Цитаты из книги «Июнь»

Закончилась апология меньшинства, в моду вошло количество. Для начала заговорили о том, что мы самые большие; раньше были передовые, теперь огромные, а это уже другое первенство. Вслед затем оказалось, что главная наша доблесть – воинская, что наше дело – присоединять, что наши предки обильно полили и т. д. Вся земля была наша, просто не вся еще к нам вернулась. Украина и Белоруссия были столь же исторически нашими, как Данциг и Судеты – немецкими; то есть в принципе и они – наши, но пока мы позволяли немцам иметь на них виды. Вдруг стало видно далеко во все концы света, и все эти концы были наши. Передавались стишки, слишком лояльные, чтобы их напечатать: но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя.

Боря не знал теперь, для чего он нужен, но это бы полбеды. Боря не знал теперь, для чего нужно всё.

Но античная эстетика – предмет, где попа не вывезет, хотя бы эту попу и мяли все пролетарии Сокольников.

фокусы. Товарищи, перед вами бутылка с водой. Всем видно? Теперь, товарищи, закройте глаза. Нет-нет, не подглядывайте! Раз… два… ТРИ! Товарищи, она абсолютно пуста! Как это могло получиться? Никакой алхимии, товарищи, одна наука! Студенты подтвердят вам, что точно так же исчезают деньги, можно даже не закрывать глаза. Миша собирался почитать, но еще не решил: ему и хотелось поучаствовать в общем празднестве, и стыдно было вылезать со своей самодеятельностью. Все-таки стихи – серьезное дело, они не могли не прозвучать диссонансом.

Так уже было в четырнадцатом. Ведь что тогда случилось? Причин не было никаких, передел мира – внешняя вещь, которая не прекращается никогда. Случилось то, что они все почувствовали: будущее уже здесь. Оно рисует картины в Париже и, что самое обидное, в Бугульме, оно кокаинится, разгоняя мысль до нужной скорости, строит машины, пишет небывалые хроники. И чтобы задушить это будущее, они кинули его в топку.

тот, кто успеет пострадать раньше всех, в сравнительно мягкие времена, так и будет числиться уже наказанным, а возможно, исправившимся;

Да вы знаете, сколько писем пишут совершенно добровольно? (Оба Горелова – и первый, и второй, – избегали все-таки слова «донос».) Или это тоже под пытками? Что вы, все так устроено, чтобы каждый по личному желанию выворачивался наизнанку. Я даже думаю иногда, – и Горелов уютно улыбнулся, – что и весь проект затеян нашими, чтобы создать условия, в которых люди добровольно выбалтывались бы до самого черного дна. Заметьте, ведь и я ни на чем не настаиваю. Людям просто не с кем поговорить.

Люди в приступе первого страха выкладывают такое, что самим потом стыдно, – вот они и выдумывают все эти глупости о пытках. Какие пытки, зачем? Сами рассказывают такое, что иногда, право, совестно слушать; с наслаждением, с опережением, до всякого вопроса сдают всех знакомых и близких родственников, которых втайне ненавидят. А с другой стороны – как не ненавидеть, живя в таких условиях?

Запрещается только то, что будет востребовано в узком кругу.

Пусть это была игра, но игра забавная, с непредсказуемым финалом. Хотя предсказуемы все финалы, – но есть разница: умрут все, но некоторые перед этим живут, а другие нет