ПРИГОВОР: ТЫ – ЖЕНЩИНА!

Признаться честно, эта фраза – плагиат. Олеся нашла ее в одной известной книге, рассказывающей о жизни в исламской стране, о бесправии женщин, имевших несчастье там родиться, и о полной их беспомощности перед судьбой и перед мужчинами.

Олеся родилась в обществе, считавшемся, – на тот момент, по крайней мере, – вовсе не религиозным. Да и государство, в котором она появилась на свет, было вполне светским, и о существовании некой высшей силы говорить было тогда не принято. А в остальном… В остальном отличий было не так уж и много.

Хотя, что греха таить, она сама во всем была виновата. В своей никчемной жизни Олеся совершила одну большую глупость: она родилась женщиной. А за любую глупость всегда нужно расплачиваться. И иногда – ценой всей своей жизни.

Раньше надо было думать, как говорится…

Кстати, поспешу сразу же уточнить для ясности, чтобы в процессе прочтения ни у кого не возникало никаких левых подозрений, – с ориентацией у Олеси все было в полном порядке. Она никогда не чувствовала ни малейшего влечения к лицам одного с ней пола. Она не ощущала себя несчастным мужчиной, заключенным злыми силами в женское тело. И даже никогда не хотела им быть. Но при этом она реально всегда очень сожалела о том, что понятие гендерного равенства добиралось до нашего общества так долго, и она сама проведала о нем только лишь тогда, когда уже сумела самостоятельно побороть большинство навязанных ей окружающими комплексов, и все эти проблемы стали для нее уже, в принципе, не актуальны.

Впрочем, возможно, для Олеси это, на самом деле, было даже и к лучшему. Потому что, если бы она узнала о гендерном равенстве лет тридцать – сорок назад, то первое, что она сделала бы после этого, – это во всеуслышание объявила бы себя мальчиком.

И, возможно, прожила бы тогда совсем другую жизнь. Но кто знает, как бы тогда все могло сложиться, и было бы все это к лучшему или наоборот?..

А сложилось так, что Олеся родилась в самой обычной семье, каких в нашей стране были миллионы. Ее мама много лет работала на заводе, – начинала в цехе, а потом, как это тогда говорилось, продвинулась по профсоюзной линии и попала в заводоуправление. Олесин отец всю жизнь был водителем. У нее также имелся в наличие младший брат, которого с рождения все боготворили, – а как же иначе, ведь он же был мальчиком, будущим мужчиной, потенциальным продолжателем этого славного рода!.. Честь ему и хвала уже за одно только это…

А Олеся… Она была просто девчонкой.

Большое спасибо нашему великому социалистическому обществу, которое некогда соизволило признать несчастную женщину равной мужчине и позволило ей – и даже в приказном тоне – трудиться наравне с ним на благо нашей великой Родины!

Как жаль только, что при этом оно не признало мужчину равным женщине и способным на такой немыслимый подвиг, как выполнение хоть каких-то немыслимо сложных женских обязанностей!..

Если бы у Олеси изначально хватило ума родиться мальчиком, то все могло бы сложиться совсем по-другому. Но она как-то не рассчитала свои силы и промахнулась. Изначально при этом, признаться честно, очень сильно разочаровав своих несчастных родителей самим фактом своего нелепого появления на этот белый свет. Но, немного погоревав, они решили, что в этом, в принципе, нет ничего страшного, потому что они молоды и еще имеют шанс обзавестись желанным наследником. И тут же весьма продуктивно начали работать над этим новым проектом. Тем более, что иметь “еще одну бабу в доме”, на деле, оказалось очень даже неплохо и выгодно. Было, на кого весь этот самый дом повесить.

Когда родился Олесин долгожданный братик, ей было всего пять с половиной лет. Или, точнее, уже целых пять с половиной лет, – это с какой стороны на этот факт посмотреть. И Олеся очень хорошо помнила, что на тот момент уже все делала по квартире сама.

Разумеется, существует такое понятие, как помощь маме по хозяйству. Наверное. И, наверное, это совершенно нормально. И в этом нет ничего особенно страшного.

На самом деле, страшно – это когда твои родители искренне полагают, что в твоей никчемной жизни не должно быть ничего иного, кроме помощи маме по хозяйству. Когда все твои интересы и увлечения игнорируются напрочь, потому что уже даже в столь нежном возрасте у тебя просто не должно быть других интересов, кроме потребности прибираться и готовить. Ведь ты же – будущая женщина, и ты должна сделать целью своей жизни обеспечение комфорта и уюта мужской половины своей семьи.

