Приехали в воинскую (как позже выяснилось, правильно говорить и писать – войсковую) часть №27895, выгрузились. Вещмешки и сумки были осмотрены прямо на асфальтовом плацу, разлинованном на квадраты для обучения строевому шагу. Произошло предварительное распределение по ротам – как я понял, первоначально выделялись ребята с водительскими удостоверениями.
У меня «прав» не было, но была экзотическая на тот момент специальность – оператор ЭВМ, собственно и выбранная мной за название, соответствующее моим ощущениям конца 20 века, хотя имевшая мало общего с техническим прогрессом в реальности. Тем не менее сей факт повлек распределение меня в пятую роту с напутственными словами забиравшему меня офицеру, из которых я понял, что специальность моя оценена по достоинству и девять месяцев обучения в училище начали себя оправдывать.
Наша восковая часть – учебный полк – располагалась на восточной окраине Керчи, за невысоким забором, не везде и ограждавшим территорию части, а в наиболее удобном для краткосрочных отлучек месте имевшим примерно полтора-два метра высоты. Море было недалеко, но увидеть его было из части было нереально.
Вход или въезд осуществлялся через КПП со шлагбаумом, а перед ним была заброшенная казарма стройбата, очевидно причастного к возведению построек нашей части. От этой казармы веяло какими неуставными страхами и призраками дедовщины.
Поблизости справа размещалось одноэтажное здание магазина, далее по ходу движения – одноэтажные старые здания учебных классов, первой, второй и третьей роты с деревянными курилками-беседками, а чуть дальше прямо по курсу – достаточно новое трехэтажное здание нашей будущей казармы (четвертой, пятой и шестой роты).
В центре обширной территории располагался плац с трибуной, машиной-полуторкой на пьедестале и флагштоком. Плац не был предназначен для одиночных перемещений, так что отдельные личности перемещались под прикрытием деревьев и кустарников, по тропинкам и прилегающими дорожками. Встреч с офицерами старались избегать с использованием той же тактики, да и они особенно не мозолили глаза, уже разъедала армейскую дисциплину коррозия в виде ботинок «SALAMANDER», залихватских фуражек, а подполковник – заместитель командира полка щеголял явно неуставной стрижкой.
Вдалеке за плацем мы обнаружили совершенно новую столовая на два крыла. Мы были первыми, кто воспользовался ее услугами, столовая была на очень приличном уровне и в части оформления и по своему прямому назначению – нужно признать. Слева от столовой был стадион с грунтовым футбольным полем, беговыми дорожками, снарядами, полосой препятствий и даже немного расшатанной, деревянной трибуной.
В глубине слева от плаца были кафе-чайная (чайник), санчасть, старая столовая – уже пришедшее в состояние свинарника здание (натурально, так как там держали свиней, за которыми ухаживал солдат нашей роты Крынкин, по меткому выражению старшины ставшего похожим на своих подопечных). За этими ветхими постройками шел так называемый аэродром с раздолбанным парашютным классом, по факту – поле без специального назначения, не имевшее уже никаких оград и служившего для проникновения в часть посторонних элементов, в частности, подруг исстрадавшихся воинов.
Справа от столовой была очень ухоженная территория, вся в зелени, с ёлками, цветами, газонами и кустарниками, где, разумеется, располагалось двухэтажное старой постройки здание штаба и одноэтажные помещения почты и библиотеки. Отдельно была огорожена территория автопарка – слева от КПП за отдельным забором, но мы туда допускались крайне редко.
Лично я был считанное число раз в автопарке, в основном при погрузке в ЗИЛы для проследования на выездные мероприятия. Свои транспортные средства, учиться работать на которых мы как бы были должны я видел раза три. Доверить их нам в части эксплуатации ни у кого и мысли не было, нас подпускали посмотреть под присмотром сержанта и только.
Это было оправданно, так как основная задача солдата в Армии – выжить, создавая видимость чистоты и порядка вокруг, а задача командного состава – занять солдат без разницы чем, но чтобы по команде «Отбой!» желания искать развлечения не возникало. Не до войнушек в общем!
С самого момента нашего прибытия все шло по какому-то давным-давно заведенному и, вероятно, десятки лет подряд повторяющемуся расписанию. Нас отправили в баню, где предложили сменить форму одежды и гражданку отправить бесплатно домой. Многие так и поступили, но я изначально оделся хотя и прилично, но в списанные мной вещи, поэтому они достались жадно взиравшими на нас старослужащим (скорее всего на полгода старше нас, но в первый день учебки даже прибывшие на неделю раньше уже казались старослужащими).
