в автоаварии на одном из горных серпантинов, где-то на границе Франции и Швейцарии.

Только потом, примерно через месяц, на адрес теткиной квартиры доставили личные вещи сестры и ее прах в металлической колбе. Сопровождающий посылку иностранец выказал соболезнование и коротко объяснил на ломаном русском языке:

– Анастасия участвовала в строительстве Большого адронного коллайдера. Разбилась на машине, когда ехала из Франции в Женеву. Погибла сразу, не мучаясь.

Он, по-видимому, заучил это всё на неродном ему языке и, быстро проговорив, не смог ничего больше добавить. Попрощался и исчез.

Сестра не нашла в личных документах Насти ни слова об отце Паши. Зато там было Настино французское завещание, оформленное на сына. По нему Паше полагалась некоторая, не сверхбольшая сумма в евро, лежащая на счету в одном из парижских банков. Там также прописывалось, что все эти деньги Евгения Никонова, будучи опекуном Паши, могла потратить на него в любой момент.

Тетя Жена рассудила по-своему. Она ни копейки не сняла с этого счета и хранила его вплоть до поступления племянника в институт. А затем, по пришествии этого времени, оплачивала его учебу деньгами матери. Тетка была реалисткой и прекрасно понимала, что учеба на бюджете недосягаема для Паши. А вот платный факультет он с грехом пополам, но как-то тянул.

Паша получил паспорт еще в четырнадцать лет. В нем, кроме имени и фамилии, было указано его отчество – Бернардович. Оно ему очень не нравилось: не русское, не славянское, не понятное. Но так было записано в его французском сертификате о рождении, оставшемся от мамы, и мудрая тетка уговорила племянника не менять его, сказав при этом:

– Павлик, ты не кипятись! Черт его знает, как жизнь сложится. Мы ведь с тобой одни на этом свете остались из всей родни. А вдруг и папаня твой заморский когда-нибудь даст о себе знать?

Парень подумал и согласился с ней. Но фамилию в паспорте указал теткину – Никонов. Так было привычнее и легче в бытовом плане. Тем более что мамина фамилия Забелина досталась ей от первого мужа, который к Паше не имел никакого отношения: по глупости Настя в девятнадцать лет быстро выскочила замуж за своего однокурсника и также быстро развелась.

У Паши с теткой и правда из близких никого больше не было. Родители Анастасии и Евгении умерли еще в середине девяностых, один за другим. Сначала мать от онкологии, затем отец от водки. От них осталась только эта двухкомнатная, малогабаритная квартирка, и то только потому, что там была прописана Женя. Не будь этого обстоятельства, батя-алкаш пропил бы ее.

Так они и жили с тетей Женей, которая стала для Паши настоящей матерью. В общем-то он и называл ее мамой. Только в моменты ссор, когда она пыталась наказать его за проступки, несносный мальчишка отвечал ей иногда, стараясь задеть побольнее в отместку:

– Ты мне не мать! Не имеешь права указывать и заставлять!

Он, наверное, любил тетку в душе. Но многого не понимал и не ценил. Даже в двадцать лет не мог согласиться, что обязан ей всем. Не удосужился хотя бы признать, что его очень красивая и такая добрая тетя Женя, оставшись в свои неполные двадцать с маленьким Пашей на руках, так и не вышла замуж. Хотя претендентов тогда было превеликое множество. А сейчас, в тридцать восемь, она уже махнула на себя рукой. И так уж случилось, что ее единственным другом мужского пола остался сосед Гоша, который был старше ее на полтора десятка лет.

Паша Никонов не был очень уж жестоким и бесчувственным человеком. Он даже иногда жалел тетку, правда, никогда не говоря ей об этом. В общем-то уважал соседа дядю Гошу, но тоже где-то глубоко в душе. В его воспитании остро чувствовалась нехватка мужской, отцовской руки. А в положении сироты Паша ловко научился лавировать и вить веревки из доброй тетки.

Друзей у Паши почти не было. Так, пара бывших одноклассников, с которыми он иногда общался, и то в основном по интернету.

В институте он тоже никому не был интересен. Девчонки-сокурсницы на него не клевали. Больно уж не геройская у него была внешность: худой, угловатый, тускло-рыжий. С глазами цвета блеклой зелени, безвольным подбородком и тонкими губами.

Пашка явно не походил на мать-красавицу, фотография которой висела на стене большой комнаты теткиной квартиры. С этого цветного изображения, закованного в пластиковую рамку, чертовски привлекательная Анастасия Забелина на фоне горного пейзажа глядела прямо на него своими карими и веселыми глазами. А ее длинные темные волосы развевались на ветру, словно конусный флажок на взлетном поле. Фотография была одной из Настиных последних, и сделана она была где-то, по-видимому, в Альпах.

