Из самых первых впечатлений, запомнившихся навсегда – кисло-машинный запах армии, то есть смесь запаха новой хлопчатобумажной формы, реально как в фильмах про войну, новых кирзовых сапог, портянок, керченской летней жары и пота. Вид шеренг и колонн одетых в одинаковую форму ребят, марширующих группами по плацу и просто по асфальтовым дорожкам. Внезапно пришедшее осознание, что все это всерьез, надолго, нельзя вдруг передумать и вернуться домой, понимание, что 2 года это очень-очень-очень долго. Вот пока не переоделись и не попали в однообразный строй – было возбужденное ощущение неизвестного, но интересного будущего, а тут как-то стало не интересно, а тягуче-томительно, даже боязно, пожалуй.

Далее потянулись дни службы, описать которые в целом как-то сложно. Однообразные дни с вкраплениями врезавшихся в память моментов. За полгода учебки и люди и отношения претерпевали постоянные изменения, которые достаточно четко позволяли подготовиться к предстоящей службе в войсках, по крайней мере сбить штатский налет и придать шарм самостоятельности и умения выходить из ежечасно возникающих ситуаций более или менее нормально и с сохранением лица, ну или без этого, что тоже, увы, случалось.

Первая вечерняя поверка запомнилась. Занимались ею сержанты. Старшим по званию был заместитель командира первого взвода (замок), старший сержант Ермаков с толстой поперечной лычкой, родом с Молдавии, прослуживший уже больше года, фамилию которого я с трудом вспомнил. Говорил он очень быстро и решительно, внешне походил на главного героя фильма «В бой идут одни старики», а его любимым выражением было: «Вы упрямые, а я еще упрямее!»

Командовал почему-то не он, а другой «замок», имеющий звание сержанта. Я по своему любопытству поинтересовался этим нарушением субординации, но оказалось, что звание все же означает меньше должности и занимаемого поста, а после оказалось, что еще и срока службы. Поверка же вообще обязанность дежурного вне зависимости от звания.

Сразу трое сержантов имели по три тонкие сержантские ленточки: Сергей Линев, наш Олег Скороходов и сержант Москалик, западэнец с Ровно. Был азербайджанец младший сержант Джавадов. Линев – большой, добродушный и спокойный. Скороходов, тоже неторопливый, но образованный, вальяжный и с хитринкой. Москалик внешне был самый простецкий из всех сержантов, с красным лицом, западноукраинским выговором и гнусавым голосом. То, что Джавадов азербайджанец я понял, только когда его отправляли в войска вместе с нами через полгода – от нашего старшины, считавшего, что наличие кожаного ремня и вставок под погонами ему повредит при встрече с иной реальностью. Говорил он абсолютно чисто по-русски и особым отношением к кому бы то ни было не выделялся.

Позже, месяца через два создали шестой взвод, а заместителем командира пристроили ефрейтора Шэйбака, уклонявшийся до этого момента от навешивания обидной ефрейторской «сопли». С виду простой деревенский парень, выглядевший реальной шайбой, которого так и не забрали своевременно в войска по непонятной причине. Он был из казахстанских немцев, со многими из которых я позже неплохо познакомился уже в войсках.

Поверка начиналась часов в десять вечера, когда уже очень хотелось лечь, укрыться одеялом, растянуться и выспаться. Вместо этого приходилось стоять всей ротой численность в то время около полутораста человек смирно, повзводно и слушать длинный список личного состава. Через пару месяцев многие выучили этот ежедневно повторявшийся талмуд наизусть и при запинке производившего поверку начинали повторять по памяти на манер магического заклинания без пауз между фамилиями.

При обнаружение нарушения команды «Смирно!», то есть любого осязаемого шевеления или разговора, давалась команда «Вольно!», затем вновь «Смирно!» и все начиналось заново, с первой буквы в алфавите. Первая для меня поверка закончилась попытки с десятой, но обычно все происходило с третьего-четвертого раза.

В тот первый раз я напряженно вслушивался, так как фамилии вновь прибывших зачитывались в конце и несколько раз я едва не выкрикнул: «Я!» на схоже звучавшие фамилии типа «Далматов». Звучание фамилии в исполнении другого человека, особенно имеющего какой-либо акцент, чем особо отличался сержант Москалик, это что-то. Многие свои фамилии узнавали по месту в списке, то есть после кого именно они следовали, что было вернее восприятия на слух.