Мне было фиолетово в части использования своих вещей, а вот дальше я «притормозил» и допустил небольшую ошибку, заказав одежду и сапоги строго по своим гражданским меркам. Впоследствии я уже я набрался опыта и брал одежду и обувь на размер побольше. Это удобнее в одежде, если не считаться с армейской модой на ушивание, но она применима, когда обязанности по службе тебя уже не допекают, то есть не на первом ее году.
В больших на размер сапогах остается место для пары теплых портянок зимой, а после просушки мокрых сапог не приходиться их заново разнашивать. При сильном морозе любой армейский «дедушка« распорет любовно ушитую и отутюженную квадратиком шапку и пожалеет, что взял ее на два размера меньше положенного!
Получив все, что полагается, особенно обрадовавшись белью в цветах «Ротора» – темно синие трусы и голубые майки, я обнаружил, что натянуть на себя сапоги и галифе от ХэБэшки крайне затруднительно. В результате, натягивая форму и обучаясь мотать портянки, я остался среди последних в раздевалке бани и был немедленно «припахан» для уборки душевой (разумеется, это была чистая импровизация наряда по бане), от чего избавился просто выйдя сквозь каких-то крикливых пацанов в такой же как у нас форме, уже почувствовавших себя имеющими право на понудительные вопли.
Форма одежды в нашей части была традиционная и напоминала фильмы про войну – песочно-зеленоватого цвета ХэБэшка, два ремня – тканевый для брюк и всем известный солдатский ремень из кожзаменителя с латунной бляхой, портянки, кирзачи, пилотка.
По мере роста температуры и участившегося отсутствия воды выдали фляжки – всем известные алюминиевые в зеленой ткани и почти гражданские белые пластиковые. Всем, конечно, захотелось иметь настоящие металлические, но этот выбор был неверным, так как они были вполовину меньше по объему и нещадно моментально нагревались. Выдали также по десятку подворотничков, платки, кажется нитки-иголки, но не уверен, может и сами покупали позже в магазине.
Ближе к Присяге выдали парадку и ботинки – богатство хранилось у старшины и выдавалось исключительно для выходов в увольнение. Присягу принимали в парадной форме в надраенных сапогах, белых ремнях и при оружие, правда без примкнутых штык-ножей, а в увольнение отправляли без ремня, но в ботинках. Парадный вид лично мне очень понравился, мы даже прекратили садиться на землю или асфальт при любом удобном случае и старались придать сапогам блеск при малейшей их запыленности.
Осенью, с переходом на ПэШа (полушерстяное обмундирование), всем выдали шинели, шапки, более теплые фланелевые портянки (но не для Севера – там-то портянки были из серой ткани, напоминающей пуховые платки), перчатки (тоже слабоватые для морозов) и белое хлопчатобумажное белье вместо маек и трусов.
Быстрее всего из строя выходили сапоги, месяца через три надо было или идти в сапожную мастерскую для починки или покупать за свой счет новые, но на это средства были у единиц. Я свои чинил, хорошо что в войсках выдали новые, да и валенки там были в ходу, мы их часто одевали для сменки, но только на работах, не в строю.
Особенно всех потрясла роскошь в виде выданных тапочек-шлепок Азербайджанцы с наслаждением уважительно причмокивали: «Тапчка-а-а!» В учебке времени на отдых было мало и шлепки я почти не одевал, а вот в войсках в любое время года, когда не было снега шастал в них по «точке», к концу службы еще и надписав сверху синей краской «Ротор» на одном и «Fans» на другом тапке – фотка есть в моем архиве на «Одноклассниках», любуюсь периодически!
Для выхода в увольнение были необходимы носки, но они почему-то не выдавались и в роте были по счету. Добывать их приходилось при походе в увольнение по знакомству или иными хитростями. Как метко отмечал старшина – у солдата носки должны быть или черные и задирал при этом брючину одной ноги, либо синие и показывал носок на другой ноге.
Именно так и проводил смотр перед отправкой в город счастливых обладателей увольнительных записок дежурный по части, отсутствие носков не раз было причиной возврата в казарму. Наверное, носков просто не было в наличии, что для того времени не удивительно, странно, что все остальное (за исключением сигарет – табачный кризис был в самом разгаре и я опять добрым словом вспоминал Жеку) было в достатке.