Пашка, скорее всего, пошел в своего никому не известного отца-иностранца. Этот его невзрачный облик и странное отчество были иногда предметом для насмешек дяди Гоши. Он отпускал их во время кухонных посиделок. Сосед говорил уже взрослому Паше, не обращая внимания на возмущение тети Жени:

– Бернардович, тебе с твоей внешностью впору во внешнюю разведку идти, если бы мозгов, конечно, хватало. На тебя сколько ни смотри, никогда в толпе не узнаешь! Я вот знаком с тобой столько лет, а твой фоторобот ни в жизнь не надиктовал бы!

Дядя Гоша, как правило, делал паузу, показывая, что слушается Женю, но затем выпаливал, веселясь от своей же шутки:

– Может, тебя, Бернардович, на самом деле в какой-нибудь американской, вражеской пробирке сделали и специально Женьке подкинули, чтобы она воспитала. А потом, в нужный момент, они дадут сигнал на чип, который в твоей башке зашит, и пойдешь ты исполнять их указания, чтобы причинить вред нашей стране?

Паша не обижался на такие подначки соседа, захмелевшего от ликера. Он знал наверняка, что дядя Гоша в случае сложной или опасной ситуации всегда придет на помощь. Так произошло года три назад.

Во время школьного выпускного Паша, никогда до этого не пробовавший алкоголя, напился вдрызг. До полного беспамятства.

Одноклассники собирали деньги на выпивку, и он, не желая быть изгоем на празднике, тоже внес свою долю. Только вот остальные ребята были опытными и осторожными в этом деле. Рассчитали дозу, чтобы хватило здоровья погулять по ночной столице. А этот, делая бездумно большие глотки из общей бутылки, переходящей по кругу в школьном туалете, добавил еще не раз, уже ничего не соображая. Как итог, облевался с ног до головы и заработал алкогольное отравление.

Паша, правда, умудрился полуползком, шатаясь и периодически выворачиваясь наизнанку, доковылять до своего подъезда. Благо, что школа была рядом с домом. Там и нашел его дядя Гоша, лежащего и потерявшего сознание.

Сосед, не надеясь на быстрый приезд скорой помощи, донес Пашку до больницы на своих руках. Сидел с ним там до утра и, забрав после капельницы, привез на такси в свою квартиру. Там еще сутки отпаивал юного алкаша крепким индийским чаем с малиновым вареньем, дежуря возле него с тазиком. Для тети Жене была придумана какая-то более-менее правдоподобная история, и та не догадалась о происшедшем. Или сделала вид, что не догадалась.

Паша, понимая, что сосед, в общем-то, спас его от смерти и отмазал от теткиных упреков, был благодарен ему. Но, будучи верен своему сволочному характеру, даже толком и не поблагодарил дядю Гошу. Зато и не обращал внимания на его подколки, не обижался на них.

Таким вот был этот двадцатилетний студент третьего курса одного из московских институтов, казалось бы, не представляющий ни для кого интереса, кроме родной тетки да, пожалуй, соседа.

Паша проснулся в этот теплый день середины мая довольно рано и вовремя вышел из дома, чтобы успеть в институт. Но, отойдя от станции метро, не поспешил в свою альма-матер. Успел выпить стакан уличного холодного кваса и, заглядывая в витрины магазинов, отражающих яркое солнце, не торопясь, побрел вдоль улицы. Решил, что прийти в институт ко второй паре будет вполне приемлемо.

Он, собираясь пересечь проспект по подземному переходу, совсем не ожидал того, что случилось дальше.

Спустившись вниз вместе с другими пешеходами, не заметил, как к нему сзади приблизились вплотную двое молодых мужчин. Они ничем не выделялись из толпы: крепкие парни, одетые в джинсы и тонкие летние толстовки с капюшонами, натянутыми на головы.

Движения у них были отточенными и не привлекающими внимания окружающих. Никаких резких выпадов и спешки. Просто и по-деловому подошли сзади к Пашке, сделали ему незаметный укол в шею маленьким шприцом и, подхватив под руки, повели на выход из перехода.

Паша, даже толком не успевший удивиться и испугаться, быстро почувствовал, как подкашиваются его ноги и затуманивается мозг. Они еще не поднялись по ступенькам наверх, когда Паша вырубился полностью, повиснув на руках у этих парней.

Они же четко знали, как действовать дальше. Прижали Пашку к себе и потащили его легкое непослушное тело по тротуару. Метрах в двадцати от перехода закинули его в черный джип с заранее открытой дверью, притормозивший у обочины. Запрыгнули туда сами, и машина рванула с места, влившись в общий поток большого проспекта.

Через минуту из открытого окошка джипа вылетел Пашин мобильник, сразу же раздавленный колесом одного из автомобилей, следующих позади.

Никто ничего не заметил и не поднял тревоги. Столичная улица продолжала жить своими обычными эгоистичными заботами, наполненными суетой и спешкой.