Когда появился в роте новичок из Краснодара по фамилии Плохой, попавший в наш взвод, то после зачтения списка к нему потянулся Фела Хохоев, чтобы познакомиться поближе с однофамильцем, так как в списке они звучали одинаково примерной как «Хохой», что было одинаково верно по отношению к каждому и к ним в целом, но не давало понятия о различие в реальности.

Возвращаясь к первому отбою. Кое-как отбились. И в ту первую ночь и во все последующие. Спать нас нередко учили укладываться путем проверки отбоя на время, испытанию на отсутствие шумов с немедленным подъемом, в случае обнаружения таковых, и всеми иными общепринятыми армейскими штучками.

Научились в итоге вставать за пресловутые 45 секунд, что составляло один из распространенных обычаев нашей армии. Основная задача солдата в таком случае состоит в том, чтобы ты находился в строю к этому моменту. Пуговицы, штаны, нижний ремень – можно и там застегнуть, заправиться и т.д. А вот портянки лучше все же сразу натянуть более-менее правильно, так как пару раз гоняли на пробежку сразу же после построения, а перематывать их в строю или на бегу – вообще не вариант.

К концу службы все отлично знали сколько времени требуется для построения и неторопливо позевывая тянулись в строй с ремнями в руках, потягиваясь, а иной раз успев и в туалет забежать, пристроившись потом к хвосту строя. Как говорил старшина и как подтвердилось достаточно скоро: «Пять минут для солдата – огромное время».

Не уверен, что в первый же вечер, но совершенно точно, что практически сразу  обнаружились попытки отдельных несознательных граждан установить свое превосходство над вновь прибывшими, а именно надо мной с Пашей. Такие действия сопровождают вас всю службу в армии и появляются в любом вновь созданном, даже случайно, коллективе. В учебке они имели травоядный характер и строились только на национальных чертах характера, так как все были одного призыва и, обычно, одного возраста.

Меня немного покоробило, что при подъеме Фела, вместо того, чтобы застилать кровать, начал звать «своего солдата», которым оказался ростовчанин Мезинов. Мезинов был на голову выше осетина, вполне нормально сложен, но оказался не в состоянии за себя постоять. Повезло ему, что примерно через месяц комиссовали по причине «Бронхиальной астмы», сошедший на призывной медкомиссии за «Астматический бронхит».

 На меня в течение первых суток-двух постоянно наседали вдвоем Фела со Швили, но были посланы с использованием забористого мата – определенно рискованный шаг с моей стороны, хотя реальный риск я понял много позже. До драки дело не дошло, наезды продолжались, но как бы по инерции, без попытки чего-то добиться, как мне кажется. Каждый раз приходилось напрягаться и сопротивляться, но ни подворотничка, ни чего другого отдано мной не было, не говоря уже об иных более серьезных вещах. Сержант допытывался у владикавказцев – чего они пристали к «нормальному парню». Ответ меня просто поразил: «Он русский!», а на возражение сержанта, что и он тоже русский – был дан ответ, еще более удивительный для меня: «Так Вы – начальство!»

Вот с такими установками они были призваны  и это проявлялось практически при каждой встрече с ними и основной частью кавказцев как в Керчи, так и позже – в Архангельске. Такого не было с азербайджанцами и с лицами не коренных горских национальностей – греками, русскими и даже татарами, призванными с Кавказа.

Месяца через три к Феле приезжал его дядя, интеллигентного вида, в шляпе, напоминающий внешне героя Армена Джигарханяна из фильма про «черную кошку». Диссонанс обаятельной внешности и ощущений в реальности требовал от меня поговорить с ним о причинах поведения родственника, но как многое прочее – вопросы остались при мне.

Взаимоотношения солдат, нас принято было называть курсантами, были достаточно сложными. Черта как правило опять же проходила по национальной принадлежности. Для меня, как и для всех русских было достаточно принадлежности к одной области для установления заведомо доверительных отношений земляков. Это, в частности, предполагало дружеское приветственное полу объятие и лояльное отношение даже разных призывов. Для меня земляками были волгоградцы, вне зависимости от местожительства в области.