Уже не помню точно, кто привел восемь стриженных парней в пятую роту, казарма находилась на втором этаже нового трехэтажного здания. Нас встречал старшина роты – прапорщик, использовавший для общения с солдатами познавательные слова и словосочетания: «Маймуны!» – обращался он к нам (много позже я выяснил, что это означало обезьяны, но и тогда по выражению было ясно, что это приблизительно и подразумевалось), «Посмотрите, вон Ваши братья по деревьям бегают!» Периодически он выражал уверенность и обеспокоенность нашей неряшливостью: «В тумбочках у вас есть все, даже триппер».
С учетом того, что до нашего прибытия весь состав роты на половину, если не больше, состоял из представителей не слишком образованного среза молодого поколения среднеазиатских народов Союза, мне кажется он имел такие основания. Этим товарищам старались вообще не давать в руки оружия, серьезнее лопаты, а их количественное превосходство привело к тому, что и полевые выходы обходились без оружия и напоминали пионерские забеги в военной форме или в ОЗК. Насколько я понял, в предыдущий призыв случались инциденты с оружием и рисковать вновь командование не спешило.
Прапорщик мне понравился грубоватым юмором и бьющей от него энергией. Выглядел он тоже внушительно – высокий, мускулистый, смуглый и обветренный. Из его рассказов следовало, что попали мы практически в рай, где купаться можно даже зимой, что часть образцовая и здесь из нас сделают настоящих «человеков», выбьют «привычку ругаться, как малые дети», то есть мы сделаем-таки шаг от маймунов на более высокую ступень эволюции.
Надо сказать, что в нашей роте он был самым старшим по возрасту до прибытия издалёка командира шестого взвода – целого старшего прапорщика с не запомнившейся мне фамилией, но запомнившегося желанием проявить себя построением образцовой строевой коробки, что в целом у него получилось, вон я на фото, вышагиваю четвертым в первой шеренге.
Далее нам предложили подстричься под ноль ручными машинками, я остриг своего земляка Борю, а он меня. Стрижка происходила на табуретах в так называемой каптерке – помещении метров тридцати с зеркалами по стенам. На самом деле это была скорее комната отдыха, но так как из нее была дверь в сокровищницу старшины, куда доступ был ограничен, то и называлась она так же.
Я непривычно коротко подстригся перед военкоматом, избавившись от футбольной-попсовой моды ходить с патлами и необходимости стричься повторно под «ноль» в принципе не было, но разумные пояснения, что месяц все равно никуда из части не выйти, а волосы растут быстро, произвели впечатление. Потом часто я вспоминал удовольствие от того, что можно было умыться и заодно помыть голову. С учетом крайнего дефицита воды в части, как и в целом в Керчи, это было существенно и имело много преимуществ.
Стоит сказать, что больше я уже никогда наголо не стригся. Несмотря на отсутствие парикмахера в части, необходимость денег и возможности выбраться в город, способность быть коротко, но красиво подстриженным очень ценилась, а стрижка под «ноль» низводила тебя до состояния первого дня службы, чего очень не хотелось допускать. Позже стали приглашать парикмахера в часть, но стриглись все за свой счет, а некоторые предприимчивые сослуживцы стригли самостоятельно за 50 копеек.
Сидя на табурете в момент приведения себя в полное соответствие с внешним видом солдата первого дня службы, я попытался учесть свой вагонный опыт и не выпускал остатки имущества далеко, распихав его по карманам кителя и штанов.
В результате раздавил очки, что не особенно мешало при обязательном просмотре по телевизору программы «Время» вечером и «Служи Советскому Союзу» по выходным, так как желания пялиться на экран не было. Во время этой обязательного, предусмотренного распорядком дня, занятия народ, расположившись рядами и шеренгами на «взлетке» перед телевизором, а точнее под ним, занимался своими текущими заботами (например подшивал подворотнички, я, например, это делал с использованием одной нитки за тридцать секунд), соблюдая тишину и создавая заинтересованный вид. А вот смотреть футбол, только появившееся «Поле Чудес» или что-нибудь интересное приходилось через пару трещин в стеклах.