Олесина мама всегда говорила, что ненавидит выходные. Потому что за выходные она уставала гораздо больше и сильнее, чем за рабочие дни. И это, к сожалению, действительно было правдой. Олеся не могла припомнить случая, чтобы ее мама когда-либо присела в выходные дни хоть на минуту и отдохнула, почитала книжку, например, или посмотрела телевизор. Нечто подобное даже представить себе было невозможно. Бедная мама вынуждена была целыми днями крутиться, реально, как белка в колесе. Готовка, уборка, снова готовка сменяли друг друга, потом опять шла уборка, стирка, глажка…

Их чудесная маленькая квартирка была, наверное, еще более стерильной, чем любая операционная. Все было чисто, прибрано, отдраено, на плите вечно что-то кипело, холодильник ломился от изобилия еды…

И сама Олеся, наверное, могла бы только искренне восхищаться своей чудесной трудолюбивой мамулей, если бы наблюдала за всем этим со стороны. Но увы и ах!.. Сложилось так, что именно она была непосредственной участницей всех этих непомерных и нескончаемых домашних трудов. Она не бегала с подружками во дворе, – потому что, в отличие от них, у нее был целый список “домашних обязанностей”, которые необходимо было сначала выполнить, а лишь потом идти развлекаться. Проблема заключалась лишь в том, что этот список никогда не заканчивался.

Почитать книгу, например, можно было только глубокой ночью, когда все члены семьи давно уже спали. Изредка посмотреть телевизор Олеся могла только при условии, что одновременно с этим она будет гладить белье, огромная груда которого, несмотря на все ее титанические усилия, никогда не уменьшалась. Ее мужественная, достойная всяческих восхищений и похвал мама сама не присаживалась ни на секунду и весьма тщательно  следила за тем, чтобы у ее дочери тоже не было ни минутки свободного времени. Ведь в хозяйстве – “дело не приделанное”, и у Олеси даже мыслей не должно было закрадываться о том, что всего этого можно хоть как-то избежать.

В квартире, где проживала Олесина семья, не просто была идеальная чистота. Если бы!.. Полы они с мамой мыли два раза в день, – чтобы дышалось легче. Неужели на самом деле в этом была настолько сильная необходимость, – этого Олеся так никогда и не смогла понять. Пыль вытиралась просто постоянно. Можно было сказать, что мама попросту не выпускала тряпку из рук. Окна мылись каждые две недели, – и это практически в любое время года, кроме, разве что, лютых морозов, – хотя, опять же, неужели это тоже было так уж сильно нужно?.. Хрусталь в шкафу, которым никто никогда не пользовался, намывался с той же периодичностью. И это еще не говоря о полноценном завтраке, обеде и ужине, с неизменным первым, вторым и третьим, – потому что другого даже и представить себе было невозможно.

И не дай Бог, если у мамы все-таки выпадет лишняя минутка, потому что тогда она на досуге непременно залезет куда-нибудь на антресоль или в самый дальний угол под письменным столом и обязательно умудрится обнаружить там пыль!.. Тогда в этой отдельно взятой квартире наступал конец света…

Единственным воспоминанием, связанным у Олеси с детством, – с этой чудесной беззаботной для многих порой, – была уборка, уборка и еще раз уборка. Но даже это было бы еще полбеды… Потому что над всем этим не умолкали постоянные мамины вопли. Она орала и визжала, без устали, обвиняя свою непутную дочь в том, что та все делает недостаточно быстро, нерасторопно, неаккуратно, – и, что самое главное, из-под палки, не выражая восторга и не проявляя радости по поводу того, что ей позволено наводить порядок в этой прекрасной, до блеска выдраенной квартире…

А еще – довольные и улыбающиеся физиономии отца и брата, вечно лежащих на диване и смеющихся над ней. На Олесиной памяти ни один из них никогда самостоятельно не налил себе стакан воды. “А зачем?.. – оглушительно ржал отец. – Две бабы в доме!..” И братец с пеленок старательно подражал ему… А как же иначе?.. Ведь они – мужчины. Вершина пищевой цепи. А это – бабы…

Олесе все это казалось жутко несправедливым. Всегда. И в пять лет, и в двадцать. Она напрасно пыталась возмущаться, плакать, кому-то что-то доказывать, злиться, сопротивляться, даже болеть… Не прокатывало. В ответ на любые даже невольные и слабые попытки сопротивления ее наказывали. В том числе, и физически. Но как раз это было далеко не самое страшное, – всего лишь затрещина, пощечина, подзатыльник, – это вполне можно было пережить. Гораздо более жутким было то, что все члены Олесиной семьи – с легкой руки ее любимой и любящей мамы – просто обожали объявлять ей бойкот. Они могли игнорировать ее месяцами в наказание не только, например, за неосторожное сорвавшееся с губ слово, – за недовольный взгляд, невольно брошенный в сторону, который даже сама Олеся не заметила, но при этом не сумела вовремя скрыть от всевидящей мамы.

Ну, то есть, как игнорировать на самом деле… С ней вообще не общались. Не разговаривали. Ничего не обсуждали. Не реагировали на ее тщетные попытки заговорить или обратиться к ним. Но в такие дни ее гоняли с приборкой еще ожесточеннее, чем обычно, – если такое вообще было возможно, – и всей семьей дружно орали на нее, чаще всего используя так называемые нецензурные выражения.

Вот так и проходило ее счастливое детство…

И все это преподносилось под предлогом того, что Олеся – будущая женщина. И это, мол, судьба у нее такая, – целыми днями прибираться, готовить и вообще всячески ублажать мужскую половину своей замечательной семьи. А также в нее буквально силой вдалбливалось то, что она не просто должна все это делать, – без радости, без энтузиазма, без огонька, – как это у нее на деле и получалось. Она должна была любить это делать. И всячески показывать, какое невыносимое удовольствие ей доставляет роль безвольной прислуги, служащей на потеху сильным мира сего, к коим причислялись ее отец и братец.

Какие-то ее собственные чувства, стремления, надежды, мечты, – все это просто безапелляционно пресекалось на корню. И это было совершенно разумно, – ведь зачем нечто подобное чувствовать тупой бабе, возложенной на алтарь домашнего хозяйства сильными и умными мужчинами?.. О каком еще образовании, работе, амбициях эта дура смеет там рассуждать?.. Для этого в первую очередь нужно иметь ума побольше, – а тебе его Господь Бог совсем не дал!.. И, не смеши мои тапочки, – вот зачем тебе образование?.. Все равно выйдешь замуж, родишь детей, – кому твой диплом нужен будет?..

Да и вообще, – ты знаешь, что мужики не любят слишком умных баб?.. Ха-ха… Так что тряпку в зубы и пошла вон отсюда… Пол хоть помой, с утра уже запылился…

Спустя много лет, когда Олеся вспоминала об этом, даже ей самой это казалось совершенно невероятным и утрированным. И представлялось уже просто каким-то дурным сном. Но все это действительно было. И каждую проклятую секунду своего чудесного безмятежного детства она всей душой ненавидела сам факт того, что она – женщина. При одной только мысли о том, чтобы покорно выйти замуж, народить детей, а потом не видеть белого света из-за бесконечной уборки и готовки ей хотелось умереть. Она мечтала совсем о другом. Она хотела быть, в первую очередь, личностью: сильной, смелой, независимой, успешной, талантливой. Она стремилась, чтобы ее уважали за какие-то иные заслуги, а не только за умение варить борщ. Она мечтала путешествовать по всему свету и заводить новых друзей. Она хотела все увидеть и все попробовать…

Но при этом она имела глупость родиться девочкой. Досадное недоразумение в том мире, где курица – не птица, а баба – не человек…

Да, в конце концов, она сумела справиться с этим и научилась жить по своим законам. Так, как она считала нужным сама, а не так, как диктовали ей родители, мужья или общество. Но из этого следовало, что большую часть своей жизни Олеся не подчинялась существующим средневековым стереотипам, считающимся в нашем мире нормами приличия, а шла против них.

И все-таки, нельзя не признать теперь одного: если бы она знала о гендерном равенстве в ранней юности, она, наверное, просто объявила бы себя мужчиной. И, как мужчина, получила бы право жить, в соответствии со своими мечтами и стремлениями.

Правда, тогда существовала бы вполне реальная опасность того, что ее трудолюбивая мамуля попросту не пережила бы этого. Ей нужна была в семье беспрекословная рабыня, с которой она могла делать все, что ее извращенной душе было угодно. А со свободным человеком, с личностью, умеющей уважать себя и отстаивать собственные границы, она и вовсе не готова была иметь дело.

Для нее оказалось легче потерять дочь, чем признать ее полноценным человеком.