Пока во взводе доминировали представители средней Азии, а это были первые пару недель, от них постоянно исходила агрессия в явном и неявном виде, но по уравнению численности Европа-Азия поползновения сами-собой прекратились и полностью исчезли.  Сами по себе выходцы оттуда достаточно простые, не агрессивные и даже исполнительные.

С исчезновением «среднеазиатского ига» появились попытки установления некого превосходства кавказцев (этим для возвышения достаточно было собраться втроем-вчетвером), происшедшие в целом достаточно удачно. Правда в учебке все их достижения свелись к возможности получения в нарядах наиболее «халявных» поручений, типа направления в хлеборезку, да и только.

Полностью межнациональный мир установился примерно через месяц с момента моего появления в Керчи с прибытием многочисленного пополнения из Западной Украины, которые все как они мечтали попасть по распределению в город Стрый, про который я, при все любви к географии, даже не слышал. Были примечательные кадры, не из нашего взвода я помню двоих. Марчук и Майстрюк, оба здоровенные, но первый – рама с фигурой Шварценеггера, а второй постарше, с брюшком, усами и хитроватой внешностью молодого Тараса Бульбы. Рота стала напоминать Союз в миниатюре и большее значение приобрели личные качества.

Уверенно про взаимоотношения в части я не скажу. Даже в нашей роте, где все ночевали в одном помещение и стояли шесть раз в день в одном строю, взаимоотношения в разных взводах отличались и контакты были ограничены. Я общался с курсантами из других взводов только по отдельным совместным проектам, вроде футбольного чемпионата или походам в увольнение. Из других рот я и с земляками-то виделся считанное число раз.

Однажды, через пару недель с момента призыва, я стал свидетелем и невольным участником событий в умывальнике, где я оказался случайно и застал процесс наезда группы кавказцев на парня из Астрахани, который воспринимался мной по вышеизложенным причинам совместного прибытия почти земляком, имевшего крайне редкую для армии, более мной ни разу не встреченную, национальность еврея. Человек пять его пинали, ну то есть давали не сильные, но обидные тычки руками и ногами, вызывая на ответные действия, которые уже точно привели бы к избиению по именно этой причине – причине ответа на тычки.

Я нападавшими не воспринимался как заинтересованное лицо, но тем не менее воспламенился и предложил им драться один на один, в том числе и со мной, либо оставить астраханца в покое. Должен  сразу сказать, что героем я не был, по прошествии какого-то времени вполне возможно я бы совладал с эмоциями, но на тот момент я был горяч, нетерпим к внешним угрозам, да и не привык к подобному поведению. Мой порыв возымел неожиданный эффект – они от него отстали, по крайней мере на этот раз, а поскольку мы были из разных взводов, то я больше и не знаю, что там дальше было и как.

Особой благодарности от него я не увидел, возможно по причине того, что я был невольным свидетелем его незавидного положения. Вот только астраханец этот неплохо устроился писарем в штаб батальона, получил по итогам учебки звание младшего сержанта и остался в Керчи, что на момент распределения по войскам, то есть перед необходимостью перехода на новый уровень испытаний, было более чем завидно.

Случаи, когда приходилось как-то агрессивно реагировать были достаточно редки, что объяснялось строгим соблюдением устава в части, сержантами, которые постоянно были с нами и их сплоченностью, ну и, наверное, каким-никаким отбором, происходившем в учебке. Часть наиболее сложного контингента было отправлено в войска уже через пару месяцев службы. У нас избавились от кабардинца, прозванного Фелой «Кайфовым», который поначалу был со мной в более-менее товарищеских отношениях и мы много разговаривали о футболе, но со временем становился все более отвязанным и неконтролируемым.

Основная часть конфликтов происходила в первый месяц службы, после этого всё как-то устаканилось, все заняли свое место в коллективе. Над кем-то подшучивали, кого-то побаивались, народ образовал некие дружеские сообщества и предпочитал проводить свободное время без контактов с неприятными гражданами.

Порой внезапно возникали экстремальные ситуации, как однажды произошло со мной в клубе. Нас пригласили, рассадили по рядам в зрительном зале и неспешно фотографировали на учетные карточки. Эти же фотографии, как после выяснилось, были отправлены домой родственникам на память. Ко мне там «приколебался» некий тип и пришлось засучивать рукава и идти биться один на один с огромным айзером Шириновым с третьего взвода в связи с банальным отказом отдать ему деньги, которых у меня к слову-то и не было, так что и тут геройства не понадобилось – вариантов не было. После принятия мной боксерской позиции «Ширин» (так я его звал играя в футбол за сборную роты спустя месяц) интерес ко мне потерял и удалился.

В следующий раз и тоже с азербайджанцем, правда не выглядящим столь внушительно и устрашающе, мне пришлось проделывать тот же самый ритуал – снимать китель и поднимать кулаки – чтобы вернуть себе часы, который были получены для исполнения обязанностей дежурного по роте от кого-то из товарищей (кажется, у краснодарца Зоткина) под твердое слово – вернуть и не про..бать. Результат был тот же – часы вернули и драка не состоялась.

Сегодня мне, разумеется, понятно, что реально серьезные конфликты с применением силы в учебке были в принципе невозможны по причине высокого уровня офицерского и сержантского состава, но на тот момент никакой уверенности в этом не было и в менее критических ситуациях я предпочитал опасность обойти или уклониться от первых ее признаков.

Выживать в части, как и везде, лучше с обоймой друзей. Первыми моими армейскими друзьями были, конечно, Паша Григорьев и Эдик Чудаев. Даже не могу объяснить, как это происходит и почему, но все имеют такие компашки, где наиболее тесно общаешься, стараешься помочь или просто поговорить.

Происходит это по-разному, иногда сразу при знакомстве, а иногда постепенно. Скажем, проявившийся во взводе Витёк Аксенов (я его имя и вспомнил не сразу, так как звали его по понятным причинам просто – «Аксён») пытался сблизиться с нами – мной, Эдиком и Пашей и поначалу получил отлуп. Позже, когда он уже приобрел авторитет во взводе став почтальоном (носил письма с почты, находившейся в расположении части) он был принят в нашу компанию и понемногу меня оттуда вытеснил.

У меня появился новый «близкий круг» – Олег Романив с Карпат и Вадим Устинов с Краснодара. Не знаю почему, но в основном я общался с этой пятеркой, хотя делились мнениями, рассказами и шутками с одесситом Вовкой Чиричем, осетином Хохоевым (правда тут общение было с целью с моей стороны поскорее отделаться), с дагестанцами-даргинцами Расулами.

Расул Расулов был очень выдержанный и спокойный. Расулу Багандову, крепкому и упрямому парню со спортивной приземистой фигурой борца, не давала покоя слава взводного авторитета Хохоева и он тоже пытался походить на него, цепляться ко всем, но по по сути пел под его дудку. Удивительно, что когда Хохоев убрался в войска, Багандов мгновенно превратился в прежнего нормального и общительного Расула.

Здесь мне кажется имеет место стремление самих кавказцев заставить своих земляков следовать алгоритму поведения – ты обязан угнетать окружающих, это прямо-таки у них в крови. В общем за два года я убедился в том, что советская дружба народов существует в основном в лозунгах и в городах средней полосы. В национальных республиках закладывались, судя по всему, совсем иные нормы поведения. Примечательно, что одного из  своих же земляков, осетина, горцы прессовали со словами «ты не кавказец» за то, что тот не соглашался с такими посылами. Что было – то было.

Распорядок дня в части был достаточно однообразен. В будние дни – подъем в 06.20 (в воскресенье – в 07.20), зарядка с полчаса (поначалу – бегали строем, потом сержантам надоело и все занимались на стадионе кто чем хотел – основная часть полеживала в кустах на стадионе выжидая), построение в роте, часов в восемь – обще полковое построение с прохождением парадным маршем под оркестр (созданный к принятию присяги из нового пополнения) перед высоким начальством – командиром полка, его заместителями и командирами батальонов.

Прошедшие неудачно перед трибуной повторяли парадный марш заново до победного конца. С нашей ротой такого, насколько я помню, не случалось. После полкового смотра был завтрак с забеганием в столовую в колонну по одному. В столовой стояли длинные столы во всю длину зала. На столах чайники с чаем, дежурные повзводно выдавали масло. Первое, второе и хлеб получали как в обычной столовой за длинной стойкой, где дежурные по кухне торчали на раздаче. Из отличий – только что вилок и ножей не было – одни столовые алюминиевые ложки.