После стрижки появилось некое свободное время, которое было ознаменовано интересным происшествием, которые происходили практически постоянно, стоило прозвучать команде «Вольно-разойдись». В роту ввалилось человек пять громадных (у меня 187 см, но все они были еще выше) черноглазых и черноволосых детин, которые разговаривали на непонятном своем языке и после каких-то своих переговоров нам всем было заявлено, что мой земляк Боря – «турк», пришедшие – «айзеры» (то есть азербайджанцы) и что если его кто-то тронет – нам всем кранты.
Выяснилось, что Боря на самом деле не совсем Боря, а Бахтияр Ниязов и по национальности он турок-масхетинец, что в общем-то не произвело на меня особого впечатления, так как я на тот момент был исключительно, как бы сейчас сказали толерантен и политкорректен, а на самом деле просто не понимал разницы между национальностями в принципе. У нас в школе было по одному армянину и азербайджанцу на три класса и были они домашними, плюшевато-неуклюжими, вообще не агрессивными и стеснительными, так что знакомство с их национальными чертами, проявляющимися при численном превосходстве или даже просто при значительном их сосредоточении, было впереди.
Кто мог угрожать Боре, при его росте около 190 см и кулаках реально в два моих, я вообще не понял. Его знание почти всех среднеазиатских и частично кавказских языков, умение расположить к себе окружающих было неоспоримо и подтверждено позже уже в войсках, где мы служили на соседних аэродромах (я в Талагах, он – в Котласе). В войсках он занимался тем, что хотел, а поскольку тяга к физическому труду у него была в жилах, авторитет появлялся как-то сам собой и я не удивился бы, задержись он в армии на должности, скажем, старшины.
В роте нас распределили еще и повзводно и я, вместе с попутчиком по дороге в Керчь Пашей Григорьевым из Астрахани, оказался во втором взводе, насчитывающем на тот момент человек 20 и состоявшем из среднеазиатского призыва (человек восемь из Узбекистана и Туркмении), двух молдаван, двух владикавказцев (грузина и осетина – они были земляками, друзьями и никак не соответствовали газетным статьям о непримиримой вражде наций), двух дагестанцев (точнее – даргинцев, обоих звали одинаково – Расул, были они с одного села), азербайджанца, одессита, ростовчанина и кубанца.
Одним из первых моих друзей, кроме Паши Григорьева, с которым мы ощущали себя практически земляками, стал Эдик Чудаев из Усть-Лабинска, Краснодарского края. Самым интересным и колоритным несомненно был 22-летний одессит Вова Чирич, который попал в армию с его слов, чтобы соскочить с наркоты. Вначале мне казалось тогда что это просто рисовка, но узнав его поближе я не исключаю что так оно и было, причем вполне возможно что соскакивал он не только с чего-то но и почему-то тоже.
С Пашей Григорьевым мы поместились на соседних койках, рядом с владикавказцами. Осетин Фела (полным именем его никто не называл) Хохоев был грузный, но крайне недобродушный парень, а грузин Лагазашвили – высокий и стройный боксер с наполовину выбитыми передними зубами, также достаточно смурного вида. Они не преминувшими посягнуть на выданные нам подворотнички, но пока в виде пробного шара, так что оказалось достаточно простого отказа по типу – самим нужны.
Обстановка казармы была стандартная и достаточно приличная – двухъярусные железные кровати с сетками и матрацами, у каждого – своя тумбочка, которые также стояли в два ряда, табурет в проходе у кровати, посередине казармы так называемая «взлетка», то есть полоса линолеума, сами кубрики были с полом из крашеных досок. На пару взводов был свой кубрик. Сержанты, находились в этих же кубриках, их кровати стояли у центрального прохода.
Туалеты были со стоячими писсуарами как на вокзале – железные и массивные. В роте была уже упомянутая каптерка, ленинская комната с регулярно пополняющимися подшивками газет, кабинет командира роты и командира батальона и еще с десяток помещений. Нормально, даже с элементами армейской роскоши в виде телевизора под потолком и музея истории Великой отечественной войны в ленинской комнате, пополняемого экспонатами в том числе после полевых выходов на господствующие высоты вокруг города-героя Керчи.
Нам повезло оказаться в достаточно новом трехэтажном здание с центральным водопроводом и канализацией. Впрочем, вода в части была по полчаса-час утром и вечером, так что желающие посетить туалет, за исключением времени побудки и отбоя, встречались командой дневальных с неслыханным возмущением и вскоре все привыкли бегать в дворовый туалет, за содержание которого отвечала 3 рота, размещавшаяся в одноэтажном бараке поблизости и дневальным которой я бы не позавидовал.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке